Александр Борисов - Побелевшие нивы
Как правило, общая исповедь проводится в одном из приделов, в котором в данный момент литургия не совершается.
В зависимости от архитектуры храма это оказывается либо слишком близко к тому алтарю, где совершается литургия, и тогда исповсдающиеся практически не слышат ни молитв, читаемых священником, ни того слова, которое он говорит, стремясь расположить сердца своей паствы к покаянию; либо это оказывается в другом конце храма, так что исповедающиеся не слышат самой службы. Конечно, теоретически возможно выбрать такое место, где будет слышно и то, и другое, но все–таки нельзя от всех прихожан требовать способности одновременно полноценно молитвенно участвовать в литургии и при этом слушать слово, произносимое на общей исповеди, размышлять о своих грехах и принимать решение оставить то или иное в своей жизни как явно неугодное Богу. Получается странная вещь: те, кто не исповедаются и, следовательно, не причащаются, могут стоять и внимательно вслушиваться в нашу замечательную православную литургию, не будучи участниками той Тайной Вечери, которая и совершается в этот момент «за всех и за вся». В то же время те, кто исповедаются, то есть являются именно участниками этой Вечери, не в полной мере в ней участвуют, так как именно в этот момент они участвуют в другом таинстве — покаяния. И то, и другое таинство совершаются без необходимого внимания и сосредоточенности.
Между тем Литургия — центральный момент нашей сакральной христианской жизни, приобщение к Страданию, Смерти и Воскресению Иисуса Христа, Спасителя и Искупителя мира. Вокруг этого таинства созидается вся остальная жизнь всех христианских Церквей, в том числе и нашей, Русской Православной Церкви. Столь прискорбное невнимание к этому центральному таинству, по сути дела, формальное в нем участие (иначе как еще можно назвать современную практику?), несомненно, роковым образом отражается и на качестве нашей христианской жизни.
Совершенно очевидно, что исповедь следует проводить отдельна от литургии. Там, где позволяют условия, вероятно, лучше всего накануне, чтобы не было жестко ограниченного времени. А ведь именно такое имеет место, когда исповедают во время свершения литургии: ведь при этом необходимо успеть исповедать всех в течение не более одного часа, независимо от того, сколько исповедающихся — 30—40 или 300—400 (такое тоже бывает в некоторые дни). Даже если исходить из обычного для Москвы числа исповедников за воскресной литургией — 60—80 человек, то нетрудно увидеть, что у священника будет меньше одной минуты на человека. О каком серьезном наставлении здесь можно говорить?
А если иметь в виду, что из этих 60—80 человек примерно 10—12 пришли вообще впервые на исповедь? Что получат они от этой первой в своей жизни встречи с нашей Церковью?
К счастью, в тех (пока еще немногих) вновь открывающихся храмах Москвы, где настоятелями поставлены глубокие, серьезные и одновременно энергичные священники, исповедь проводится именно накануне, и при этом священник уделяет ей очень много и времени, и внимания.
Необходимо постоянно помнить о том, что исповедь — самое близкое общение служителя Церкви со своей паствой. От этого общения в каком–то смысле зависят судьбы сотен и тысяч людей. Ясно, что далеко не каждый священник обладает необходимыми для этого данными: чуткостью, тактом, достаточным собственным духовным опытом. Здесь были бы крайне желательны краткие пособия для священников, содержащие соответствующие наставления. Уверен, что была бы огромная польза от семинаров, которые могли бы проводить либо сами епископы, либо, по их благословению, опытные священнослужители. На них можно было бы обсуждать как положительные, так и отрицательные прецеденты, не называя, разумеется, ничьих имен.
Но ничего этого, к сожалению, нет. Потому и идет жизнь нашей Церкви по старой пословице: «что ни поп — то батька». В одном месте (в Загорске) человеку говорят: «Ваше духовное состояние требует того, чтобы вы исповедовались и причащались каждое воскресенье». Приезжает человек в Москву. Сходит в церковь в первое воскресенье, а на следующее его или ее уже останавливает священник:
— Ты же была неделю назад?
— Да меня благословили каждую неделю причащаться!
— Вот кто благословил — тот пусть и причащает. А причащаться чаще раза в месяц — смертный грех!
Почему? Откуда это?
