Ярослав Лазарев - 100 вопросов к Богу
– Слышал, но в основном что-то плохое, – протянул Лука.
– Ну, это потому, что люди, от которых ты про него слышал, его не читали. Так вот, о чем он пишет? Что огромная часть всех проблем современного общества происходит от того, что человек не видит результатов своего труда. Получает деньги, а деньги все одинаковые. И в результате человек лишается удовольствия от труда. Стоят сто человек на конвейере: один из них один винтик привинтил, другой – другой. У каждого своя маленькая-маленькая часть работы, и все становятся такими же винтиками. А человек, по идее, должен любить свою работу, потому что он видит, что от его действий что-то изменилось в мире, что получилось что-то хорошее. Тогда и сам человек становится добрее, и у него появляются силы, он может творчеством заниматься – хотя бы в рамках своей работы.Мы ехали молча, Лука, видимо, переваривал услышанное – сидел, подперев кулаком голову. Наконец я оторвал его от размышлений:
– Ну что же ты дальше не спрашиваешь? Ведь тут просто напрашивается вопрос.
– Какой?
– А про радость и страдание. Потому что мы говорим про радость труда, и это все правильно. Но не отменяет того, что, в принципе, человек всегда страдает: богатый, бедный, у кого есть работа, у кого нет работы, европеец, китаец – все проживают жизнь, в которой огромное место занимает страдание. Почему так?
– Мне кажется, я знаю, – сказал через несколько минут Лука. – Начнем с того, что совершенная радость без капли страдания может быть вообще только в центре Бога, как абсолютно светло может быть только в центре источника света. А мы находимся как бы на окраине Бога – в мире, где Его радость и Его счастье исказились и стали нашим страданием.
– Есть мнение, – я прервал Луку, – что даже наша радость есть страдание, потому что мы знаем, что любое удовольствие временно. И это сознание уже вносит каплю горечи в любую самую большую радость.
– Ну так я и говорю, мы же по сравнению с Богом ограниченные… То есть это не оскорбление, а просто констатация. Если бы мы были абсолютные существа, то мы сами были бы Богом, правильно? Мы не абсолютны, не бесконечны, поэтому у нас не может быть ничего абсолютного – ни радости абсолютной, ни страдания абсолютного. И потом – если бы мы не страдали, мы бы не развивались, правильно? Людям холодно – они придумывают, как согреться, ноги болят – придумывают обувь, и в процессе того, как придумывают, становятся умнее. Это если о самых простых вещах говорить. А страх смерти? Если бы люди от него не страдали, мне кажется, они вообще скоро вымерли бы. Мы страдаем, потому что живые, это одно из свойств всего живого – страдать.
– А что же… – начал было я, но Лука прервал меня.
– Это я вас хочу спросить! Что будет после смерти, да?
Я кивнул головой, не успел, случается и боги не всегда реагируют мгновенно, не то что люди, а может, мне и самому хотелось попытаться ответить.
– Вот! Я первый!
– Теорий-то на этот счет много разных. Начать с того, что есть люди, которые серьезно думают, что после того, как они умрут, от них останутся молекулы, которые перейдут в другие состояния, а их душа и сознание просто растворятся, как только в головной мозг перестанет поступать кровь… Самое экзотичное, что мне доводилось слышать, – это что после смерти человек навечно погружается в свои воспоминания, заново и заново проживая все, что было. Поэтому так важно жить, оставляя чистой совесть, иначе потом будешь целую вечность мучиться ее укорами. Есть еще огромное количество теорий, предусматривающих различные способы перерождения – в животных, в других людей, в этом мире, в другом мире… Не знаю, Лука. Я думаю, если бы кто-то совершенно точно знал, что там будет, было бы… ну, нечестно, что ли, по отношению к человеку. Это специально так устроено, что никто не вернулся оттуда рассказать всем правду. Представь, там действительно прекрасный рай. Если бы все как один про это точно-точно знали, тут же повыбрасывались бы из окон, да? Ну или, во всяком случае, влачили бы свою жизнь как мерзкий ненужный груз, от которого поскорей избавиться бы. Представь, каким скучным тут же стал бы мир! Поэтому это, наверное, тот случай, когда я тебе не могу ответить.
– А я знаю! – торжествующе сказал Лука.
– Что ты знаешь?
– Знаю ответ на этот вопрос!
Я удивился, действительно удивился, ведь задачка была не то чтобы решаемой… А скорее патовой.
