Георгий Чистяков - СУДЬБА В ХРИСТИАНСТВЕ
Обзор книги Георгий Чистяков - СУДЬБА В ХРИСТИАНСТВЕ
Георгий Петрович Чистяков
СУДЬБА В ХРИСТИАНСТВЕ
Я священник Георгий Чистяков, я служу в храме Святых Косьмы и Дамиана на Тверской и руковожу кафедрой истории культуры в Московском физико-техническом институте.
Мне кажется, что вы должны знать и помнить, какое место занимало не только понятие о судьбе, но даже само слово «судьба» у греков. «Тюхе» («судьба») – наверное, одно из основных понятий в греческой культуре. Греки считали, что все подчинено судьбе, что даже боги и то трепещут перед этой богиней Тюхе. Боги, которые очень много могут, они не могут пересилить судьбу. Таков был классический греческий подход к этой проблеме. Если вы помните не трагедию Софокла «Эдип», а миф об Эдипе (это совершенно разные вещи, в трагедии совершенно иная тематика), там ясно видно, до какой степени невозможно уйти от судьбы. Для чего уходит Эдип из своего родного города? Для того, чтобы уйти от судьбы – не жениться на своей матери, убив отца. Что он делает, уходя? Случайно убивает отца на перекрестке двух дорог, после этого приходит в Фивы и женится на своей матери. Для чего его младенцем выкинули родители куда-то в ущелье? Для того, чтобы, выросши, он не убил бы отца и не женился бы на матери. Выкинули и, казалось бы все, избавились, но все-таки он вернулся совершенно случайно, казалось бы, в свой город и, убив отца, женился на матери. Страшный, с мрачным колоритом этот миф показывает, до какой степени с точки зрения грека человек – пленник судьбы.
А вот у римлян к этому совсем другой подход. Казалось бы, греки и римляне очень похожи. Казалось бы, античная литература, греческая или римская, такова, что не всегда знаешь, когда берешь книжку, какая она, с греческого переведена или с латинского – очень все похоже. Но вместе с тем совершенно другая психология. Римляне в отличие от греков, которые утверждали, что даже боги боятся судьбы, говорили, что человек – сам творец своей судьбы. Есть такая латинская поговорка «Fortunam suam faber quisque» – каждый творец своей судьбы, своей фортуны.
Когда и греки, и римляне, и восточные народы становятся христианами в первые века нашей эры, то в их сознании сталкивается и греческое и римское понятие о судьбе. Слово «судьба» отсутствует не только в Священном Писании, но и у церковных писателей, оно как бы вообще не присутствует в христианстве, даже само слово «судьба», нет такого слова у христиан. Но, если говорить об отношении к тому, что мы с вами называем «судьбой», то все-таки оно, наверное, было и, наверное, есть и сегодня у нас. Надо его попытаться нащупать.
Легко говорить о каком-то явлении, когда оно обозначено словом. Тогда можно взять тексты, которые имеются в распоряжении, сочинения разных писателей и выбирать все, что касается этого слова. А вот когда такого слова нет, а христианские писатели (и греки, и римляне, и восточные христианские писатели) избегают слова «судьба», они не употребляют слова «тюхе», они не употребляют слова «фортуна», они даже не употребляют слова «forte» – «случайно», потому что с точки зрения христиан судьбы нет, есть Божий промысел, то есть забота Бога о каждом человеке, которая проявляется в том, что от тех бед, которые мог бы пережить человек, есть какая-то надежда уйти.
В греческом сознании все было просто: судьба всевластна, у римлян тоже все просто: человек властен над судьбой, человек, вооруженный главной римской доблестью «virtus» (мужество, дерзость, дерзновение, решимость), может победить свою судьбу. А в христианстве все оказывается значительно сложнее. С одной стороны, человек имеет свободную волю, может выбирать между добром и злом, может выбрать между одной и другой дорогой, с другой стороны, человека ведет по жизни Бог, поэтому Бог посылает человеку то, что ему полезно.
Если рассуждать, вооружившись такой схемой, последовательно, то тогда получится, что люди и болеют, и умирают, и их убивают и т. д. потому, что им это полезно. Были века, и были церковные писатели, которые думали именно так: раз человек болеет, значит это ему по какой-то причине полезно, раз человек умирает в 16 лет, значит это ему по какой-то причине полезно. В XIX веке многие даже доходили до того, что объясняли, скажем, болезнь или смерть тем, что, если бы этого не случилось с человеком, то с ним бы случилась большая беда, что Бог посылает меньшую беду человеку, чтобы с ним не случилась большая. Но, если мы рассуждаем так, значит мы все-таки имеем в виду, что есть судьба. В этом рассуждении где-то за сценой, где-то в кулисах присутствует греческая богиня судьбы, которую, оказывается, можно победить. Значит, такая логика, хотя она и присутствует в рассуждениях верующих людей, людей, которые считают себя церковными писателями и таковыми являются, все-таки нехристианская. Мне кажется, христианам не следует вообще рассуждать о судьбе, а следует говорить о чем-то другом, о жизненном пути.
