Рам Дасс - Зерно на мельницу
Потом я уезжал в Америку, и он сказал: "Я никогда не допущу, чтоб Рам Дасс сделал в Америке что-нибудь дурное". "Отлично!" - подумал я, "Заставим его сдержать слово". Вот я вернулся в Америку и опять начал делать свое дело. И малопомалу мирские влияния начали доставать меня. Легко было оставаться сосредоточенным на Боге, сидя в храме в Индии. Особенно тот год. Там происходила одна огненная церемония. К концу девятидневной церемонии берешь то, от чего хочешь избавиться, и бросаешь в огонь. Я хотел избавиться от вожделения. Помимо всего прочего, мне тогда исполнилось сорок лет: довольно уж! Я этим был всецело занят лет тридцать. Если мне этого недостаточно до сих пор, значит всегда будет недостаточно, вот я и решил от этого отказаться. Я и бросил это в огонь.
На другой день был праздник Рам Лила. Должны были сжигать огромное соломенное чучело Рамны. Равана - плохой парень из "Рамаяны": у него грандиозное это и десять голов, все исполненные желания. Можно бросить в чучело все, что в тебе подобно Раване. Я поразмыслил и порешил: "Ну, я могу вдвойне обезопаситься, брошу-ка я в Равану", - а он сидел в огромном кресле, и подожгли его прямо между ног. Очень символично. Оказалось, что в эту ночь был йом-Кипур, и чтобы быть трижды уверенным, я опирался и на эту основу.
Месяца три это как будто действовало. А потом, сижу в двухэтажном автобусе в Лондоне и замечаю, что глаза мои поглядывают на тротуар, следуя за каким-нибудь привлекательным существом на улице. "Хо-хо!" - подумал я, "ну вот опять". Вот так я и вернулся на Запад, снова готовый быть духовным учителем. Я собирался снова поехать в Индию через два года: т.е. в 1974 году, но Махарадж-джи уже оставил тело, интеллект мой меня спросила "Куда же он мог уйти?". Потому что иной раз в прошлом я сиживал с ним, видел его физическое тело, а затем успокаивался в медитации и ощущал его присутствие на другом плане. Тело мое начинало сотрясаться от Шакти, от того количества энергии, которая исходила из этих разных планов. Я переходил с плана на план, встречая его везде.
Я припомнил рассказ, который вы, может быть, слыхали, о Рамана Махарши. Он умирал, а его последователи говорили: "Баба-Лжи, не оставляй нас, пожалуйста. Исцели себя". А он говорит: "Нет, тело это изнурено". Они опять: "Не оставляй нас, не оставляй?. А Рамана Махарши сказала "Бросьте эти глупости, куда я могу уйти?". Это казалось мне самым лаконичным утверждением иллюзорности тела. Но где-то во мне самом была совсем иная история. Я знал, что я еще не пропечен как следует; "пекарем" был Махарадж-джи, а он как раз ушел.
Когда тело Махарадж-джи сжигали, разные люди видели разные вещи. Большинство плакали, причитали и, как и я, чувствовали, что потеряли своего Гуру. А один человек стоял у огня, просто смеялся и пел: "Шри Рам Джон Рам Джон Джай Рам" - всю ночь напролет. На другой день его спросили: "Почему ты смеялся и пел?" А он говорит: "Махарадж-джи сидел и смеялся, а Рам поливал гхи, очищенное масло, ему на голову, чтобы он скорей сгорел; а Брахма, Вишну и Шива и все боги и богини посыпали его цветами, и все были счастливы". Так вот, был ли этот человек в заблуждении, или это была реальтость?. Одна женщина видела, как Махарадж-джи приподнялся на локте и помахал ей, как бы говоря: "Не расстраивайся, Ма!", лег снова и сгорел.
Два года после этого я соединял все, чему научился от своего Гуру, жил и учил сколь возможно лучше, надеясь, что его слова: "Никогда не допущу, чтобы Рам Дасс сделал в Америке что то дурное" означают, что моя нечистота не будет создавать кармы для других людей. Я делал кое-что, чтобы держаться, как умел. У меня был фольксваген и я выезжал, скажем, в пустыню в Аризоне для уединения месяца на полтора. Таким путем я многое вычистил в саоей игре. В те годы я раз в год принимал кислоту, чтобы выяснить, что я забываю, раскрыть все эти тонкие, неосознанные ухищрения, при помощи которых я обманываю себя самого.
Один раз я принял ее в Среднеамериканском мотеле в Салина, штат Канзас; это было в моей поездке по Центральной Америке, а последний раз я принимал кислоту за три года до того в Аризоне. Хотя я постоянно ощущал присутствие Махарадж-джи, мне все же хотелось испытать его еще сильнее, потому что - это мой путь, а я хотел идти дальше.
Затем летом 1974 г. в институте Парены я вел курс "Бхагавад Гиты", на который, как я чувствовал, Махарадж-джи дал свое благословение. В этом институте я попал в совсем иное окружение, т.к. Трунгпа Ринпоче представлял другую традицию. Я оказался в некотором затруднении, потому что моя традиция была несколько аморфной по сравнению с твердостью традиции тибетской. Мы с Трунгпа вместе выступили в нескольких телепередачах. Одна была - о традициях, и я чувствовал себя банкротом. Махарадж-джи передал мне любовь и служение, но я ничего не знал о его биографии. Я не знал, - как рассказать о том, что проходит через меня, в терминах формальной традиции. Я также все больше закручивался в мирской спектакль и чувствовал себя все более и более подавленным и лицемерным. Так что к концу лета я решил вернуться в Индию. Я не знал, что я там найду, - во всяком случае съезжу. Я знал, что я уже иной, чем десять лет назад, но я кое в чем еще не был готов к тому, что считал себя обязанным делать.
