Архиепископ Никон Рождественский - Православие и грядущие судьбы России
V. Монах Пимен
(многоболезненный)29 сентября 1899 года в больнице Сергиевой Лавры скончался монах пустыни Святого Параклита Пимен, страдавший от костоеды много лет, с ранней юности.
Тимофей Чугунов — так звали его в миру — занимался в Туле сапожным мастерством. Когда он удостоверился, что болезнь его неизлечима, то прикончил хозяйство и пошел в монастырь ради спасения души своей. Это было в 1882 году. Поступил он в пустынь Святого Параклита и проходил послушание в сапожной мастерской. А так как он обладал приятным голосом, мог петь и прекрасно читал, то его поставили канонархом; это послушание он и исполнял до последнего ослабления сил болезнию. Костоед на правой ноге выше колена наделал много ран до самого бедра: раны всегда гноились и причиняли ему нестерпимую боль. Надо было каждый день промывать их и делать перевязку. Какого терпения стоило все это, особенно когда приходилось отдирать от ран присохшие бинты! Но и при таком страдании не оставлял он храма Божия и канонаршества. За такое усердие и ревность к благочестию в 1895 году постригли его в мантию и назвали его Пименом, да будет не только в страдании сообразен киево-печерскому многоболезненному Пимену, но и именем тезоименит ему.
Особенно, хорошо, проникновенно читал он каноны; он настолько углублялся в них, что даже забывал о болезни и нередко плакал от духовного умиления. В последний год его жизни на Страстной седмице нога его так разболелась от продолжительных служб, что он иногда зубами заскрипит, а из храма Божия не уйдет, мужественно выстаивая все службы наравне с прочей братией. Особенно трудно пришлось ему в Великую Субботу: не зная, чем заглушить свою боль, он взялся читать на литургии паремии, коих насчитывается до 15-ти. Читал их с особенным одушевлением, стоя на одной ноге. После Пасхи болезнь стала усиливаться все больше и больше, и он принужден был отправиться в Москву. Там в больницах сделали ему две мучительных операции: вынули отделявшиеся небольшие косточки.
Но эти операции не улучшили его здоровья, а потому он решил отправиться в лаврскую больницу, чтобы там умереть. Во время пребывания своего в городских больницах и вообще во время всей болезни не оставлял он своего монашеского правила: каноны, акафисты, молитвы вычитывал сполна, сидя или лежа; удивляться надо было его терпению: он некогда ни на кого не пороптал, но только повторял одно и тоже: «Видно, на все воля Божия».
Много горя видел он от этой болезни, много слез пролил, много раз обращался к врачам, прибегал и к Врачу небесному, бывал в святых местах, у чудотворных икон, источников, просил угодников Божиих, но исцеления не получал. Какую же тут надо было иметь веру, какое непоколебимое упование на Промысл Божий и преданность в Его волю! Воистину твердой души было делание сие! Оправдались на нем слова Священного Писания: «Верен же Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести» (1 Кор. 10, 13). Преподан был избыток благодати сему рабу Божию, терпеливому страдальцу, и, укрепляемый ею, он все претерпел до конца.
Видя свое крайнее истощение, он особоровался и, часто причащаясь св. Христовых Тайн, в мирном духе ожидал последнего дня своей жизни. Накануне своей смерти он собственноручно написал письмо своему старцу о. Серапиону, прося его поскорее прийти из пустыни, чтобы проститься с ним и благословить его. Но, не дождавшись старца, утром 29 сентября, по принятии св. Тайн, радуясь духом, отошел ко Господу. Прибыли пустынножители и после отпевания похоронили его на братском кладбище Боголюбовой киновии.
VI. Послушник Павлуша
12 февраля 1906 года в пустыни Святого Параклита скончался рясофорный послушник Павел-сапожник, которого за простоту нрава прозвали Павлушей. В обитель поступил он в 1893 году и с первых же дней начал подвизаться под руководством старца схимонаха Онуфрия. Охотно проходил он подвиг безответного послушания, смирения и терпения, а так как все добродетели пребывают в союзе между собою, то и Павлуша постепенно стал присоединять подвиг к подвигу: пищу употреблял он только в трапезе, притом всегда с тайной молитвой Иисусовой, а иногда и со слезами, осуждая себя, якобы он недостоин сего вкушения; за ужином ел очень мало, чаю вовсе не пил, на молитве простаивал все службы, не опуская и келейного правила, спал сидя, так что от стояния на молитве и сидячего сна ноги опухли и стали как бревна. Когда узнал об этом старец, то запретил ему спать сидя, и он стал ложиться в подряснике на голых досках. Однажды он заснул при зажженной сальной свече, сидя за книгой; свеча догорела, на подсвечнике загорелись спички, огонь добрался до книги и листов пять уже попортил, когда отец Павел проснулся, заслышав, что на голове у него уже трещат волосы. В другой раз, поспешив к утрени, он забыл загасить свечу и ушел в церковь. Сальная свеча также догорела, растопилась, сало вылилось на скатерть, которая и загорелась. Промыслом Божиим, к счастию всей пустыни, один брат, живший на конном дворе, проспал и, спеша к утрени, заметил в келлии Павлуши огонь. Он поднял тревогу, и огонь скоро погасили. Испуганный Павлуша вообразил, что отец игумен немедленно выгонит его из обители и после утрени бросился к нему просить прощения. На коленах он умолял его ради Бога простить: «Что хочешь со мной делай, только не выгоняй из монастыря!» Игумен был тронут таким его смирением и любовью к обители, поставил его на поклоны в трапезе на неделю и келлию дал на время на конном дворе. После сего брат Павел стал еще больше смиряться: носил одежду самую худую и грязную, старался быть небрезгливым, часто назначали его прислуживать престарелым больным и умирающим. Однажды братия вошла в келлию больного старца, смотрят — Павлуша кормит его из своих рук, крошки хлеба падают изо рта больного на его грязную рубашку и на пол, а Павлуша бережно подбирает их и кладет себе в рот... Это напомнило, как один египетский пустынник кормил прокаженного, у которого сгнили уста.