Точно так же почему–то считается, что причащаться на Пасху или на Рождество тоже своего рода духовная бестактность: «Праздник великий, а они со своими грехами лезут!» То, что сами священники причащаются несколько раз в неделю, и, уж конечно, в Рождество и на Пасху, как–то забывается — это вроде как по служебной обязанности. Один протоиерей так и говорил, отстаивая редкое причащение мирян: «А то будете как мы — привыкнете к частому причащению и благоговение потеряете!» (Священник причащается за каждой совершаемой литургией).
На деле же имеет место просто недоразумение — автоматическое соединение, причем совершенно необязательное, двух разных таинств: исповеди (покаяния) и причащения (встречи со Христом на братской трапезе верующих). Здесь было бы уместно позаимствовать у католиков современный обычай — причащать в праздник всех, не имеющих на совести тяжкого греха, без исповеди — ради праздника. Именно так к поступают, например, в Московском костеле, приглашая к причащению даже православных, ради великой радости Господнего Праздника.
В то же время человек может, напротив, нуждаться в частой исповеди или даже просто в духовной беседе, утешении, а не только в перечислении своих грехов. Но это у нас в Православии как–то совершенно не принято. Стоит кому–нибудь остановить священника после службы, чтобы о чем–нибудь спросить или посоветоваться, как тут же найдутся доброхоты из старушек: «Не задерживайте батюшку — он устал!.. Как будто беседы с людьми — это что–то выходящее за рамки служения священника. Впрочем, многие священники так и считают. Я сам был свидетелем, как один пожилой священник отчитывал прихожанина, все стремившегося «поговорить с батюшкой»: «Что вы, что вы! Нам нельзя с вами говорить. Вот приходите на службу, стойте, молитесь, придите на исповедь». Почему нельзя? Кто запрещает?
Печально то, что нередко священники, которые сами не беседуют с прихожанами, помимо исповеди (весьма, впрочем, краткой), всячески препятствуют делать это своим собратьям, упреками, замечаниями (чаще всего это настоятель или второй священник), создавая обстановку напряженности и нервозности. Священнику, стремящемуся не ограничиваться формальным служением, всегда приходится такие краткие беседы проводить где–то в углу храма, урывками, чуть ли не тайком, все равно навлекая на себя неизменные попреки, что он–де «задерживает службу»: «Ну, давай теперь до вечера служить!» Хотя, естественно, такие краткие беседы проводятся лишь после литургии и никого по–настоящему не задерживают. Дело здесь, конечно, не во времени, а просто в том, что такого рода активность является как бы постоянным обличением формального отношения к службе старшего собрата. Чтобы себя как–то реабилитировать перед самим собой и другими, и дается воля такого рода попрекам. Конечно, за этим стоит ещё и, вероятно, некая ревность, поскольку к священнику, относящемуся к своим обязанностям чисто формально, никто из прихожан особенно и не обращается, так как от него ничего и не услышит человек, нуждающийся во внимании и любви. Поразительно, что даже сейчас, когда уже нет диктата уполномоченных, особо следивших за батюшками, к которым «ходит молодежь», остается инерция такого же формализма. Воистину, «сами не входят хотящих войти — не допускают». Казалось бы, сейчас уже было бы совершенно естественным ввести определенные часы, во время которых желающие поговорить со священником могли бы это сделать не «на ходу», а в спокойной обстановке. Такая потребность особенно остро ощущается в настоящее время, когда многие люди приходят в храм впервые, когда идет массовое возвращение народа нашего к вере, возвращение в Православную Церковь.
Каким контрастом этому выглядят маленькие объявления, которые даже в 70—80–е годы можно было увидеть на дверях лютеранских и католических церквей в Прибалтике. «Пастор (такой–то) принимает прихожан по личным вопросам по вторникам, четвергам и субботам с 12 до 16». Тут же написан телефон, по которому можно позвонить пастору и уточнить необходимое. Это ведь так естественно, чтобы люди могли обратиться к священнику, не «ловя» его на ходу после службы, а в специально отведенное для таких бесед время.
И дело здесь не в перегрузке священнослужителей службами (можно было бы сократить число этих служб или увеличить число священнослужителей). Дело здесь в ставшей привычной нормой православной установке: священник — это тот, кто осуществляет священнослужение. Между тем Иисус нигде не называл Своих учеников «священниками». Он призывал их быть п а с т ы р я м и. «Любишь ли Меня?» — трижды вопрошал Он Петра, — если так, то «Паси овец Моих». Пасти означает быть готовым душу полагать за них. А тот, кто прежде всего думает о том, как бы поскорее закончить все дела в храме и уехать домой, просто наемник.
