Мария Скобцова - Избранные эссе
Он пишет: «Да, мы были противниками, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас с детства запало безотчётное, физическое страстное чувство — чувство безграничной, обхватывающей любви к русскому народу. Но мы, как янус, как двуглавый орёл, смотрели в разные стороны, при том, что наши сердца бились в один унисон и было общим, единым сердцем. Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетённую Мать, а нам в её комнате было душно. Все почернелые лица из‑за серебряных окладов… Мы знали, что у НЕЁ нет светлых воспоминаний. Мы знали и другое, что её счастье впереди, что под её сердцем бьется зародыш. Это наш младший брат! И мы ему без чечевицы уступим старшинство.
ИМ — нужно было предание прошедшее.
НАМ — хочется оторвать от него Россию.
ОНИ — отправились искать живую Русь в летописях, так как Мария Магдалина искала Иисуса в гробе. И для НИХ русский народ преимущественно православный, т. е. наиприближённый к веси небесной. А для НАС, он преимущественно социальный и т. е., наиболее близкий к земной веси».
«Переводя с апокалиптического языка на наш обыкновенный и освещая дневным светом то, что у Хомякова освещено паникадилом, я ясно видел, как во многом мы одинаково поняли Западный вопрос».
Но, наряду с этим, нужно привести и другое: «Мы видели в их учении новый елей, помазывающий царя, новую цепь налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной Византийской церкви. ИХ иконописные идеалы и дым ладана мешали нам разглядеть народный быт и основы сельской жизни. Клад их, может быть, и запрятан в церковной утвари старинной работы, но ценность то его была не в сосуде и не в форме. Ведь дело в том, что Славянизм существовал со времени обритья первой бороды Петром I».
И, наконец, последняя цитата Герцена: «История, как движение человечества к освобождению и самопознанию, для Славянофилов не существует. Они говорят, что плод Европейской жизни созрел в славянском мире, что Европа, достигнув науки, негации (отрицания действительности), наконец, провидения будущего в вопросах социализма и коммунизма, — совершила своё, и что славянский мир, — почва симпатического, органического развития для будущего. Славянофилы, мечтательно веря в будущее, радуются ему, мирятся с ним, (при этом понимая настоящее), — и в этом их счастье».
Наверное, приведённые цитаты, свидетельства крупного современника, друга–врага Герцена, достаточно, чтобы понять напряжённую атмосферу споров первой половины девятнадцатого века.
После долгой спячки, после чуждого периода, русская мысль проснулась и сразу испугалась окружающей среды. За спиной — предания и верное прошлое, но от него расстояние целый век. И мало воспоминаний. Каждая идея укоренена в западных идеях. Единый лик русской культуры расколот и раскромсан. Жизнь идёт по разным руслам. Двор и столица соблюдают прусско–гольштинские образы, приправляя их пышностью дореволюционного Версаля. А деревня, земщина и вся русская равнина берегут какие‑то уцелевшие корни Московского царства.
Что принять, как должное? Что есть своё? Подлинное? Не случайно сохранившееся, а настоящее и жизнеспособное. Что же органически связывает все стороны русской культуры? Да и есть ли такое подлинное начало у русского?
Чаадаев сомневался в этом!
И если он изредка и приходил к выводу, что перед Россией открыт великий путь, что мир будет смотреть на Россию, может быть, не завтра, а через века, то это великое, придет из пустыни (а может переставить ударение и получится — «пустынь»).
Герцен, поначалу, тоже сомневался в русской судьбе и смотрел на Запад, как на спасение. А попав туда, он захлебнулся европейским мещанством и вполне стал симпатизировать Славянофилам, за их русскую самобытность. Вот ведь парадокс и вечные, мучительные поиски у русского человека!
Отталкиваясь от реальности, Герцен был слишком революционен, чтобы выстроить органическую систему взаимоотношений русской жизни. И первая попытка такого построения принадлежит Славянофилам.
