Н. Борисов - Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.
История с Феогностом может послужить еще одним примером того, как церковные историки десятилетиями, веками кружат в одном и том же, раз и навсегда очерченном для них круге оценок и характеристик. Любопытно другое: тезис о Феогносте — «надежном помощнике» московских князей—«настолько устоялся, стал общим местом, что очень часто как нечто само собой разумеющееся используется и в работах современных советских историков.
Что же сообщают источники об отношении Феогноста к процессу усиления Московского княжества, к различным идейно-политическим акциям его правителей? Как правильно истолковать то немногое, что говорят летописи о поступках этого иерарха?
Прежде всего необходимо восстановить тот исторический фон, на котором разворачивалась деятельность Феогноста на Руси. Во второй четверти XIV в. борьба московских князей за собирание под своей властью различных княжеств и земель была в исторической перспективе наиболее важным политическим процессом. Экономический подъем 30—50-х годов XIV в. коснулся не только московских земель. Быстро росли и такие политические центры, как Нижний Новгород, Рязань, Суздаль. Довольно быстро поднялась после погрома 1327—1328 гг. Тверь. Во второй половине XIV в. эти княжеские столицы готовы были оспаривать руководящую роль Москвы. Основой возрождения сельского хозяйства, торговли, ремесла, культуры в Северо-Восточной Руси были стабилизация политической обстановки, прекращение ордынских нашествий — словом, та самая «великая тишина», за которую современники так восхваляли Ивана Калиту и его сыновей, московских великих князей Семена Гордого (1340— 1353) и Ивана Красного (1353—1359), прощая им многочисленные «обиды» и «неправды».
Эта «тишина» нелегко далась московским князьям. Она была оплачена огромными расходами в Орде, регулярными поездками к ханскому двору. Сам Калита ездил к Узбеку в 1326, 1328, 1331—1332, 1333—1334, 1336, 1338 (?), 1339 гг.[41] Поездки в Орду отнимали не менее полугода, требовали большой физической выносливости, сопровождались огромным нервным напряжением. Да и у себя дома, в Москве, великий князь Владимирский постоянно находился под наблюдением гласных и негласных ордынских соглядатаев. Даже во времена Ивана III в московском Кремле имелось ордынское подворье, где постоянно находились ханские представители.
Впрочем, Иван Калита не был, да и не мог быть домоседом. Большая часть его жизни проходила в седле, в походах. Он то выколачивал «ордынское серебро» из прожившихся ростовских и ярославских князей, то стращал своенравных и прижимистых новгородских бояр, то вновь замирял непокорную Тверь.
Успехи Ивана и его сыновей во многом объяснялись тем, что в их руках было великое княжение Владимирское. Его обширные территории с большими экономическими и людскими ресурсами были поставлены на службу Москве. В 1331 г., после смерти своего соправителя князя Александра Суздальского, Калита добился воссоединения великого княжения и стал его полновластным хозяином. С тех пор московские князья мертвой хваткой держали владимирский стол. Уже Дмитрий Донской, по молодости лет чуть было не выронивший из рук великое княжение, к концу жизни гордо именовал его своей «отчиной», то есть бесспорным, наследственным владением.
Сохраняя за собой великое княжение, Калита одновременно расширял свои владения с помощью покупки в Орде ярлыков на право управления городами и целыми областями. Так, он «прикупил» Углич, Галич и Белоозеро. Через эти края московский князь тянется к пушным богатствам русского Севера, где издавна хозяйничали новгородцы. Меха, «мягкое золото», были важнейшей статьей торговых доходов Руси. Их охотно принимали в качестве дани и подарков ордынские правители.
Покупая целые княжества, Калита не гнушается и более мелкой добычей. В ростовской земле известны в это время села, принадлежащие московскому князю. Такие островки московских владений быстро становились плацдармом для дальнейшего «освоения» края московскими феодалами.