– Про то, что никто не знает, вы правы. В этом вообще есть какая-то красота – огромный вопрос о том, что будет после смерти, и при этом абсолютный факт, что мы все смертны и никому не удастся отвертеться. В этом противоречии, может быть, только и получился человек таким, какой он есть. Что мы станем просто набором молекул, что нет ничего после смерти – этого не может быть. Потому что если это так, то слишком много вещей не согласуются друг с другом. И дело ведь не в том, что конкретно там будет. Может быть, у каждого человека что-то свое. Дело в главном – душа человека после смерти продолжает каким-то образом существовать – вот это главное. И там, и там сохраняются одни и те же координаты добра и зла, поэтому так важно в жизни всегда смотреть на этот компас – то ты делаешь или не то!
Я снова удивился и даже позавидовал – Лука глянул прямо в корень проблемы: действительно, совершенно неважно, что конкретно.
– Я понял. Это как ребенок. Когда родители о нем только мечтают, неважно, мальчик это будет или девочка, ну, то есть как они могут заранее знать, кто получится? Но важно не это, а то, что ребенок будет. Будет вообще. В принципе.
– Наверное, – сказал Лука. – Я как-нибудь попробую.
Мы расхохотались.– Ну хорошо, а что вы про животных думаете?
– В смысле?
– Ну вот животных же становится все меньше и меньше, редкие виды исчезают, Красная книга… Но дело даже не в этом. У меня одноклассница была, так она жила в семье, где все считали, что есть животных нельзя. Ну, потому что их убивают, они страдают. И получается, что мы питаемся за счет страданий других.
– Знаешь, я и сам об этом много думал. Я уважаю людей, которые из подобных соображений отказываются от животной пищи. Но в то же время у меня возникает вопрос: а как же растения? Кровь невинно убиенных помидоров и все такое. Если уж идти в этом рассуждении до конца, то нужно отказаться вообще от еды и пить только воду. Хотя и то – мало ли какие существа живут в воде, которую ты пьешь. Все-таки мне кажется, что нужно подходить к этому вопросу спокойнее. В Библии все-таки не зря написано, что Бог дал Адаму животных для пропитания. И потом, ведь если какой-нибудь тигр поймает тебя в джунглях, он же не будет мучиться гуманными вопросами – просто съест тебя и все. Просто во всем надо знать меру. Есть животные, которых человек специально разводит, чтобы есть. Для Красной книги, как ты понимаешь, никакой опасности тут нет. А вот убивать не ради еды, а ради развлечения какого-нибудь лося или кабана – этого я не понимаю. Какое тут может быть развлечение? А насчет того, что страдают животные, – человеку же не зря дан этот мир. Именно этот мир с именно такими законами. Скажем, если он не будет отстреливать волков, то они съедят коров. А если не будет убивать крыс и мышей – они слопают зерно. А какая, в сущности, разница между крысой и курицей какой-нибудь? Крыса, как утверждают ученые, вообще значительно ближе к человеку по свойствам, чем любое другое животное, – не зря же именно с ними опыты проводят и лекарства на них испытывают. Глупо делать вид, что человек живет в каком-то другом мире, чем этот, и, как мы с тобой выяснили, творение этого мира, так сказать, совместное производство Бога и человека. Мне кажется, это проблема личного выбора. Если ты лично не хочешь есть мясо животных – это твой собственный выбор. И наоборот тоже. Но ты не вправе упрекать другого в том, что он не следует твоему примеру. Конечно, если речь не идет об убийстве ради развлечения какого-нибудь редкого зверя.
– Или рыбы! – подытожил Лука.
– Или рыбы, – согласился я.
Я думал о том, что за эти три дня, что мы уже провели вместе, я успел привыкнуть к этому парню, как будто он был всегда. Редко встречаешь таких друзей, приобретаешь, пожалуй, только в самом начале, только друзья детства обладают этим свойством – свободой давней дружбы, как будто они были всегда. Ведь друзья детства тем и отличаются, что с ними ты можешь говорить на любые темы – хоть о Боге, хоть о мировой экологии. Это потом уже появляются друзья, с которыми удобно говорить только про футбол, политику и женщин, а как только возникает какая-то чуть менее банальная тема, всем сразу становится неловко. А Лука как будто вообще не знал, что такое неловко, он с непосредственной ловкость проходил сквозь вечные вопросы, отмечая для себя возможности разных ответов и выбирая наиболее нужные. Например, когда мы сидели рядом с расставленной палаткой и пили чай из термоса (я еще в кафе предусмотрительно попросил залить полный), он вдруг спросил меня:
