Андроник (Никольский) - Творений. Книга I. Статьи и заметки
Архиепископ Андроник молча занял кресло у письменного стола. Он долго не отвечал ни на один вопрос, а потом, будто решившись на что-то, снял панагию, завернул ее в большой шелковый лиловый платок, положил перед собой на письменный стол и, обращаясь к присутствующим, сказал примерно так:
— Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. Если бы не был я архипастырем и была необходимость решать вашу участь, то я, приняв грех на себя, приказал бы вас повесить немедленно. Больше нам разговаривать не о чем.
Сказав это, он неспешно развернул платок, надел панагию, спокойно поправил ее на груди и, весь погрузившись в молитву, не проронил более ни слова.
Расстреливать святителя поехали чекисты Уваров, Платунов и трое латышей. В первом часу ночи 20 июня Уваров въехал во двор ЧК и велел выводить архипастыря. В простой рясе, в клобуке, с панагией на груди, с посохом в руке вышел святитель. Из подвала выбежал Жужгов и попросил Платунова, чтобы и его взяли присутствовать «на похоронах Андроника». Платунов велел ему сесть рядом с архиепископом в фаэтон. И они поехали. Дорогой святитель добродушно заметил, что ему в мотовилихинской милиции было лучше сидеть, по крайней мере, там над ним не смеялись.
Владыка Андроник
В ответ Жужгов злобно потребовал:
— Снимите постановление о забастовке.
Архиепископ ответил:
— Нет, не сниму, я знаю, что вы меня везете расстреливать.
Ехали по Сибирскому тракту, миновали пятую версту и повернули налево к лесу. Проехав сажен сто, остановили лошадей[5]. Жужгов отвязал от пролетки лопаты, одну протянул архипастырю и велел копать могилу. По немощи святитель копал медленно, и палачи ему помогали. Когда закончили, Жужгов приказал:
— Давай ложись.
Но могила оказалась коротка, святитель подрыл в ногах, лег второй раз, но и тогда она оказалась короткой, и он снова копал, удлиняя ее. Наконец, когда могила была закончена, владыка попросил помолиться. Палачи разрешили. Архиепископ молился минут десять, затем повернулся ко всем четырем сторонам, — благословляя ли, молясь ли за всю пермскую паству, — палачи того понять не могли, и сказал:
— Я готов.
— Я расстреливать не буду, а живым буду закапывать, пока не снимешь постановления, — сказал Жужгов.
Архиепископ ответил, что никогда не сделает этого. И палачи стали забрасывать его землей. Жужгов несколько раз выстрелил. Тело святителя было неподвижно. Платунов выстрелил еще два раза. Жужгов один раз — в голову, и начали закапывать.
После казни палачи поделили оставшиеся от архипастыря вещи: чугунные часы, панагию и позолоченную цепочку.
Незадолго перед арестом архиепископа один священник обратился к нему с просьбой о вразумлении: «Как спасти паству от губящих ее волков и самому не впасть в уныние от озверения в народе и предстоящего поругания святынь?»
Владыка ответил:
«Поверьте, отче, все это безбожие и разбой есть вражеское наваждение, скверный налет на русскую добрую и богобоязненную душу. За клятвопреступничество отнял Бог у народа разум и волю, пока не раскаются… а когда раскаются, то сначала постепенно, а потом целиком прозрят все духовно, почувствуют и силу и как Илья Муромец — сбросят тот ужас, который окутал страну нашу. Вот и будем своим твердым, ясным, уверенным словом раскрывать людям правильное отношение к жизни и прежде всего к покаянию, после которого все от Бога нам возвратится с лихвою… Может быть, меня на свете не будет, но не покидает меня надежда и уверенность, что Россия воскреснет со своим возвращением к Богу. Ободряйте всех и примиряйте озлобленных с жизнью, вливайте в них начала светлой жизни по Евангелию Христа. Наше дело — собирать стадо Христово, организовать живые церковно-народные силы по приходам, чтобы разочаровавшиеся во всяких партиях люди здесь, в Церкви, и среди верующих нашли живую пристань и добрый покой. Воскреснет душа народная — воскреснет и тело ее — наша здоровая государственность. Да помогает Вам Премудрый Господь. Просите и молитесь о призывающем Божие благословение грешном архиепископе Андронике».
