Франсис Риверс - Книжник
— Я заблудился в прошлом.
— Это путешествие тебя утешило?
— Не особенно. — Он аккуратно скатал свиток. Мышцы затекли, болела спина. Он встал, потянулся. — Я был глух и слеп.
— И Христос отверз тебе уши и очи. Идем, друг мой. Прогуляемся вместе в саду.
Под солнечным теплом скованные напряжением плечи Силы расслабились. Он полной грудью вдыхал морской воздух. По саду порхали птицы, с шумным шорохом крыльев взлетая вдруг из укромных насиженных мест. Здесь он чувствовал себя в безопасности, будто за тысячу миль от Рима, от арены, от обезумевшей орущей толпы, — и все же недостаточно далеко, чтобы убежать от воспоминаний о случившемся там.
— О чем ты писал сейчас?
— О смерти Христа.
— Все отдал бы за то, чтобы увидеть Его лицо — хоть на миг.
Сила внутренне содрогнулся, подумав о потерянных годах, которые мог бы провести подле Иисуса.
— Что в Нем запомнилось тебе больше всего?
— Глаза. Когда Он смотрел на меня, я знал, что Он видит все.
Епенет ждал продолжения, но Сила вовсе не собирался удовлетворять любопытство римлянина, — что же такое это «все».
— Ты тоскуешь по Иерусалиму, Сила?
На этот вопрос ответить было довольно несложно.
— Иногда. Но не по нынешнему Иерусалиму. По тому, каким он был когда-то. — Да правда ли и это? Разве он тосковал по тем далеким дням, еще до пришествия Христа? Нет. Он тоскует по новому Иерусалиму, который будет в конце времен, когда вернется Иисус.
— У тебя там родные?
— Кровных нет. Но, возможно, есть братья и сестры. Христиане. — Может быть, кто-то все еще живет там, накрепко врос корнями, как иссоп между камнями городской стены. Он надеялся, что это так, и не переставал молиться, чтобы народ его покаялся и признал своего Мессию. — Не знаю, остался ли кто. Только надеюсь. Прошли годы с тех пор, как я покинул Иудею.
Пусть Господь всегда призывает туда проповедующего, чтобы дверь овчарни не затворилась перед Его народом.
— Может, ты вернешься.
Сила хмуро улыбнулся.
— Я бы предпочел, чтобы Бог призвал меня в небесный Иерусалим.
— Призовет. Когда-нибудь. Мы все молимся, чтобы твое время не настало так скоро.
Есть молитвы, которыми лучше не молиться, — подумал Сила.
— Останься я в Риме… Может, я уже был бы там. — Пожалуй, ему надо было остаться.
— Божья воля была, чтобы ты оказался здесь, Сила.
— Эти свитки драгоценны. Их необходимо сохранить. — Он остановился у фонтана, плеск воды действовал на него успокаивающе. — Мне бы сидеть и делать их копии, а не расписывать свои злоключения.
— Нам нужны свидетельства таких, как ты — тех, кто ходил с Иисусом, слышал Его учение, видел чудеса.
— Это не про меня. Я же говорил. Я уверовал слишком поздно.
— Но ты был при этом.
— В Иудее. В Иерусалиме. Однажды в Галилее. В Храме.
— Напиши, что помнишь.
— Помню скорбь. Помню радость при виде воскресшего Иисуса. Помню, как изгладились мой стыд и чувство вины. Помню сошествие Святого Духа. Помню тех, кто служил Христу и за это принял смерть. Их было столько, что я потерял им счет. Мои лучшие друзья уже с Господом, и я чувствую… — он стиснул и разжал кулаки.
— Зависть?
Он резко выдохнул воздух.
— У тебя слишком зоркий глаз, Епенет. — Он жалел, что сам не в состоянии сохранить подобную ясность взгляда, ощущая, как барахтается в тине собственных переживаний. — Меня переполняют чувства, и боюсь, ни одно из них не является отражением Духа Божьего.
— Ты не Бог, ты человек.
— Готовенькое оправдание, которое я, увы, не могу принять. Петр висел на кресте вниз головой, испытывая смертные муки, и все же молился за тех, кто пригвоздил его к этому кресту! Молился за всех, кто был там, на арене. Теми же словами, что наш Господь: «Отче, прости им». Прости — все это жалкое человеческое отребье. А я о чем молился? О суде! Чтобы они исчезли без следа! Я бы с великим удовольствием посмотрел, как Божий огонь испепелит каждого римлянина в отдельности и сам Рим со всеми ими вместе взятыми!
Епенет молчал, и Сила подумал, что понимает его.
— Ты все еще хочешь, чтоб я оставался под твоей крышей?
— В моих жилах течет римская кровь. Ты сейчас призываешь Божий суд на меня?
Сила закрыл глаза.
— Не знаю.
