Георгий Чистяков - На путях к Богу живому
Однако не следует думать, что Ошеров был занят только «Энеидой» — все эти пятнадцать лет он работал редактором в издательстве «Художественная литература», сверяя с оригиналами бесчисленные переводы греческих, латинских, немецких, итальянских и других авторов, делавшиеся его коллегами, и получая за это, как всякий издательский работник, жалкие копейки. Переводил он и сам: с латыни — Сенеку, с греческого — Кссенофонта, с немецкого — Гете («Римские элегии» у Ошерова просто великолепны!) и Мерике, с итальянского — Петрарку и Алессандро Мандзони. О теории художественного перевода, в те годы очень модной, он старался вообще не задумываться и сам говорил,
60
что научился переводить, «сверяя строку за строкой переводы таких мастеров, как С. Шервинский, А. Тарковский, В. Левик, Л. Гинзбург, Ар. Эфрон».
В искусстве старших, в ремесле коллег
Я постигал нелегкое уменье,
Не искажая древние творенья,
Переводить их в наш нелегкий век,
скажет он об этом в стихах. А век действительно был нелегким. Ученым, в особенности гуманитариям, приходилось много врать, одни делали это с восторгом и в упоении, другие — с отвращением, но врали все, включая самых маститых ученых.
Среди гуманитариев и в кругу литераторов могли не врать только переводчики, среди них и Сергей Ошеров. Тончайший, честнейший, блестящий и незамеченный. Со дня его смерти прошло 15 лет, многие из тех, кто сегодня уже не молод, его ни разу не видели и знают только по текстам, которые, особенно «Энеиду», переиздавать необходимо.
Ошеров считал, что «Энеида» стала творческой неудачей Вергилия: поэту было заказано Августом обоготворить в своей поэме государство и правителя; лирик по темпераметру, «в начале своего поэтического пути именно как лирик утверждавший ценность индивидуальности», Вергилий понимает, что не справляется с поставленной задачей, перед смертью пытается сжечь «Энеиду» и просит друзей никогда не выпускать ее в свет — и не подозревает даже, что создал действительно великое и вечно живущее произведение. Почему великое? Вот как отвечает на этот вопрос С. Ошеров: «В «Энеиде» поэт выступает как религиозный мыслитель. А там, где религиозная философия сталкивается с мессианистическими притязаниями политической власти, там неизбежно встает для нее «проблема Великого Инквизитора».
Неспособность политического мессианизма, обоготворяющего государство и правителя, решить проблемы личности и свободы, констатировалась многократно, и не только Достоевским. Итак, для Ошерова Вергилий — не только мастер слова и блестящий поэт, но и религиозный мыслитель. Переводчик, в отличие от Брюсова, увидел в «Энеиде» не только её блестящую, действительно уникальную и поражающего всякого читателя форму, но и боль, и нравственные мучения поэта. Того поэта, которого в Средние века не случайно, наверно, относили к числу пророков и даже изобразили среди древних праведников на одной из стен Благовещенского собора в Кремле (справа).
"Щит лопнул, разлетелся на куски…"
Тема смерти в античности и Средневековье
Что такое Средневековье? Осталось ли от этой эпохи что‑нибудь, без чего трудно себе представить внутренний мир современного человека? Готические соборы — Шартрский, Реймский, Кельнский, Нотр–Дам. Только ли крестовыми походами и рыцарскими турнирами ценны так называемые"темные века"(Dark Ages)?
Иногда кажется, что культура Средневековья сегодня уже не интересна никому, кроме специалистов. Суеверия, вера в предзнаменования и заклинания, фетишизм… Сегодня это может заинтересовать только тех, кто не умеет и не хочет читать и думать.
Средневековье, действительно, отличается особым отношением к вещи. Любимые предметы есть у нас и сегодня, но тогда у них были имена, а люди относились к ним как к живым. В"Песни о Роланде"описывается, как Роланд разговаривает со своим мечом, у которого есть имя — Дюрандаль; рог носит имя Олифан; меч Оливье — Альтеклер и так далее. Что о святых, то почитаются не столько сами они, сколько мощи. Известно, например, что один подвижник, решивший перебраться на новое место, был убит жителями близлежащего города, которые не могли допустить и мысли о том, что лишатся его мощей, наличие которых почти автоматически обеспечивало их городу минимум безопасности и благополучия.
