Спиридон Кисляков - Из виденного и пережитого
Когда же перестал рубить свою жену и оглянулся назад, то возле себя я увидел ее, склоненной на колени и в молитвенной позе стоящей на окровавленном полу нашей спальни. Тогда я, как сумасшедший, выбежал на улицу и закричал, что я убийца, зарезал двух человек. Меня в это время схватили, осудили, и вот я иду на каторгу лет на двенадцать. Знаете, батюшка, ужасно гнетущее состояние духа переживаю. Жизнь моя — сплошное нравственное мучение. Я весь искалечен нравственно. Временами хочется не верить самому себе, что именно это я сделал. Принимался я молиться, но молитва из преступной души не вытекает чистой, прозрачной. Бывает ужасная тоска. Как бы, батюшка, вы помогли мне.
— Сын мой милый, я слезно молю тебя, исповедуйся, и так исповедуйся, чтобы после этой исповеди у тебя ни одного греха с самого твоего детства не было. На самых же страшных, постыдных грехах, тобою сделанных, ты нарочно остановись и детальнее передай их священнику. Затем, причины твоих грехов перенеси лично на самого себя и переноси, как на сознательно тобою созданную причину этого греха. И ты, мой дорогой, сразу почувствуешь великое от такой исповеди облегчение. Затем, кроме сей исповеди, я горячо прошу тебя предаться сердечной горячей молитве. Проделай так недели две и увидишь, что с тобою, мой друг, будет.
Арестант дал слово, что он две недели непременно будет исполнять мой совет. Через дней пять я его пожелал видеть. Отправился в тюрьму. Встречаю его.
— Что, мой дорогой, чувствуешь? — спросил я его.
— Хорошо, сладко, но очень трудно и тяжело исполнять ваш совет.
Я его начал целовать, просить, умолять, чтобы он еще продлил свой подвиг; он согласился. На следующее воскресение во время моей проповеди я заметил, что он сильнее других рыдал. Мне было его жаль. Кончалась литургия, я позвал его в алтарь. Он сначала отказывался войти в алтарь, сознавая себя очень большим грешником, наконец, я еще его попросил к себе, и он, когда вступил в алтарь, то здесь, делая поклоны, сильно зарыдал. Я его здесь обнял, стал целовать и утешать его милосердием Божиим. Арестант бросился мне на шею и, увлажняя меня слезами, говорил:
— Ах, батюшка, как мне стало хорошо, как мне стало легко на душе. Позвольте мне на следующее воскресение исповедаться и причаститься Святых Тайн. Еще я прошу у вас Святое Евангелие.
На следующее воскресение этот арестант явился ко мне такой веселый и жизнерадостный, что я его даже сразу узнать не мог. Он мне на исповеди со слезами поведал, что ему в сию ночь явилась во сне жена его и сказала ему: «Я тебя прощаю, только об одном прошу тебя: веруй и люби Господа нашего Иисуса Христа». Ради Божией любви к кающимся грешникам я его причастил в алтаре, и он два дня плакал от избытка радости и восторга душевного. После этого он стяжал такое большое уважение среди арестантов, что они почитали его за высоконравственного своего товарища. Радовался и я за него и радовался искреннею радостью, как за человека, вернувшегося ко Господу.
* * *Это был старообрядец. Прежде он смеялся надо мною и подтрунивал над другими арестантами в том, что они любили меня и шли на мои проповеди, которые мною были введены, кроме праздничных дней, еще и два раза в неделю. Он им часто говорил: «Вот ваш спаситель идет, идите слушайте его». Один раз как-то я его встретил и, кажется, спросил его о чем-то; он плюнул, повернулся от меня и произнес по моему адресу такое милое словечко, что мне было страшно стыдно. Но я заинтересовался и подумал, посмотрим, что сильнее, зло или добро, ненависть или любовь. Недели через две он, бедный, заболел. Я стал его посещать. Он удивился, что я посещаю раскольника-арестанта.
— Что ты, батюшка, меня посещаешь, или хочешь меня в Никоновскую веру обратить?
— Нет, мой друг, я этого дела не преследую. Для меня важно то, что ты сын Божий и образ и подобие Божие.
— Правду ли ты, батюшка, это говоришь?
— Да, мой друг, чистую правду говорю.
— О, Боже мой, я арестант, погибающий человек, от злобы иногда даже ругал и Бога, и вот ты говоришь, батюшка, что я сын Божий.
При этих словах арестант уткнул свою голову в подушку и, как ребенок, заплакал. Я схватил его голову, начал его целовать и вместе с ним также плакал, как и он.
— Милый батюшка, — послышались слова арестанта, — прости меня Христа ради. Я ведь вас так все время ругал, что вы представить себе не можете. Как, батюшка, я выздоровлю, то буду ходить на ваши проповеди и другим буду говорить о вас. О, Боже мой, я сын Божий! Да оно, быть может, и буду, когда покаюсь, а теперь я ужасный грешник. Вы знаете, батюшка, я восемь душ убил, с матерью жил, с животными совокуплялся, две церкви спалил, с сестрою жил, из одной церкви вашей Святые Дары выбросил собакам, крал коней, насиловал женщин, детей — вот какой я грешник! Я это как-то невольно открыл вам себя. На меня очень подействовали вы тем, что во мне, в таком великом грешнике и последнем арестанте, вы нашли человека, и какого человека — сына Божия! Вот что меня очень тронуло, и тронуло до глубины души! Все нас презирают, все на нас смотрят, как на какие-нибудь отбросы, да и мы сами иногда ненавидим себя, и вот вы находите нас совершенно другими. Вы знаете, батюшка, как нам легко чувствуется, когда нас считают людьми: да ведь на самом деле, звери что ли мы, мы люди, и зачем же нас презирают? Ах, батюшка, если бы к нам так относились все люди, если бы они так любили весь преступный мир, как относитесь вы к нам, поверьте, преступного мира не было бы на земле, ведь зло побеждается только добром. Я беру хотя в пример самого себя, я ведь с детства почти ни от кого доброго слова не слыхал, отец у меня был пьяница из пьяниц, мать предавалась развратной жизни, и вот я, из жалости к ней, после смерти моего отца, сам стал заменять его по отношению своей матери, опустился так, что стал грешить даже и с животными. Один раз мне бьшо так тяжело, что я веревку взял в руки и хотел удавиться, но товарищ меня спас от этой ужасной смерти. Встретился я раз как-то с одним благочестивым своим начетчиком, разговорился с ним, между прочим я заговорил о грехах, о покаянии, он мне и говорит: если бы у нас было священство, то покаяние как таинство могло бы иметь силу.