Понятие «судьба», как мне представляется, опасно. Неслучайно, первые церковные писатели в первые века нашей эры отказались даже от самого слова «судьба». Если вы возьмете словари к их текстам, а все писатели первых веков христианства (Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин) были очень плодовитыми людьми, то вы просто не найдете этого слова, нет этого слова и все. Почему? Мне думается, потому что, если посмотреть на 20 веков истории церкви, если вчитаться в каждое слово Евангелия, каждое слово из того, что говорит Иисус, то, когда мы вводим понятие «судьбы», то мы оказываемся в каком-то плену этой греческой богини. Судьба – это плен. «Такова моя судьба», – мы говорим и все. Это значит, что судьба больше, чем все остальное, больше нашего мужества, больше милости Божьей, больше нашей решимости, она такова. Что ее не пересилить молитвой, нашей собственной и наших друзей и Святых. Как только мы вводим в обиход само слово «судьба», мы становимся язычниками, мы перестаем быть христианами. Абсолютно правы были те церковные писатели, которые просто не употребляли этого слова.
С другой стороны, именно христиане, не античные авторы и не восточные писатели (египетские, вавилонские, сирийские), с первого века, с евангельских времен испытывают огромный интерес к жизни конкретного человека. Жизнеописание становится одним из основных жанров христианской литературы: житие святого, житие подвижника, житие простого человека. Жизнь описана от начала до конца. Среди греческих писателей, конечно же, был Плутарх, который писал биографии, но он был единственный автором такого типа. Как правило, греческого, как и латинского писателя интересовала не история человека, а история какого-то события, а мы с вами последние 20 веков пишем в основном историю человека, историю жизненного пути конкретного живого человека, или знаменитого или совершенно безвестного, или писателя, полководца, или просто никому не известного отшельника. Вся христианская литература прежде всего – это жизнеописание. Жизнь от начала до конца: нам показывают, каким он был ребенком, причем кто-то из героев этой литературы уже в детстве был благочестивым мальчиком или девочкой, а кто-то был хулиганом или безобразником, кто-то с юности посвятил себя Богу, а кто-то пришел в церковь только в 60 или 70 лет (был такой римский святой Юлиан, который до 70 лет был прожигателем жизни, а в 70 лет поверил в Бога и изменил свою жизнь и за оставшиеся ему там какие-то 6-7 лет сумел до такой степени вырасти внутренне, что после смерти его признали святым).
Если мы с вами переберем эту огромную коллекцию жизнеописаний, в Бельгии была такая большая группа ученых-монахов (баландисты, мы их называем обычно), которые собирали в своем институте в течение нескольких веков Жития святых. Книги, которые были изданы с этими житиями, – это примерно 25-28 томов ин-фолио житий святых, только тех, которые были прославлены к XVIII веку. (Что такое ин-фолио? Это примерно вот такого размера том на тысячу страниц, такая здоровенная книжка.) А еще за последние два века набралось очень много подвижников на Руси, и у греков, и на Востоке, и на Западе, и в Америке, и где хотите.
Каждая жизнь абсолютно уникальна, более того каждая жизнь одна на другую не похожа. Иногда складывается такие впечатление, что святые все на одно лицо. Зайдешь в какой-нибудь храм, посмотришь на иконы – все святые одинаковы. Когда возьмешь какие-нибудь плохие книжки, которые писались в XIX веке, – жизнеописания святых, – то они там все одинаковы, очень похожи один на другого. Но если берешь прижизненные биографии их или написанные сразу по свежим следам после их смерти, когда берешь какие-нибудь надежные источники в смысле иконографии, или рисунки, или портреты, или иконы, написанные сразу после смерти этого святого, то мы увидим, что все они разные, у них разные характеры, они разные внешне, у них разный уровень образования, разный подход к жизни, разный темперамент, ни одного, на самом деле, святого нет, чтобы был похож на другого. Когда читаешь эти описания, перед вами проходит бесконечная галерея людей, самых разных, и у каждого неповторимый жизненный путь.
