Софроний Сахаров - О молитве. Сборник статей
Во Христе мы получили откровение о непреходящей ценности человека. Мы любим его, как свою собственную жизнь. Моментами дается созерцать бесценную красоту сего образа Всевышнего Бога. Наблюдая сие драгоценное существо в его падении, естественно сокрушается сердце и ищет путей спасти возлюбленных, поскольку Господь излил на нас благодать знать Его путь. Слово церковной проповеди слишком часто падает или при дороге, или в терние, или на каменистые места, и душа обращается в молитве к Тому, Кто создал человека. Убеждаемся, что и Бог не хочет нарушить свободу самоопределения людей. От усилия преодолеть молитвой сострадания окаменение сердец любимых нами существ, душа испытывает глубоко реально стояние пред стеною смерти. Состояние, подобное печали матери, держащей в своих руках умирающего младенца, плод ее чрева. Чувство безысходности, неотвратимости пагубы поглощает всякое иное чувство, и душа молящегося «умирает» с теми, за кого молитва.
Единородный Сын Отчий воспринял от нас смерть. Он умер на кресте, нося в Себе нашу гибель чрез любовь Свою «до конца». Но Бог воскресил Его (ср.: 1 Петр. 1:21). То же обетование дано всем верующим в Него: Христа-Бога (ср.: Ин. 3:15; 3:36; 6:40; 6:47; 11:26).
Положение человеков сложнее: мы сами еще не до конца свободны от греха, т. е. несем в себе нашу собственную смерть. Мы не скоро умираем телесно в молитве за братий наших и за мир вообще. Но и мы реально в духе живем их смерть: да и придет день, когда мы умрем.
Христос Своею смертию попрал смерть Адама и его потомков. В этом залог нашего воскресения.
Молитва за мир одна из самых тягостных и безвыходных в том смысле, что дух наш никогда не достигает своей цели в совершенстве. Молясь за самого себя, в глубине своего сердца человек может испытать прилив тихой любви и мира. Такое состояние удерживается на некоторое время. При молитве же за мир, даже самой горячей и длительной, душа скоро отдает себе отчет, что тяжелое облако неприязни по-прежнему висит над землей: слишком много таких людей, которые более возлюбили тьму (ненависти), нежели свет любви Божией (ср.: Ин. 3:19).
И странно, и горестно: мир в массе своей не принимает Духа Божия, и молитва возвращается к молящемуся не только с чувством безрезультатности, но еще и с умноженной скорбью. Но это, конечно, неверное ощущение. Да, искомого изменения духовной атмосферы вселенной не произошло, но если бы не было молящихся, то власть тьмы (Лк. 22:53) усиливалась бы с еще большей динамикой.
Те, что еще не имели описанного опыта с силою, легко все же поймут меня, если молились за мир или отдельных дорогих им людей, вдохновленные Богом. Сердце при такой молитве, часто быстро, входит в самую жизнь того или тех, за кого молится, и знает, что с ними. Это: или радость и покой, или тревога и печаль, иногда же жуткий мрак ада, и подобное сему зло. Молящийся ощущает сии состояния, как его собственные. И это своего рода аберрация: в действительности чрез молитву душа видит–живет–сливается с теми, о ком молитва. Если при этом испытываемое нами тягостное чувство прелагается на радость или успокоение, то это верный знак, что молитва наша была услышана: больной будет поправляться, отчаянный получит свет надежды, грозившая беда минует, и подобное.
Именно таковое общение в бытии с людьми и даже вообще мира сего свойственно подлинной молитве. Охват происходящего в мире может возрастать до убегающих от определения широт. Жизнь молящегося духа — может, да и должна, получить космические измерения, которых требуют от нас евангельские заповеди Христа. В нем человек становится воистину универсальным: не в смысле философского синкретизма, а по объему и масштабности захвата реального бытия; по приближению к последним граням возможного живого опыта в духе.
Один из случаев быстрого ответа на молитву я привожу в книге «Старец Силуан». [2] Сам блаженный старец сказал мне, что, по прочтении письма митрополита, он обратился к Господу и с первого же слова почувствовал в сердце мир и радость. Он, старец, сразу же ответил письмом, что «дочь этой женщины-матери жива и счастлива». Дальнейшие розыски подтвердили верность чувства старца. Сама дочь сказала посетившей ее женщине-иностранке: «Скажите маме, что я благополучна и счастлива с моим мужем. Но очень прошу маму не повторять подобного шага, чтобы не повредить мне и мужу». Это было в эпоху Сталина, когда всякий контакт с людьми из‑за границы ставил лицо под подозрение и в опасность ссылки в Сибирь.