Выехав на Восток, я остановился переночевать в мотеле в Пенсильвании, где намеревался посмотреть по телевидению разбор дела в комиссии Судебной Палаты, но из-за бури отключилось электричество. Спать было слишком рано и ничего не оставалось, как помедитировать. Минут через пятнадцать-двадцать Махарадж-джи явился ко мне в видении. Он выглядел точно так же, как всегда. Он смеялся и разговаривал со мной. Интересно - он говорит только на хинди, а мой хинди был очень скверным. В Индии всегда кто-нибудь переводил. Но на этих уровнях передача происходит в мыслеформах, а затем выходит на том языке, на котором думаешь. Так что он сказал мне на очень хорошем английском: "Тебе не следует ехать в Индию. Обучение твое будет прямо здесь". Это было так живо и так реально, что в тот же миг я решил не ехать в Индию. Я решил поехать в Нью-Хемпшир, помедитироватьс месяц в шалаше, прочистить себе мозги и посмотреть - что будет дальше.
На следующий день, проезжая через Нью-Йорк Сити, я позвонил Хильде Чарлтон, чтобы ее поприветствовать. Она мне сказала, что в Бруклине есть одна женщина, с которой мне следует встретиться. Когда же я воспротивился, так как мне хотелось побыть одному, она мне сказала, что женщина эта заявляет, будто мой Гуру сидит у нее в подвале.
Конечно, я решил остаться еще на одну ночь, и на другой день поехал с Хильдой повидать эту женщину, по имени Джойя. Мы спустились в подвал ее дома, и вот она сидит в том состоянии, которое Хиледа называла самадхи. И я проверила я не мог дружить ни дыхания, ни пульса. Она была словно камень. Выглядела она очень необычно: у нее были длинные накладные ресницы, тяжелый парик и платье с глубоким вырезом. Махарадж-джи был старый человек на подстилке, но впрочем, я уже отказался от каких-то моделей о том, в какой упаковке должна дойти следующая весть.
Наконец она пришла в себя, взглянула на меня и говорит: "Какого хрена тебе надо?".
"Дорогая", - сказала Хиледа, - "это Рам Дасс", что не произвело вообще никакого впечатления на эту женщину. "А мне все равно - кто он такой", сказала она. - "Вон тот старик имеет к тебе какое-то отношение?" Я взглянул - там было лишь одеяло, а на нем - ничего, и я сказала "Не знаю". "Он меня изводит", - сказала она, - "Забери его отсюда к черту".
Затем ее сознание чуть-чуть переключилось, она вошла в очень легкий транс, и вдруг со мной через нее как бы заговорил Махарадж-джи. Он говорил о вещах, которые мы уже обсуждали с ним в Индии, когда я видел его в последний раз мелкие взносы о содержании храмов в Индии и всякие пустяки, о которых она, вероятно, не могла знать, а я уже забыл. Она вернулась с того плана, но, как она пояснила, она не умела совмещать планы и потому не знала, что случилось только что.
А я обрадовался, т.к. опыт этот последовал так непосредственно за видением в мотеле Пенсильвании, что казался ответом на мои молитвы.
Через несколько месяцев я переехал в Нью-Йорк Сити и год и три месяца интенсивно занимался с Джойей.
Обучение отличалось какой-то странной напряженностью, которую трудно передать. С 5-ти утра и до часу - двух ночи каждый день, как будто ты закручен в торнадо или заложен в гигантскую стиральную машину. Надо либо уйти, либо сдаться.
Предание себя этому предписывалось как абсолютная необходимость для восприятия высших учений этого довольно необычного учителя. Преданность, благоговение и были методом, которым я открывал сердце свое в обучении у моего Гуру, так что метод этот был просто более глубокой стадией отказа; отказа даже от своего сопротивления многому из того, что, казалось, шло против здравого смысла. В это время я также получил много ужасных сообщений от некоторых ближайших последователей Ими, что любое сопротивление вызывает у Джойи кровотеltae и мучительную психосоматическую боль. Не было иного выбора, как воздержаться от суждений и предаться этим учениям, просто позволить обучению протекать и сжигать все мои установки относительно того, каким должен быть учитель и как должно передаваться учение. Я я отдался тому, что серьезно считал чистой передачей. И все глубже и глубже предаваясь этим учениям, я заявил публично, что, как возвещала Джойя, она является озаренной сущностью; заявление, о котором я впоследствии сожалел. Интенсивность общения (часто часов по двадцать в сутки) вызывала на поверхность мои защитные стороны тонкого эго. И Джойя на манер Кали набрасывалась на эти моменты нечистоты и преувеличивала их до того, что мне надо было либо уступить, либо уйти. Я отступался от этих моментов нечистоты насколько мог скорее и тушевался как мог. Просто моя хроническая неполноценность стремилась к этому огню очищения.
