Яков Кротов - Чистая Россия
«ХВ» может быть расшифровано как «хочу войны», «Христос воскресе», а может — как «худший вариант».
Самый худший вариант: страна, в которой я родился, с которой я связан языком, привычками, интересами, обречена. Вымирание и обнищание — это полбеды. Подумаешь, станет русских столько же, сколько французов. Что, французы плохо живут? Обнищание, конечно, менее приятно, но всегда есть надежда, что в самом худшем варианте другие народы тоже обнищают. Американцы пересядут на велосипеды и лошадей, дома будут строить с потолками в два с половиной метра, чтобы легче было отапливать, и зубы у них будут гнилые, гнилые, гнилые! А когда у всех нищета, тогда никто не в нищете. Нищета есть сознание перепада между собой и соседом, а нет перепада, нет и нищеты.
Самый худший вариант другой. Он многократно описан, а лучше всего, наверное, Владимиром Войновичем. Несколько поясов потребления. Патриарх Звездоний. Все религии зачислены в штат Лубянки. Вообще вся Россия в конце концов войдёт в штат Лубянки, потому что вне Лубянки просто житья не будет. Читать и писать будет разрешено лишь тем, у кого чин выше сержанта. Остальные будут довольствоваться комиксами. Всякое проявление вежливости, разумности, искренности подлежит суду Линча.
Впрочем, нищета от правления секретной полиции уж верно будет вариантом хуже, чем нищета от глобального изменения климата, конца нефти и т. п. Москва расширится и выйдет за пределы области, потому что все дома выше двух этажей рухнут, и жить будут в землянках. Богачи и генералы будут жить в избах. Электричество, вода и тепло будут привилегией номенклатуры.
ХВ — это не то, чем пугали в 1990-е годы псевдолиберальные авторы всяких утопий, это не гражданская война и анархия. ХВ — это жёсткая монополия государства на насилие. Жэки будут выписывать разрешения на выдачу подзатыльника и других педсредств ребёнку (воспитание всё будет домашнее, а единственным средством будут подзатыльники и порка). За мелкие проступки будут выбивать зубы, поэтому все будут беззубые (кроме номенклатуры, которая будет на американский манер щеголять зубами — гнилыми, конечно). Органы повыше будут отрезать руки ворам, выкалывать глаза тем, кто смотрит не туда и не так, отрубать головы убийцам и сажать на кол тех, кто в течение дня ни разу не выматерился.
Уехать из России будет невозможно. Запад отгородится от неё золотом, Восток — железом. Все будут бояться людей из страны, опустившейся ниже нижнего предела, освободившейся и от восточных, традиционных для аграрных обществ способов регуляции жизни, и кратковременного увлечения западными манерами.
Размышлять о ХВ — очень древний способ психотерапии. Авраам, заносящий нож над сыном во имя веры — ХВ. Иов, теряющий всё, кроме разума — ХВ. Распятие — ХВ, да и Вознесение, признаться, тоже не лучший вариант — ведь без нас же.
Жизнь — хоспис, жизнь — свалка, жизнь — кошмар. Воистину ХВ. Ну и что? В самом худшем варианте всё равно — вопреки уверениям собственных страхов и разных антиутопистов — всё равно будет жизнь. И в хосписе люди нуждаются в том же, в чём нуждаются они вне хосписа, и даже более нуждаются и могут, и должны получать это. На свалке всё равно можно сохранять чистоту — душевную. Всё равно будет возможна любовь, вера, а уж надежда лишь в ХВ и приобретает свой подлинный смысл. В самом худшем из ХВ всё равно душу не выбьют — Орвелл был неправ, но ему простительно, он в ХВ не жил и не мог убедиться, что «могущие убить тело не могут убить душу».
Христос воскреснет и в cамом ХВ.
«ЕСЛИ НЕ ГОСУДАРСТВО, ТО КТО?»
«Если не государство, то кто…» Это заклинание, вызывающее к жизни деспотизм. «Если не государство, то кто» уничтожит антисемитизм. «Если не государство, то кто» обеспечит детей памперсами, страну электричеством, мужа ужином. «Если не государство, то кто» победит всевластие государства.
Здесь тот же парадокс, что в милитаризме. Человек, который одобряет существование армии, самим фактом своего одобрения противоречит идее армии. Идея армии в том, что никто жителя страны не спрашивает, одобряет он армию или нет. Призовут — служи. Это твой долг. Армии не так опасен пацифист, как человек, который смеет иметь суждения относительно того, как организовывать армию, с кем армии воевать.
