Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 6. На пороге Нового Завета. От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя
Законы империи, ее стиль жизни и нравы проникали повсюду. На берегах Британии, в селениях Африки, среди горных перевалов Малой Азии звучала одна и та же отрывистая команда латинских легионеров.
Рим в свою очередь стал являть картину подлинного «вавилонского смешения народов». В шумной столичной толпе постоянно звучала чужеземная речь. В цирках, тавернах, конторах можно было видеть людей со всех концов света: послов из Индии, голубоглазых варваров Севера, арабских погонщиков, смуглолицых египтян, еврейских и финикийских матросов, греков-комедиантов и нумидийских стрелков.
Из провинций, часть которых были личными владениями Августа, Рим выкачивал несметные богатства. Александрийские корабли привозили пшеницу; каждый месяц ее бесплатно раздавали римлянам. По узким улицам Города с грохотом катились вереницы фургонов с награбленным добром: бронзой, мехами, шелком, янтарем и свинцом.
Оживилась торговля, прежде скованная гражданскими войнами. Ветераны благословляли Августа в своих новых имениях. Писатели пропагандировали пользу сельского хозяйства. Рабовладельцы могли, наконец, спать спокойно: чтобы не допустить появления второго Спартака, Август издал жестокие законы о невольниках.
«Первый человек государства» внимательно следил за поддержанием своего авторитета и популярности: знаменитые поэты восхваляли его правление, повсюду красовались его бюсты, рельефы и статуи. Помпезные здания с тяжелыми пышными колоннадами должны были воплощать величие «века Августа». Был перестроен Форум, преображен центр Рима, теперь его украшало более ста дворцов. Говорили, что цезарь принял город кирпичным, а оставит мраморным.
За исключением рабов, взоры всех сословий с верой и восторгом обращались к тому, кто, по словам Тацита, «подкупил Рим сладостью мира». Некий сенатор бегал по улице и призывал граждан «посвятить себя цезарю», то есть дать клятву умереть с ним в один час.
Это упоение, этот экстаз перед лицом всемогущего «отца отечества» заставляли забыть о переменах, совершившихся в правительстве. Все славили возрождение республики, хотя в сущности власть принцепса уже не подчинялась никакому контролю. Принципат открывал простор всем будущим Тибериям и Калигулам, Неронам и Констанциям. Почву для них подготовил тот, кого Европа и Восток признали своим «спасителем».
Когда из руин обанкротившейся республики поднялся мрачный колосс абсолютизма, был подведен итог социально-политическим экспериментам Эллады и Рима. Свободе соорудили роскошный саркофаг, а у колыбели новой тирании собрались все призраки древности: колдуны, украшенные черепами и перьями, фараоны сыны Солнца, азиатские цари-боги. В лице очередного человекобога они вновь справляли свою победу.
По верному замечанию итальянского историка Ферреро, от Августа ждали чудес, но сам он хорошо понимал пределы своих возможностей. Покорять Парфию он не собирался. В войнах ему часто не везло. Зачем же ему еще и еще раз искушать судьбу и повторять ошибки Александра, блуждавшего по азиатским пустыням? Не хотел Август и увеличивать армию, боясь попасть от нее в зависимость. Его задачей стало укрепление мира. Ворота храма Януса были торжественно затворены, а впоследствии Август приказал соорудить особый алтарь, посвященный Рах Romana, «Римскому миру».
Но само по себе отсутствие войн еще не создает внутренней прочности режима. Недостаточно было и страха, и контроля над сенатом, и разветвленного аппарата чиновников. Авторитет диктатора не мог иметь одной лишь политической основы, его владычество должно было простираться и на души людей.
Великий знаток «технологии власти», Август стремится к тому, чтобы народы действительно видели в нем «отца». Он принимает роль бдительного стража нравственности, делается ханжой, следит за пристойностью одежд и семейной жизнью. Обещая морально оздоровить общество, он разыгрывает скромного и воздержанного человека. Все должны знать, что цезарь ведет спартанский образ жизни: спит на жесткой постели, любит простую крестьянскую еду. Своему приемному сыну он пишет: «Никакой иудей не справлял субботний пост с таким усердием, милый Тиберий, как я постился нынче: только в бане, через час после захода солнца, пожевал я кусок-другой перед тем, как растираться». Он издает указы против роскоши, чтобы народ поверил, будто в его лице воскрес старый Катон. Он ищет опоры в славном прошлом Рима, а для этого ему необходима «религия предков».