Опыт трагизма земных судеб нам необходим. Он показывает пределы наших тварных дарований в их отрыве от сотрудничества с Богом. Нормально после краха всех наших усилий и страданий раскрыться для новых горизонтов уже иного мира, неизмеримо высшего. Тогда вместо «рокового конца», в большинстве случаев гениев человечества, наступает благословенное начало, которое может явиться человеку как Свет Воскресения, как вхождение в нетленный мир, где нет места трагедии, ибо царит безначальная вечность.
Наш собственный опыт приводит к констатации того факта, что человечество в массе своей даже до сего дня не доросло до евангельского христианства. Отказываясь от Христа как Вечного Человека и прежде всего как Истинного Бога в какой бы то ни было форме, под каким бы то ни было предлогом, люди теряют Свет безначального Царства и славу богосыновства. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира (Ин. 17:24). Те, кто прикоснулись к святому пламени любви Духа Святого, пребывают умом в Его, Духа Святого, Царстве, томясь жаждою стать достойными сынами его. Действием Духа Святого, от Отца исходящего, преодолевается грех отталкивания от любви Отчей, явленной нам чрез Сына (ср.: Ин. 8:24). Ощутив Христа как Бога-Спасителя, мы духом восходим за грани времени и пространства; в ту форму бытия, к которой неприложимо понятие «трагедии».
О БОЛЕЗНЕННОЙ МОЛИТВЕ, В КОТОРОЙ РОЖДАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК ДЛЯ ВЕЧНОСТИ
Ныне по всей земле рассеяны люди, ищущие ответа на свои искания. Неутоленная духовная жажда многих — вот историческое событие истинно трагическое. Немало таких, которые стоят на грани отчаяния. Каждый из них в свою меру, в глубинах своего духа страдает от бессмысленности современной жизни. Безутешны они в горе своем: недостаточно своих индивидуальных усилий, чтобы высвободиться из охватившего мир смятения и остановить свой ум на самом важном (ср.: Лк. 10:42).
Нашу эпоху некоторые склоняются характеризовать как по-христианскую. Я же лично, в пределах моих познаний истории мира и христианства, убеждаюсь, что христианство, в его подлинных измерениях, еще никогда не было воспринято широкими массами, как должно. Государства претендовали на именование «христианские», и народы их носили маску благочестия, «силы же его отреклись» (ср.: 2 Тим. 3:5): жили и живут по-язычески. Как ни странно, но именно христианские государства веками держат большую часть вселенной в железных тисках рабства; в последние же годы окутали мир мрачною тучею ожидания апокалиптического огня: нынешние небеса и земля… сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков (2 Петр. 3:7; Лк. 21:34–35).
В современном кризисе христианства среди народных масс вполне оправдано усмотреть бунт естественной совести против тех извращений, которым подверглось евангельское учение в его исторических судьбах.
Мы снова живем в атмосфере первых веков нашей эры: нам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него (Флп. 1:29). Не раз приходила ко мне радость при мысли, что моя жизнь в ее главной части совпала с гонениями на христианство: это дает мне острее ощущать себя христианином, осознавать ни с чем несравнимую честь в подобные времена следовать за Единородным Сыном Отца в Его шествии на Голгофу. Гонения повсюду, но в различных формах. Однако ни одна из них не легка. Да избавит Бог любви всякую душу от бедствия быть гонителем хотя бы по отношению к «единому от малых сих» (Мф. 18:10).
В «страдании за Него» (ср. Флп. 1:29) заключается особое благословение и даже избрание: страждущий самим ходом внешних обстоятельств ставится в непрестанную связь с Иисусом Христом, — вводится в сферу Божией любви, — ставится богоносцем. Есть два вида богословия: один — широко знакомый в истекших веках: профессиональная кафедра эрудита; другой — быть сораспятым со Христом (см.: 1 Петр. 4:13; Рим. 8:17; 2 Тим. 2:11–12; Фил. 3:10; Откр. 1:9 и др.), — знать Его в тайниках сердца. Первый из сих двух видов доступен множеству интеллектуально одаренных в порядке философского предпочтения. Действительная вера в Божество Христа, выражающаяся в жизни по духу заповедей Его, при этом не обязательна. Второй — есть богословие исповедничества, рожденного глубоким страхом Божиим в огне пламенного покаяния, вводящего в бытийную реальность явлением Нетварного Света. Школьное богословие в соединении с живой верою — дает благие результаты. Но оно легко «вырождается», становится отвлеченной теорией, перестает быть тем, что наблюдается в жизни апостолов, пророков, отец наших, т. е. прямым действием Бога в нас: Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня… У пророков написано: и будут все научены Богом. Всякий, слышавший (в сердце) от Отца и научившийся, приходит ко Мне (Ин. 6:44–45).
