Архиепископ Никон Рождественский - Православие и грядущие судьбы России
Тем же духом смирения и вместе неисчерпаемого благодушия веет и от письма, коим ответил преосвященный Феофан на желание Первухина поселиться близ Вышенской пустыни, чтобы постоянно пользоваться личною беседою с святителем: «Что вы намерены около меня поселиться, не могу одобрить. Самый худой делаете вы выбор. Соблазнов от моей дурной и нерадивой жизни не оберетесь. Речи иногда таки бывают сносные, а уж дела — Боже упаси! Я затем и в пустыню ушел, чтобы не разорять душ христианских своею дурнотою и чтоб неведующих меня хоть словом попользовать, в чаянии, не сжалится ли ради того надо мною Господь и не даст ли хоть под конец жизни дух покаяния в очищение грехов моих — и великих, и бесчисленных».
Особенною глубиною мысли отличаются те письма, в коих святитель говорит о бестелесности ангелов и души человеческой, в опровержение мыслей еп. Игнатия Брянчанинова. «Мысли о форме души и ангелов лучше бы отложить в сторону. Лучше уж так говорить: они — дух, а как они есть — не ведаю. Рассуждениями о форме затемняется мысль о духовности. Дух, имеющий протяженную форму, предельность, очертание, подлежащий трем измерениям — в длину, ширину и высоту — что за дух? Трехмерное протяжение мыслимо ли без частей разделяемых? И мыслим ли дух делимый? След., эти понятия несочетаваемы в одном и том же существе. Если дух, то не протяжен, и если протяженно что, то не дух». Затем, приведя указания на святых отцов, которых святитель подробно уже разбирал в своей книжке: «Душа и ангел — не тело, а дух», он говорит: «Остается решить, как они являются в протяженной форме и действуют на вещественные предметы? Лучшее решение: как им Бог определил, так и действуют, так и являются. Беда у нас одна — привычка все оформлять. О чем ни стань рассуждать, все вставляется в форму. И о Боге рассуждать не можем бесформно, как ни толкуем себе, что этому не следует быть. Тут мы с собою ничего не поделаем. Остается одно: властно повелеть себе — не смей пространственной формности переносить в мир духовный. Хотя не можешь совершенно отрешиться от этой формности при размышлении даже о духовном мире и даже о Боге, но верь, что там эта категория неприложима».
Положив это правило «указом», святитель сознается, однако же, что «трудно представить душу или ангела иначе, нежели как они являются... Спросите: кто, рассуждая об них, не воображает их такими? И я это всегда делаю, верно и вы, и все другие. Признаюсь, мне часто приходит на мысль — не уступить ли тем, которые придают душе и ангелам оболочку тонковещественную? Тогда все недоумения относительно формы порешатся сами собою. Естество души и ангелов будет дух, сознательная, свободно-разумная сила, а оболочка эфирная будет придаток к сему естеству, приданный ради необходимости их являться и действовать среди вещественного мира. И св. Максим Исповедник, порицая считавших душу и ангела телом, говорит, однако же: иное дело иметь тело и иное быть телом. Он будто говорит, что ангел не тело, а имеет тело, по крайней мере не порицает такой мысли. А я той мысли, что если уж не можем отрешиться от формы при представлении души и ангела, то гораздо рациональнее будет признать их облеченными в тонкое какое тело, нежели признать их духом и вместе с тем допускать и доказывать, что они имеют и форму протяженную по своей природе, ибо в последнем противоречие себе, а в первом ничего сего нет».
Святитель, видимо, глубоко вдумывался в вопрос о бестелесности духов, взвешивал все, что собрал в своих писаниях по этому вопросу преосвященный Игнатий, и нет сомнения, если бы последний дожил до того, что писал первый, то они оба сошлись бы в этом вопросе на подобном решении, какое только приведено нами из письма Епископа Феофана. Подходя к такому решению очень осторожно и «уступая» в вопросе о некоем «тонком теле», какое имеют духи для воздействия на мир вещественный, Епископ Феофан рассуждает: «Мы не можем ни о чем мыслить без значка, без черты какой-либо, означающей и отличающей мыслимый предмет. На самые отвлеченные идеальные предметы мысль кладет значок и под сим значком их представляет. Даже когда о Боге мыслить и свойствах Его, то же она делает».