Сам Август никогда не отличался набожностью и в молодые годы даже позволял себе кощунствовать; но, как многие тираны, он был суеверен до крайности: постоянно обсуждал свои сны, носил талисманы, высчитывал счастливые и дурные дни, верил знамениям и приметам. Все это делало его «благочестивым» на староримский манер.
Оскудение храмов раздражало Октавиана. Как и Цицерон, он считал, что именно религия обеспечивала порядок и успехи древней республике. Стараясь оживить традиционный культ в империи, он приказал срочно реставрировать пришедшие в ветхость святилища. Их очищали от паутины и сорной травы, устраивали перед ними пышные праздники в честь богов, на которые собирались огромные толпы народа. Приняв звание «верховного понтифика», Август неукоснительно придерживался правил и установлении, связанных с этой должностью.
Религиозный патриотизм заставлял цезаря относиться с презрением к иноземным верованиям. Он делал все, чтобы ослабить их влияние на римлян и вернуть народ к добрым старым временам. По желанию Августа поэты вновь стали обращаться к мифам. Овидий пересказывал их в книге «Метаморфозы» и посвятил народным праздникам большую поэму.
Таким образом, каждое мероприятие Августа являлось составной частью его главной задачи: создать иллюзию возвращения к республике и «обычаю отцов», укрепляя при этом собственную единоличную власть [15].
Этот замысел натолкнулся, однако, на препятствие, созданное самим цезарем. Запрещая строить храмы Исиды в Риме, он исходил из принципа, что у каждого народа должны быть и свои божества. Но в таком случае разноплеменная империя лишалась объединяющего начала.
Римское гражданство уравняло в правах миллионы людей, а эллинистический космополитизм взрастил в них веру в единство человеческого рода. Мировая держава дала им общий порядок и связала их жизненные интересы. Но где же было найти духовное основание этой общности? Кто Отец человеческого братства? Вера в Олимп оказалась недостаточно сильной, к тому же она не стала всеобщей.
В поисках единой идеологии, которая стояла бы над всеми религиями империи, Октавиан довольно скоро нашел решение, подсказанное его исключительной ролью как главы государства. Он последовал примеру Александра и его преемников.
Установить в Риме культ императора было старой мечтой цезарианцев. Еще Антоний обоготворял Юлия Цезаря, а потом и сам объявил себя потомком Геракла и воплощением Диониса [16]. Поражение при Акции разрушило все планы Антония, но зато Август вполне преуспел на этом пути. Он наверняка отдавал себе отчет в том, что настоящим монархом может быть только личность, окруженная сверхъестественным ореолом. Иными словами, введение собственного культа явилось для Октавиана неизбежным этапом в достижении тотального самодержавия.
Как и Антоний, он начал с Юлия Цезаря, тени которого после Перузинской войны он принес в жертву 300 человек. На месте кремации диктатора Октавиан велел воздвигнуть храм. А новое святилище Венеры, «праматери» рода Юлиев, напоминало уже и об его, Августа, происхождении. Он щедро одарил храм Аполлона Актийского, которого называл «своим отцом». Император пересмотрел все книги Сивиллы, пророчицы Аполлона, и из сотен свитков оставил лишь немногие, прочие же приказал сжечь как подложные [17]. В своем выборе он, вероятно, исходил из того, насколько тексты соответствуют его собственным планам.
В 29 году появились уже первые храмы, посвященные гению здравствующего императора. Как всегда, Август действовал с оглядкой, прикидываясь, что уступает воле народа. Сначала алтари ему воздвигали не в Риме, а в восточных провинциях, где издавна привыкли к поклонению монархам [18]. Прошло немного времени, и египетские жрецы услужливо обосновали теорию божественности цезаря. Даже в Иудее, к великому возмущению народа, Ирод выстроил два храма богу Августу.
Не желая отделять себя от идеи римского государства, цезарь приказал, чтобы каждый храм в его честь был посвящен и Риму, то есть его богине-покровительнице Роме [19].
Вслед за этим начали насаждать императорский культ и в частных домах. В каждой римской семье рядом с Ларами и Пенатами появились бюсты Августа. Перед ними воскуряли фимиам, к ним же обращались с молитвой.
Победа была полной. Отныне все подвластные Риму народы получили общий объект поклонения. Во славу принцепса как бога слагали гимны, его изображали в позе и одеянии самого Юпитера.