Возможно, потому что высокий новозаветный рассказ о страданиях и смерти Иисуса звучал на непонятной латыни, он и не был вполне усвоен Средневековьем. Но буквальность Евангелия — "Един от воин копием ребра ему прободе, и абие изыде кровь и вода" — воплощается в культе святого Грааля, чаши, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из язв на теле Иисуса.
Приходится признать, что кроме того, что было сделано в узком кругу церковных интеллектуалов, вроде Ансельма Кентерберийского, святого Бернарда Клервоского или Абеляра, ничто другое в средневековой культуре сегодня не трогает нас.
И всё‑таки именно в Средние века человечество сделало одно из самых больших открытий. Именно в это время рождается принципиально новое отношение к смерти. И евреями Ветхого Завета, и греками, и римлянами смерть воспринималась как уход в небытие, как провал в вечную тьму. Смерть отнимает у человека античного мира тот свет, что радует его в течение краткой жизни, она наступает, говорит Катулл, nox perpetua — как вечная ночь, царство сна, от которого ты уже никогда не очнешься. Смерть настолько черна, темна, страшна, печальна и кровава (именно так определяет её Гомер), что о ней и говорить нежелательно, и вспоминать страшно. О смерти лучше просто не думать.
По этой причине в античной литературе тема умирающего практически отсутствует. Смерть всегда описывается как бы со стороны, откуда‑то издалека. Так, в"Илиаде"достаточно подробно изображается смерть Офрионея (XIII, 370): Идоменей направляет на него копье с такой силой, что не спасает медная броня."С шумом он грянулся в прах", — вот, в сущности, то единственное, что в этом рассказе касается смерти героя. Победитель гордо кричит и затем — "за ногу тело повлек сквозь кипящую сечу". На этом всё и заканчивается. Ещё меньше говорится у Гомера о том, как умирают главные герои"Илиады" — Патрокл и Гектор. Подробнейшим образом описывается всё, что происходит потом с телами умерших, но сама смерть остается за кадром.
Причем это характерно не только для Гомера. Платон в"Федоне", описав предсмертную встречу Сократа с учениками, — замолкает. О дальнейшем мы знаем очень мало: Сократ, ещё живой, отворачивается от всех и как будто исчезает.
На закате античной истории Плутарх описывает смерть Катона Младшего: приняв решение покончить с собой, Катон читает платоновского"Федона", ищет меч, который спрятал от него сын, а друзья не в силах сдержать слез. Наконец уже на заре, сумев удалить их на несколько минут, Катон вонзает меч в живот и падает с кровати. На шум прибегают друзья. Видят, что умирающий лежит в луже крови с вывалившимися внутренностями, но ещё жив; врач пытается ему помочь, но, придя в себя, Катон отталкивает врача, разрывает зашитую рану и умирает. Картина эта опять‑таки нарисована словно издалека. Что думает, что переживает Катон? Об этом — ни слова. Читатель видит свиток в его руках, меч, наконец, самого Катона, плавающего в луже крови.
Кое‑что о психологии умирающего грека нам все‑таки известно. Смертельно раненый Сарпедон скрипит зубами, раздирая пальцами окровавленную землю, и затем, словно бык, околевает со свирепым ревом. У Гомера в душе умирающего всегда закипает какая‑то особенная злоба.
В"Илиаде"Гектор, сбираясь на бой с Ахиллом — его убьют, — сравнивается со змием, который, извиваясь, подкарауливает человека у пещеры — "трав ядовитых нажравшись и черной наполняся злобой". Патрокл, умирая, проклинает Гектора, предрекает ему скорую смерть. Сам Гектор, смертельно раненный Ахиллом, тоже умирает с проклятьями на устах. Позже злоба сменяется оцепенением — и тогда человек даже не умирает, а, скорее, исчезает — на поле боя остается труп; уже не человек, но вещь.
Роланд атакует Марсилия.
Миниатюра Лойзета Льеде (?), 1500, Париж
Нечто подобное происходит и со средневековым рыцарем. Герои"Песни о Роланде"расправляются с маврами так же безжалостно, как у Гомера убивают друг друга греки и троянцы. Более того, бароны Карла Великого воюют с язычниками и именно поэтому со своими врагами ведут себя как‑то особенно жестоко, ибо им кажется, что, очищая землю от язычников, они делают благое дело.
Зная заповедь"не убий", они не относят её к язычникам. Жерен убивает Мальпримиса из Бригаля:"Щит лопнул, разлетелся на куски. Конец копья через доспех проник". Мальпримис падает, и сразу же"душой его завладевает сатана".