Вот тут Герцен ошибся, и был не прав, недооценив возможностей Славянофилов. Эта ошибка исходила от недостаточной глубины анализа, характеристики. Стремление найти живую Русь в летописях создало то, что во многих поисках Славянофилы и сейчас несут печать современности. Но главная заслуга их в том, что они сосредоточили свои философские изыскания на русской духовной жизни, — на Православии.
III
Одной из центральных фигур славянофильства был Алексей Иванович Хомяков.
Не только в том, что он писал, но и во всём его духовном облике, сказалась эта характерная для славянофилов черта: органическая срощенность с русской народной психологией и исключительная целостность миропонимания.
Писал А. Хомяков много и по очень разнообразным вопросам. На всех его работах лежит печать единства основной установки и органической цельности мышления. Ни время написания, ни тема не нарушают связи с духовным центром всего его существа.
Большинство его произведений (трудов) посвящено вопросам историческим, но наиболее интересные и глубокие работы нужно отнести к Православию. Они поднимают глубинные вопросы природы Церкви и её понимания.
Для цельности и наглядности миропонимания трудов Хомякова необходимо остановиться на его исторической философии.
Итак, для Хомякова исторический процесс есть развитие живого, конкретного народного организма. Этот организм, как и всякий другой, имеет свои личные особенности и не сливается с другими организмами.
Для Хомякова движущей силой в истории народа есть его Вера. Ею он определяется, как психическая личность, определяется тип его индивидуальности. Вера есть толчок исторического процесса и оформление задач. Понять особенности веры народа, — это найти ключ и понять всю его внутреннюю сущность.
Нужно помнить, что исторический процесс, есть всегда противоборство двух начал — свободы и необходимости. Иначе — духовности и материальности. Свободный дух, есть творческое начало, есть начало в истории. Свободный дух побеждает косность вещества и закон необходимости, в котором это вещество пребывает.
И тип веры у народа, его религиозное отношение к миру, главным образом, определяются этими двумя началами. Кто‑то выбирает свободу, а кто‑то идёт по пути необходимости!
В соответствии с этим Хомяков делит все религии на «кушитские и иранские».
КУШИТСТВО — это религия необходимости. Она определяет собой силу и власть вещества, над свободой и творческим духом. Характерным проявлением её является магия (Магизм).
ИРАНСТВО — религия свободы, религия творческого духа, побеждающая косность, материю и преодолевающая необходимость.
Все языческие религии являются проявлением Кушитства.
А первым историческим примером Иранской религии надо считать Иудаизм.
Кушитство, в свою очередь, разветвляется на две ветви:
а) в «шиваизм», который окончательно отходит от познания и приятия Духа и поклоняется некоему существу.
в) и в «буддизм» — это поклонение рабствующему Духу, который неизбежно покорён некоему веществу и не имеет свободы.
Кишитское начало определяет собой не только религии, но и самые разнообразные формы философии, формирует системы, которые Хомяков усматривает в финикийской религии, в буддизме, у офиты, в современном материализме Гегеля.
Более того, Хомяков считает, что Кушитство, восторжествовало в Католицизме и тем самым исказило его христианское начало. С точки зрения этого критерия и другая сила, имевшая решающее значение в исторических судьбах Европы, — германизм — так же целиком находится во власти Кушитского начала. Германский дух — это дух завоеваний. Он расколол европейское общество на завоевателей и поверженных.
А Иранское начало сильнее всего проявилось и легло в основу русскости. Отсюда и безгосударственный характер всех славян вообще. Они и есть носители Иранского духа!
Отсюда и сила общинного начала, начала Соборности и органический, странный русский демократизм построенный на свободе. Русская церковь чужда Римскому империализму, русский человек по своему глубинному духу не завоеватель, а мирный земледелец.
Одним словом, полное воплощение Иранского духа случилось в русском народе. Природные христианские свойства русской души гармонически сочетаются с учением православной Церкви.
Именно с точки зрения этого «иранского» начала, торжества свободного Духа над косной материей (над законом необходимости) Хомяков и подходит к учению об обществе и государстве. И в отношении русского народа с его государственным устоем, он опять усматривает принадлежность русских к «иранству».