Как эти суждения было бы полезно принять к руководству тем афонитам, к которым, несомненно, относится строгое правило св. Григория Богослова: «Как больному глазами нельзя смотреть на солнце, так и неученому в богословских науках нельзя и учить о новых догматах». Я разумею имебожников, которые — увы! — дерзнули и самого святителя Феофана обвинять в искажении св. отцов и упорно обвиняют как вселенских патриархов, так и наш Св. Синод чуть ли не в ереси...
Есть в письмах строки, очень характерные для самого святителя и поучительные для мирян, внимающих своему спасению. Так в одном письме он говорит: «Я совсем не жил среди молвы житейской. Все один да один. Потому совсем не могу судить, насколько смутительны шум и гам житейский и как держать душу свою прямо при них. Когда я жил в Питере, помню, хаживал к Бурачку (Бурачек Степ. Онис., издатель «Маяка».) по Невскому, задавая себе не привести ни к нему, ни от него домой никакого впечатления от того, что встречалось на Невском, а вы знаете, что это за толкотня?! Иногда это удавалось. Бывают состояния, что человек видя не видит, слыша не слышит, оттого что войдет вниманием в иной предмет... Вот сию вещицу надо вам устроить у себя дома, т. е. в сердце. Тогда из пушек пали — и то не слышно. Архимед-язычник — и в вещи не первой важности вошел так глубоко вниманием, что его враги застали углубленным после взятия города, которое без большого шума не могло быть».
Невольно вспоминается, что когда святитель был в Москве для совета с врачами по случаю болезни своих глаз, то приказывал афонцам Пантелеймоновского подворья, у коих останавливался, чтобы не сопровождали его по городу, а если нужно проводить, по незнанию улиц, то провожатый должен был идти позади, поодаль от него. Иноки так и полагали, что он и в путном шествии бывает погружен в молитву или богомыслие. Об этом с глубоким почтением к святителю-подвижнику передавали мне афонские иноки, жившие тогда в Москве.
Для богослова интересно прочитать мнение епископа Феофана о значении духовных видений: «Видения, — пишет он, — не суть представления духовного мира, как оно есть в действительности, а только назначаются для того, чтобы дать вкусить сладость оного века и тем очистить вкус души — к духовному и дать ей ощущать горечь всех сластей земных, человеческих, не исключая и тех, кои носят имя невинных удовольствий». «Форма не выражает существа тамошних вещей, — говорит он в другом письме, — ибо они не похожи на наши, и видения не для того даются, чтобы дать познание, а сердце оторвать от земли. Потому — форму надо в сторону, а все отдавать этой единой цели». Святитель спрашивает Первухина: что он думает по сему вопросу? Впрочем, в другом месте оговаривается: «Речь о видениях уж не лучше ли оставить? Грешным куда лезть на такую высоту? Я припомнил подобный случай в Скитском околотке. Там старец один в подобном случае сказал: ну, монахи полезли на небо звезды считать и забыли про грехи, кои следует оплакивать...»
В заключение приведем здесь поучительную выдержку о времени празднования Нового года: «О времени Нового года что спорить? От этой минуты, в которую читаете сии строки, до соответственной ей минуты следующего года — ровно год пройдет и прошел уже с подобной минуты прошлого года. И извольте признать сию минуту началом Нового года, и как всякая минута такого же свойства, то всякую минуту и празднуйте Новый год! Есть у святых Божиих мысль, что началом своей жизни должно считать минуту пробуждения страха Божия и решимости угождать Ему. Это есть настоящее начало нового лета. Потом иные учат: каждый день начинай, а иные — каждую минуту начинай, т. е. жизнь-то по Богу. Следовательно, каждая минута и да будет для нас началом новолетия духовного... чтоб непрестанно обновляясь, расти в обновлении жизни по Богу в правде и преподобии истины... А эти гражданские счеты — как себе хотят, так и пусть считают».
Не приводим уже известного любителям слова Божия мнения святителя Феофана о переводе Священного Писания Ветхого Завета на русский язык: он крепко держался мысли, что не следует переводить с еврейского, что греческий перевод 70-ти для нас важнее еврейского подлинника.
Вообще письма святителя Феофана к разным лицам всякого общественного положения и звания составляют неиссякаемый источник назидания и читаются с таким захватывающим интересом, что нельзя не поблагодарить всех, кто тщательно сберег их и теперь дает возможность любителям духовного чтения ими пользоваться. Особенно надо поблагодарить Афонский Пантелеймоновский монастырь за полное издание не только всех его писем (в 8 выпусках, с указателем к ним), но и всего, что вышло из-под пера великого труженика-писателя о духовной жизни.
Слово правды о кинематографах