Дар слез у Павлуши был необыкновенный. Известно, что от постоянного углубления в себя, от самоукорения и смирения, а также от постоянного памятования своих грехов и смертного часа рождаются источники слез. И вот, бывало, стоит он в церкви и хлюпает от плача; а во время говения подходил к св. Причастию всегда с великим благоговением, с закрытыми глазами, из-под век коих катились крупные капли слез. Сам старец его, о. Онуфрий, удивлялся его настроению и в назидание другим говорил: «Удивляюсь я на о. Павла: приходит он иногда с маловажными погрешностями и, открывая их, часто проливает слезы ручьями: откуда только они у него берутся?»
В жизни духовной обычно, что людям, избравшим путь произвольного смирения, приходится терпеть уничижение, приводящее к смирению, и невольное. Бывало: приближается праздник. Рождества Христова, Пасха, Троицын день, братии готовятся утешения: кому рясочка, кому рясофор, кому пострижение в мантию, а Павлуше все ничего. Хотя и дали ему рясофор за два года до смерти, но и то неожиданно, можно сказать, был он утешен Божиим Промыслом. О. игумен, по обыкновению, получил благословение от о. наместника Лавры дать рясофор пятерым; Павлуши в числе их не было; но один послушник, по убеждению своей совести, отказался от рясофора и просил о. игумена постричь в рясофор Павлушу. О. игумен внял смиренной просьбе послушника и одел в рясофор Павлушу. А в пустыни это считается великим утешением. С этого времени братия стали звать его уже не Павлу шей, а отцом Павлом.
За год до смерти постигло и сего смиренного раба Божия искушение во испытание крепости его духа и произволения. Раз он сделал что-то самочинно, без ведома настоятеля, в рухольной: о. игумен отнесся к нему строго и властно и дал ему почувствовать, что в таких самочинниках обитель не нуждается. Смутился бедный о. Павел, пошатнулось его терпение, и сложился он с мыслию бежать в киновию Боголюбовскую. Но Бог не попускает искушений выше сил наших: за молитвы старца и по увещанию его он все же остался в пустыни. Надо удивляться, как враг сильно воюет против подвизающихся в монашестве: раньше Павлуша просил и молил о. игумена: «Что хочешь со мной делай, только не гони из обители»; а тут от одного строгого выговора начальника смутился было и хотел бежать. И убежал бы, если бы не уговорил его старец. Но это было уже предсмертное искушение для смиренного подвижника, ибо и св. отцы свидетельствуют, что когда диавол заметит, что жизнь человека приближается к концу, тогда сильнее нападает на подвижника и наводит ему искушения. Действительно: скоро о. Павел почувствовал упадок сил, у него открылась чахотка. Несмотря на это, он не оставлял церковных служб: бывало, едва переступает ногами, а все-таки бредет к началу службы. А когда совсем ослабел, то братия из любви к нему привозили его, едва дышащего, в церковь на саночках. Так, изнемогая, он как свеча догорал и близился к кончине. В последний день пребывания на земле он пожелал еще раз соединиться со Христом в таинстве св. причащения, после чего погрузился в тайную молитву, ушел весь в себя. Заметив это, братия удалились, чтобы оставить его наедине. Прошло несколько минут, вошел к нему прислуживавший ему брат с молитвой, но обычного ответа на молитву не последовало. Смотрит брат: о. Павел как сидел на койке, на голых досках, так и сидит, привалившись к подушке. На коленах у него Псалтырь, раскрытая на 17-й кафисме (псалом 118-й), в руках четки. Брат стал прислушиваться: дыхания не было слышно. В испуге брат воскликнул: «Отец Павел, да ты умер?!» — «Да», — послышалось тихо из уст отходящего к Богу раба Божия. С этим словом выпали у него из рук четки и все члены опустились...