Игумен Дамаскин (Орловский)
Источники
Православный собеседник. 1899. Февраль. С. 250–253; Июль — август. С. 175; Сентябрь. С. 312.
Прибавление к церковным ведомостям. 1906. № 43. С. 2858; № 45. С. 2947.
Омские епархиальные ведомости. 1913. № 7. С. 6–9; № 20. С. 19–20; № 22. С. 40–41; № 23. С. 39–40; 1914. № 4. С. 1–3; № 17. С. 37.
Известия Казанской епархии. 1913. № 11. С. 375.
Русский паломник. 1913. № 26. С. 415.
Голос Церкви. 1913. Январь. С. 35–36.
Голос долга. 1914. № 10, № 11.
Епископ Андроник. «Станем добре, станем со страхом, вонмем». Письма архиерея к иереям. Пермь, 1915.
Пермские губернские ведомости. 1916. № 36. С. 4; № 38. С. 1.
Приходской листок. Петроград, 1916. 11 ноября.
Пермские епархиальные ведомости. 1918. № 15–17. С. 1–3; 1919. № 1, № 2.
Известия Пермского губисполкома. № 114–118.
Тобольские епархиальные ведомости. 1919. № 15, 16.
Забайкальские епархиальные ведомости. 1919. № 5, № 6.
Н. Г. Аристов. Пермские архиереи (1800–1918 гг.). 1964, рукопись.
В. Ф. Сивков. Пережитое. Пермь, 1968.
Вечерняя Пермь. 1990. 4 апреля, 29 сентября, 11 ноября.
Любовью побеждая страх. Составитель В. Королев. Фрязино, 1998. С. 5–64.
РГИА. Ф. 831, oп. 1, ед. хр. 86, л. 8–11.
ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-1780. Т. 16, т. 17.
Миссионерский путь в Японию[6]
Путь до Константинополя[7]
Сентября 3 числа минувшего 1898 года исполнилось ровно год, как получена была телеграмма о назначении архимандрита С. и меня миссионерами в Японию. До Японии по дороге мы видели отчасти и Старый, и Новый Свет, то есть Европу и Америку; кое-что там наблюдали, читали и слышали; интересного в наших наблюдениях немало. Поэтому находим не лишним поделиться и с нашими читателями теми впечатлениями, какие мы вынесли из своего далекого, хотя и очень скорого путешествия. В дороге я тщательно вел дневник и теперь постараюсь только перепечатать его, по возможности в самой объективной форме.
Итак, я еду в Японию, на Дальний Восток, чтобы там, при помощи Божией, потрудиться в деле распространения Света Христова Евангелия среди язычников-буддистов и синтоистов. Вспоминается теперь все, что постепенно привело меня к этому концу. Признаюсь, в семинарии я, кажется, ничего не знал о нашей Японской миссии: такова уж наша судьба, что наши семинаристы редко знают деятельность своей Церкви, а поэтому и выходят из семинарии редко с широким и светлым церковным сознанием. Узнал я о православии в Японии и о преосвященном Николае, тамошнем апостоле, уже в академии, где во время моего поступления в академию (Московскую) жизнь церковная била ключом около ее ректора. Отчасти и я сделался некоторым звеном в этой жизни, принимая участие в широко заведенной церковности академической. В продолжение первых двух лет я ходил как кандидат монашества, ибо я уже заявил свое желание быть монахом и выжидал времени, как мне то будет разрешено начальством. Перед самым началом занятий на третьем курсе, 1-го августа, я был пострижен в монашество. Как раз в это время возвратился из Японии бывший там отец С. С ним я почему-то весьма скоро близко сошелся, и мы многое и о многом рассуждали. Он многое рассказывал о Японии. Но разговоры эти были для меня тогда только как бы предметом любознательности, ибо тогда я весь был занят предстоящим и только что совершившимся пострижением в монашество. Да и после долго эти разговоры служили для меня только воодушевляющим средством вообще к деятельной церковной жизни. Для меня тогда самою сердечною мечтою была жизнь наших духовно-учебных заведений. По поводу разговоров о Японии я размышлял: вот люди трудятся самоотверженно и целую жизнь для чужой страны, исполняя слово Христово; нам ли не стараться для своего-то народа? Нужно душу свою положить, чтобы наши духовные воспитанники выходили из школы людьми с высокими пастырскими и вообще церковными стремлениями, чтобы они действительно являлись светочами в мире, а не погрязали в его тьме разных веяний и умствований.