— Честный ответ, и за него я не выгоню тебя вон. Сила, я испытывал такую же горечь, когда несколько моих друзей погибло от рук зилотов в Иерусалиме. Я ненавидел всякого еврея, попадавшегося мне на глаза, и мстил, когда только представлялась возможность. Не знаю, сколько ваших я убил или арестовал. А потом встретил мальчика. По возрасту, примерно, как Куриат. И у него было мудрости побольше, чем у любого взрослого мужчины. — Епенет тихо рассмеялся. — Он сказал, что знает Бога всего творения, и что этот самый Бог тоже хочет познакомиться со мной. Так я в первый раз услышал о Христе. Чудо, что я послушал.
— Ты был мудрее меня.
— Ну, ты же пришел к вере, в конце концов. Это главное.
— Когда ты был в Иудее?
Что-то промелькнуло в глазах римлянина.
— Много лет назад. Ну и страна! Коварство и жестокость обитают не только в стенах Рима, друг мой. Люди везде одинаковы.
— И некоторые не меняются никогда. После стольких лет я нахожу, что вера моя не крепче, чем в первые недели по вознесении Христа.
— Ты страдаешь, потому что любишь Его, Сила. Любишь Его народ. Любовь приносит страдания. Бог направит тебя на путь.
К ним вышел Макомбо.
— Братья и сестры уже собираются.
Сила присоединился к общей молитве и пел хвалу Иисусу вместе со всеми. Когда Патробас стал читать письмо Петра, он закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. Никто не просил его ничего сказать. Молчал даже Куриат, хотя и сидел рядом с Силой. Была там и Диана. Сила подумал о Петре и его жене. Они всегда подтрунивали друг над другом, как делают это люди, много-много лет прожившие бок о бок в любви.
Диана улыбнулась ему, и сердце его подпрыгнуло.
Ему случалось раньше переживать ощущение безграничного счастья. И всякий раз это было связано с Иисусом.
Он смотрел, как Епенет беседует с Макомбо, как Урбан пересмеивается с Патробасом. Эти люди пронзительно напоминали встретившихся ему в Иерусалимской горнице много лет тому назад — мужчины, женщины, рабы, свободные, богатые, бедные. Иисус объединил их в одну семью. Одно во Христе, одно Тело, один Дух.
Тьма, сгустившаяся вокруг него, немного отступила, появился какой-то проблеск уверенности. Уверенности не в себе, а в Том, кому он был обязан своим спасением.
* * *Сейчас я не могу думать об этом без смеха. Как описать ту радость, что ощутил я в день, когда снова увидел Иисуса живым? Он смотрел на меня с любовью, а не с осуждением! Мой друг знал, где скрываются ученики, и мы поспешили туда — сообщить им радостную весть. Дрожа от усталости и возбуждения, мы постучали в дверь горницы.
Внутри послышались испуганные голоса, отзвуки спора. Твердый голос Петра скомандовал:
— Впустите!
Мой приятель громко зашептал:
— Впустите нас!
— Кто там с тобой?
— Сила! Мой друг. У нас есть вести об Иисусе!
Петр отворил дверь. Я увидел, что он не помнит меня, и порадовался этому.
— Иисус жив! — выпалил мой друг.
— Он только что был здесь.
Мы переступили порог, и сердце мое заколотилось. Я оглядел комнату. Я хотел, чтобы Иисус знал: я передумал. Теперь я исполню все, что только Он ни попросит.
— Где Он?
— Понятия не имеем. Он был здесь — и исчез.
— Мы все сидели в комнате, и вдруг — откуда ни возьмись — появился Он!
— Это был не призрак, — сказал я. — Это Иисус. Надо пойти в Храм.
Матфей усмехнулся:
— Чтобы нас взяли?
— Я пойду, — на мгновение я расхрабрился.
Петр положил руку мне на плечо:
— Каиафа и его приспешники не дадут тебе и слова сказать.
— Оставайся с нами, — предложил Иоанн.
— Мы здесь долго не задержимся. Идем с нами в Галилею.
Долгие месяцы я лелеял желание присоединиться к этой группе избранных, но теперь совесть не позволяла мне покинуть Иерусалим.
— Не могу! — Как я мог уйти, зная, что Иисус жив? — Другие тоже должны услышать эту радостную весть. Надо рассказать Никодиму.
Я знал, где найти старого друга моего отца. Завидев меня, Никодим вышел на галерею. Прижав палец к губам, он увлек меня в сторону.
— Вижу по твоему лицу, что за новость ты принес. Слухи множатся.
— Это не слухи, Никодим!
— Тело Иисуса пропало. Но это не означает, что Он вернулся к жизни.
Я наклонился к нему.
— Я видел его собственными глазами, Никодим. Он жив!
Глаза его засветились, но он опасливо огляделся по сторонам.
— Если Иисус сам не придет в Храм и не объявит о себе, все останется, как прежде.
— Как можно говорить так? Все уже никогда не будет, как прежде.
![Франсин Риверс - Книжник [The Scribe]](/uploads/posts/books/267096/267096.jpg)
![Франсин Риверс - Воин [The Warrior]](/uploads/posts/books/270045/270045.jpg)