Точно так же человек, который решает доверить чиновнику («государство» всегда воплощено в правительстве и чиновниках, оно не существует как бесплотная идея) борьбу с антисемитизмом, лишает себя права определять, с чем будет бороться государство. Чиновник не может и не должен слушать низового жителя. Один скажет — бороться с антисемитизмом, другой — бороться с сионизмом. Пусть молчат оба! Чиновник призовёт эксперта (назначит кого-то экспертом), эксперт и решит, с кем бороться. Правительство, которому доверили воспитание детей, будет не детей воспитывать, а их родителей. Автор того текста пишет, что он ещё не разобрался, стоит ли запрещать сайентологов или нет. Да пусть не утруждается: государство само «разберётся», оно не будет слушать человека с улицы.
Это не означает, что надо отказываться от полицейского государства (а государство, которому доверяют надзор за идеями — полицейское и, более того, тоталитарное по определению) в пользу автомата в своих руках.
Во-первых, существует демократическое государство. В этом государстве граждане через голосование корректируют политику чиновников. Правда, поскольку голосование — инструмент несовершенный, в демократической стране вообще должно быть запрещено государству контролировать головы. Не нравится программа университета — не поступай туда, не принимай себе в сотрудники выпускника этого университета. В России же до сих пор убеждены, что надзор государства за преподаванием иностранного языка гарантирует качество преподавания. Так и возникает «май вотч а нот вери мач». Каков контроль, таково и качество — государственное качество, то есть, никакое.
Тяжёлое наследие большевизма — чиновнику стремятся доверить и воспитание детей, и контроль за качеством каши у себя в кастрюле… На этом фоне чиновник выглядит западным либералом — потому что уж чиновник-то, контролируя всех и вся, своим собратьям не доверит даже чай заварить — в своей чашке, разумеется. Вон, пусть «гражданам» заваривают.
Во-вторых, самое мощное оружие человека не пулялки-стрелялки, а язык. Бойкот антисемитов — уже достаточно мощное оружие. Во всяком случае, душу свою оно защищает. Основательно опущенные руки сильнее рук с автоматом. Глубокое, сорокадюймовое молчание без пистолета может больше, чем доброе слово и пистолет.
Может быть, в США борьба с диффамацией через суд имеет смысл. Но уж в России, где нет суда, где вместо государства — банда антисемитов, казнокрадов, империалистов, фашистов — в этой стране защищать право государства вразумлять антисемитов, фашистов и т. п. это… Впрочем, и в обычных странах нет ничего опаснее законов против разжигания всяких вражд и розней — эти законы суть тяжёлое наследие прошлого.
Бессмысленно доверять государству, но что имеет смысл? Да просто предать гласности. Предать государству — предательство, предать гласности — нет. Не требуя никакого наказания, не составляя никаких списков на увольнение. Именно потому, что нельзя доверять государству контроль за головами, граждане должны сами заниматься информацией, созданием условий, в которой ненависть молчала бы — но условий не насильственного характера. Это возможно, концепция социума без насилия, в т. ч. без государственного насилия, не блажь анархистов, а насущная необходимость, возможная как с религиозной точки зрения, так и с научной. Составляя карту мира, в котором ты живёшь. Сигнализируя единомышленникам. Обязательно помечая, что антисемитизм самый страшный — не тявкает на лекциях, а молча орудует в высочайших кабинетах. Что самый опасный антисемит может и в синагоге выступить с дружественной речью, чтобы замаскировать то, что он делает в остальное, свободное от речей время.
«Если не государство, то кто?» Вопрос напоминает вопрос Родиона Раскольникова следователю. Кто убил? «Да Вы ж и убили, Родион Романович!», — убеждённо ответил следователь.
— Если не государство, то кто отвечает за жизнь?
— Да Вы ж и отвечаете!
Аминь.
НЕ ГОВОРИ «КРАСИВО»
«Красота», которой восхищался Достоевский, на греческом звучит очень странно, даже неприлично для русского уха: «калос». Впрочем, в древнерусском языке есть полный аналог — слово «добро». Это внешняя и внутренняя красота в одном флаконе, и флакон крупный: красивая женщина, добрая женщина (впрочем, и мужчина), есть женщина и добрая, и толстая. С точки зрения современной эстетики — рыхлая до неприличия бабища. Добро отдельно, красота отдельно.
Разделение красоты и доброты произошло в незапамятные времена, возмущаться им бессмысленно, надо о нём знать и обеспечивать их единство личными усилиями, не рассчитывая на «культур-мультур». Разделение-то происходит постоянно, по разным причинам. Хороший, хотя недобрый пример, дала история России после 22 августа 1991 года. Это 22 августа оказалось первым и последним днём нормальной политической свободы в стране.