Прошел год, и мы с отцом С. (он тогда был инспектором Московской академии), как больные, оказались в Самарской губернии на кумысе. Отец С. постоянно с некоторым сожалением говорил о Японии и все толковал о возвращении туда. Признаюсь, я тогда ему отговаривал это: если уж возвратился, так зачем в другой раз ехать туда, разве здесь дела мало? Да не переделаешь, за что ни возьмись, да и людей-то на все не хватит. На кумысе между прочим мы занялись чтением писем отца С. из путешествия до Японии и из Японии к родственникам. Эти письма читал покойный архиепископ Владимир Казанский и советовал непременно отпечатать их как весьма интересные. С целью приготовить их окончательно для печати мы и читали их. Во время чтения часто и поднимались споры относительно возвращения отца С. в Японию. Однажды это было так серьезно, что мы едва не поссорились. Но удивительное дело, после этих споров я в душе решил, что отцу С. лучше возвратиться туда, иначе он здесь заскучает, мучаясь совестью, что оставил святое Божие дело. А если он туда поедет, то и я с ним вместе туда же непременно. Так я и решил в душе, хотя твердо предполагал, что отца С. не отпустят вторично из России, как человека весьма нужного, а значит, и мне там не бывать, ибо один я не поехал бы. С такими мыслями мы и возвратились в академию. Осенью отца С., как больного, назначили настоятелем нашей посольской церкви в Афинах. Я писал кандидатское сочинение и мечты о Японии не оставлял, хотя держал ее под великим сомнением. О Японии мы часто переписывались с отцом С. Когда я окончил курс, нам в Японию ехать не пришлось, нас не отпустили. Я год прожил в Кутаиси, а отец С. — в Афинах, и часто опять переписывались о Японии. Между прочим, помню я ему писал: «Если Богу угодно, чтобы мы были в Японии, так это непременно так и будет, и обстоятельства так сложатся, и поэтому будем спокойны. А мне сдается, что мы непременно там будем». И по истечении того года наши мечты тоже не сбылись: мне пришлось перебираться в Ардон, на Северном Кавказе, в Александровскую Миссионерскую Духовную семинарию, а отец С. остался в Афинах. В Ардоне я с любовию предался семинарскому делу. Семинария там имеет значение рассадника Православия и просвещения на всю Осетию. Преданный делу и мудрый ее основатель архимандрит И. так прекрасно поставил семинарское дело, что теперь, через 10 лет от основания, семинария совершенно изменила все лицо земли осетинской. Из семинарии выходят прекрасные учителя и священники, с ревностью насаждающие слово истины. И теперь бедные осетины, прежде не имевшие понятия ни о школе, ни о Церкви, теперь сами на последние гроши заводят школы, платят жалованье учителям, стараются строить храмы; отпадавшие от Церкви в магометанство или просто ослабевшие постепенно возвращаются. Вообще, Ардонская семинария явилась действительно светом для Осетии, какую цель и имели при основании ее. Я с любовью предался этому делу: весной разъезжал и по школам, теперь уже многочисленным, и на деле видел жажду и усердие осетин к возродившемуся церковному делу. Приятно было видеть этих горных вояк, постепенно из дикарей превращающихся в мирных граждан, приятно было видеть их любовь и усердие к храму и школе, на которые они тратят все свои силы. По местам в горах на своих плечах они перетаскивали громадные бревна, так как дорог нет, кроме как для пешехода или для одной лошади верховой. Между тем в течение года (от октября до сентября) я узнал подробно и на месте все дело Осетии и полюбил ее душевно. Никуда бы я не желал оттуда уходить или быть переведенным. Неожиданно в июле месяце я получил из С.