Тут-то у меня и явилась мысль: пойду, мол, в один из ближайших к нашей местности монастырей православных, покаюсь, и, быть может, Бог меня простит.
Через неделю я отправился в монастырь, Сергиевскую пустынь. Начал уже каяться священнику, да и скажи ему на духу, что, мол, я, батюшка, раскольник. Как услышал этот-то священник, что я раскольник, а он давай меня тут же в церкви срамить, ругать, называть меня врагом Христовым, беспутным человеком и т.д. Я как стиснул зубы, да и закатил его по макушке! Ох, как я тогда озлобился. С этого дня я решился, как говорят, на все, и вот с того времени прошло пятнадцать лет, и я все эти годы не выхожу из человеческой крови. Что же, посижу я здесь и, быть может, как-нибудь и освобожусь, и опять придется взяться за то же самое прежнее ремесло.
Арестант замолчал. Молчал и я. После большой паузы арестант вскинул на меня свой взор и спросил: Батюшка, вы можете меня исповедать и причастить Святых Тайн, только бы так, без всякого присоединения.
— Когда желаешь, сын мой, — ответил я, — я всегда готов для тебя это дело сделать.
Арестант бросился лицом в подушку и весь затрясся от рыдания. Через несколько дней я его исповедал и причастил Святых Тайн. Можете себе представить, какое ликующее состояние духа было у этого бедного арестанта! Через недели две он вторично пожелал исповедаться и причаститься Святых Тайн. Как мне было радостно видеть его всегда молящимся в церкви и молящимся со слезами!
* * *Это был лет 55 человек высокого роста, худощавый на вид, но сложен очень плотно и очень энергичный. Родом был москвич, по специальности инженер-технолог. В церкви почти никогда не был, а на беседах моих он очень часто присутствовал. Один раз он пожелал наедине побеседовать со мной. Я согласился.
— Отец Спиридон, я все порываюсь с вами глаз на глаз поговорить по одному делу, но самолюбие мое как-то не позволяло мне на это решиться. И вот теперь я наконец преодолел себя и решился с вами на откровенность. Дело в следующем: у меня образовался навык к кражам и к каким кражам! Я от этого навыка тяжко страдаю. Хотя тяжело сознаваться, но я только сознаюсь одному вам. У меня сильная страсть сдирать ризы, драгоценные камни с разных икон. Вы можете себе представить, что я от этого навыка ни днем, ни ночью не имею покоя. Так меня и тянет куда-нибудь в богатую церковь. Когда я еще был гимназистом третьего класса, и тогда я как-то невольно обращал взоры на все церковные ценности, желая ими воспользоваться для себя. Когда я стал уже студентом, то для права учения, а то и для баловства, ломал церковные кружки, церковные ящики, чтобы что-нибудь иметь для себя. Один раз я пробрался в одну церковь, там была чудотворная икона. Я только подошел к ней. чтобы воспользоваться легкой добычей, как взглянул на Христа-младенца, так и остолбенел на месте. Через несколько минут я опять было протянул руку к этой иконе, как опять этот Богомладенец Христос Своим взором парализовал мою волю. Ну, думаю, дело мое потерпит крах. Зашел я в самый угол церкви и начал горячо молиться Божией Матери, чтобы она простила мне мой грех и помогла свободно выйти из этой церкви. Настало утро, в 6 часов отворили церковь. Я из этой церкви тогда вышел совершенно незамеченным. На следующий день я лег отдохнуть и уснул. Что же вы думаете, отец Спиридон, во сне мне явилась Божия Матерь с этим же Младенцем, которого я видел вчера в церкви, и Она близко подошла ко мне и сказала мне: «Больше не повторяй, попадешься в тюрьму, а потом и того еще хуже». Я после этих слов, как обожженный, моментально вскочил на ноги и от страха даже совершенно растерялся. После этого прошло года полтора, я познакомился с одной гимназисткой и вот для нее я всеми силами старался где-нибудь и как-нибудь обзавестись материальными средствами. Увы! Везде скупо и везде бедно. Последнее дело, решился я обокрасть в Москве одну церковь, меня поймали и сослали в Сибирь. Оттуда я бежал. Сослали вторично. Через несколько времени я опять бежал и во время побега убил одного сельского купца, похитил у него документы и по этим документам в Тифлисе жил лет десять. Жил я хорошо, но и не щадил церкви Божий. Убивал сторожей, грабил храмы, монастыри. И вот перст Божий нашел меня. Меня сослали на бессрочную каторгу. Как вы думаете, если я покаюсь и окончательно перестану заниматься прежними делами, простит ли меня Бог?