Источники не дают оснований говорить о сколько-нибудь активной поддержке, оказанной митрополитом Феогностом московским князьям при решении этих важнейших вопросов их внутренней политики. Впрочем, есть один эпизод, который обычно приводят как пример помощи Феогноста Ивану Калите. В 1329 г. Калита безуспешно пытался заставить псковичей выдать ему для отправки к ханскому двору опального князя Александра Михайловича Тверского. Псковичи, не боявшиеся никого, «кроме Бога и св. Троицы», и к тому же недавно построившие еще один пояс городских каменных стен, деятельно готовились к борьбе с москвичами и их союзниками новгородцами. Трудно сказать, чем закончился бы этот конфликт. Однако в дело вступил митрополит Феогност. Он как раз собирался отправиться в Орду и потому стремился продемонстрировать свою лояльность по отношению к хану, приняв участие в преследовании Александра Тверского, которое велось по приказу Узбека. Митрополит своей властью запретил церковную службу во Пскове до тех пор, пока жители не перестанут поддерживать тверского князя. Храбрых псковичей не остановила и эта мера. Однако дальновидный князь Александр не захотел открыто оскорблять митрополита неповиновением и уехал в Литву. При этом в залог скорого возвращения он оставил во Пскове свою княгиню. В сущности, это была тонкая игра двух опытных политиков: князь своим смирением оказал услугу новому митрополиту, укрепил его авторитет в глазах русских и Орды. Оценив этот жест Александра, митрополит никогда более не предпринимал против него каких-либо враждебных действий. Уже через полтора года, когда стих ханский гнев, Александр вернулся во Псков, княжил здесь и даже приезжал в Тверь, хотя формально все еще находился под отлучением.
Вся эта история служит ярким образцом дипломатической ловкости митрополита, его византийской изворотливости в сложных положениях. Что касается его мнимой «помощи» московскому князю, то здесь уместно вспомнить, что уже в 1336 г. князь Александр принял от Феогноста «благословение и молитву». Возвращение князя-изгнанника в лоно церкви послужило прелюдией к его политическому «воскресению». Вскоре он отправился в Орду, где получил свою «отчину»— тверское княжение. Это было крупным поражением Ивана Калиты. Одним из виновников этого поражения был «надежный помощник» московского князя — митрополит Феогност.
История русской церкви знает немало примеров открытого вмешательства иерархов в политическую борьбу. Однако такие случаи все же были скорее исключением, чем правилом. Гораздо чаще клинок политической интриги прятали под пышными одеяниями богословия. Быть может, и митрополит Феогност, сохраняя внешнюю беспристрастность, помогал московским князьям исподволь, в области идейной борьбы, где главным оружием служили религиозно-политические теории? Проверим это предположение на конкретном историческом материале.
Важнейшим событием московской жизни конца 20-х — начала 30-х годов XIV в. была постройка в Кремле (или как тогда говорили — Кремнике) трех каменных храмов и небольшого храма-придела, примыкавшего к Успенскому собору. Это строительство произвело сильное впечатление на современников необычайным для того времени размахом.
Каково же было идейно-политическое значение этого строительства? Как отнесся к нему митрополит Феогност?
Историки давно связывали «храмоздательство» со стремлением Ивана Калиты утвердить в Москве митрополичью кафедру, привлечь на свою сторону нового главу русской церкви. Однако каменные храмы, возведенные Иваном Калитой в московском Кремле,— не просто «приманка» для митрополита. Князь Иван, пользуясь необычайно благоприятной для Москвы политической ситуацией, создал в своей столице своего рода общерусский архитектурный «пантеон». В 1329— 1333 гг. к храму Успения Богоматери прибавились храмы в честь двух других главнейших образов христианства вообще и русского православия в частности — Спаса и Михаила архангела. Тогда же были построены храм в честь Иоанна Лествичника и храм-придел Поклонения веригам апостола Петра.
Конечно, Иван Калита не знал, сумеет ли он своим строительством расположить к себе митрополита, который вел свою собственную, во многом противоположную московской политическую игру. Возводя свои белокаменные храмы, князь работал прежде всего для будущего. Заявка, сделанная постройкой Успенского собора, подтверждалась и подкреплялась новым строительством. Москва стараниями Калиты превратилась в крупнейший религиозный центр еще до того, как стала местопребыванием «митрополита Киевского и всея Руси».
Известный историк древнерусского искусства Н. Н. Воронин говорил о «публицистическом» значении постройки некоторых храмов XIV—XV вв. Пользуясь этим выражением, можно сказать, что своим публицистическим звучанием строительство Калиты утверждало первенство Москвы в русских землях и было обращено не к одному лишь греку-митрополиту, но ко всей Северо-Восточной Руси. Каждая деталь—(посвящение, день закладки и день освящения храма — тщательно обдумывалась, имела строго «прицельный» характер. Не случайно летописцы, пропускавшие порой целые пласты событий, бережно хранили, переносили из свода в свод эти на первый взгляд незначительные даты. Расшифрованные с помощью церковного календаря— месяцеслова, они оказываются символическим выражением важнейших религиозно-политических идей ранней Москвы.