-Петербурга письмо от отца С. о том, что он решил ехать в Японию и в Святейшем Синоде указал на меня как на могущего ехать с ним туда же. Но меня не хотели убирать из Ардона. По этому поводу отец С. и спрашивал меня, как я мыслю теперь о поездке в Японию. Большую скорбь доставило мне это письмо. Подумал, поволновался я и, предполагая, что, может быть, и действительно меня из Ардона не уберут, а также и то, что в конце концов все будет по воле Божией, написал отцу С., что мое намерение остается по-прежнему, хотя я теперь совсем не желал бы оставлять Ардон, ибо он мне стал родным. Я знал, что ректор семинарии архимандрит И. не согласится на мой уход из Ардона, поэтому, чтобы не поставить его в неловкое положение, да и располагая на волю Божию, я и не советовался с ним. После этого я так и оставался спокоен, что все пойдет по-старому; я спокойно подготовлялся к приезду учеников, потом начались переэкзаменовки и приемные экзамены, пришлось много волноваться, так как новичков понаехало почти втрое больше, чем можно принять в семинарию, а ребята все хорошие, отпускать совсем бы не хотелось назад; с немалыми затруднениями нам пришлось принять сколько можно больше, чтобы иметь большое количество потом деятелей для Осетии. И как раз после этого — телеграмма о моем назначении в Японию. Признаюсь, это меня в такую печаль ввело, что я плакал, и весьма рад бы был, если бы сего не случилось, чтобы мне по-прежнему оставаться в Ардоне. И ректору архимандриту И. не хотелось меня отпускать; приняты были некоторые меры к тому, чтобы мне оставаться в Ардоне, но все уже было решено, и я должен был покинуть Ардон. Съездил я в последний раз в горы на освящение школы и, провожаемый напутствиями и пожеланиями, 21 сентября выехал из Ардона в С.-Петербург. Грустно мне было расставаться с Ардоном, но это-то и вложило мне мысль, что не так живи, как хочется, а как Бог велит, что по возможности не имей никаких конечных, хотя бы и благородных привязанностей, ибо всякая привязанность уже по самому своему имени есть ограниченность и несвобода духа, а ведь к этой именно свободе духа мы и должны всячески стремиться; напротив, делай всякое данное тебе дело, высокое или среднее, и даже по видимости унизительное, как самое свое задушевное дело, ибо оно есть только поручение свыше для единой истинной цели всего мира, а не самоцель. «И увидел Бог, сотворивши мир, что все весьма прекрасно», именно потому, что всякая вещь, сотворенная прекрасно, исполняет назначенное ей дело, почему весь миропорядок в такой прекрасной гармонии. Вот к этой-то преданности воле Божией и мы должны стремиться. На этом я постепенно и успокоился. Помоги мне, Господи, дело проповеди в Японии делать именно как Твое поручение. А признаюсь, теперь я даже с некоторым трепетом и трусостью еду в Японию: волнуюсь за то, как я возьмусь за такое великое, многостороннее и широкоцерковное дело, не имея за собой ничего, кроме некоторого желания трудиться с добрым намерением и на добро всем, по слову Божию. Трепетно предстать и пред лицом Преосвященного Николая Японского, этого великого апостола нового времени, из ничего восставившего большое дело (за 37 лет его пребывания в Японии насчитывается православных 20–23 тысячи приблизительно, причем главным образом трудился он один, ибо другие миссионеры возвращались обратно).
