Христос Яннарас - Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви)
Обзор книги Христос Яннарас - Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви)
Христос Яннарас
Вариации на тему «Песни Песней»
(эссе о любви)
1. OUVERTURE
А возлюбленный мой повернулся и ушел, Души во мне не стало, когда он говорил.
МЫ УЗНАЕМ ЛЮБОВЬ только на расстоянии неудачи. До неудачи не существует познания: познание приходит всегда после вкушения плода. В каждой любви вновь оживает опыт вкуса рая и потери рая. Мы изучаем любовь только будучи изгнанными из полноты жизни, которую он дарует.
В опыте любви мы все являемся прародителями. В отношении любви опыт других не учит нас ничему. Для каждого из нас он есть самый первый и самый большой урок жизни, самое первое и самое большое разочарование. Наибольший урок, потому что в любви мы изучаем путь жизни. И наибольшее разочарование, когда этот путь оказывается недосягаемым для нашей человеческой природы.
Наша человеческая природа (эта неопределенная смесь наших души и тела) с глубочайшей проницательностью, сверх понимания, «знает», что полнота жизни достигается только во взаимности отношения. Во взаимно всецелом самоприношении. Поэтому наша природа и облекает в любовь всю свою бездонную жажду жизни. Жажду, которую имеют наши тело и душа.
Мы жаждем жизни, и возможность жизни заключается только в связи с Другим. В личности Другого мы испрашиваем возможность жизни — взаимность в отношении. Другой становится «признаком» жизни, видимым ответом на наиболее глубокое и господствующее желание нашей природы. Возможно, что то, во что мы влюблены, не будет личностью Другого, однако наша жажда воплощена в его личности. Пусть Другой будет условностью, а наше самоприношение — самообманом. Однако и это станет ясным только с расстояния неудачи.
В результате неудачи узнаем, что любовь есть путь жизни, однако, путь недостижимый для нашей человеческой природы. Наша природа отчаянно жаждет связи, не умея существовать путем связи. Она не умеет разделяться, общаться. Умеет только захватывать жизнь, овладевать ею и использовать ее. Если вкус полноты есть общение жизни с Другим, то стремление природы отводит нас от общения к притязанию на собственность и обладание другим. Лишение рая никогда не было наказанием, но лишь самоизгнанием.
Путь жизни мы всегда изучаем как потерянный рай. Мы ощущаем его, когда лишены его, в оттиске его отсутствия. Высеченным следом, который оставил путь жизни, является горечь одиночества в наших душах, лишенное любви одиночество. Вкус смерти. С этим вкусом проживаешь жизнь. Смерть должна завербовать тебя, чтобы ты прошел с нею путь жизни и понял, что такое полнота связи. Тогда начинаешь различать стороны понятия: жить — значит отречься от притязания на жизнь ради жизни Другого. Значит жить — мера того, как отдаешь себя, чтобы принять самоприношение Другого. Не существовать и потом дополнительно любить. Но существовать только потому, что любишь, и в меру того, как любишь.
Мы жаждем жизни и жаждем не своими мыслью или пониманием. Также и не своею волей. Мы жаждем ее своими телом и душой. Стремление к жизни, посеянное в нашей природе, орошает каждую малейшую складку нашего бытия. И это стремление к связи, к со-сущию неумолимо: оно требует, чтобы мы стали одним целым с пред-лежащей сущностью мира, одним целым с красотой земли, безграничностью моря, сладостью плодов, благоуханием цветов. Одним телом с Другим. Другой есть единственная возможность к тому, чтобы наша связь с миром имела взаимность. Он есть лицо мира. Логос каждой пред-лежащей сущности. Логос, который обращается ко мне и призывает меня к соборному со-сущию. Он обещает мне мир жизни, изумительное украшение всецелости. В одной лишь связи.
2. MODULATIO
Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой — мне; он пасет между лилиями.
ПРИ МАЛЕЙШЕМ ЗНАКЕ ВЗАИМНОСТИ возникает безмерность радости. Возникает вкус полноты жизни, который опьяняет как ничто другое. Тогда во взгляде, в улыбке Другого приносится целый мир. Апокалиптический взрыв преображения жизни, и местом этого апокалипсиса (то есть откровения) становится Другой. Все удивительное и все новое. Взаимность в любви есть первое чувство прародителей в первый день творения.
В любимом взгляде ощущаю — в первый раз — что есть человеческий глаз. В нежности прочитываю незнакомый язык прикосновений. Каждый малейший жест, незаметнейшее движение тела, каждая едва различимая улыбка есть слово, с которым знакомишься в первый раз и которое имеет захватывающе большое значение. Все, к чему вместе прикасаемся, каждая красота, на которую мы вместе смотрим, все, что пробуем на вкус, в тот момент становится новым и нетленным. Уже не существуют объекты, все становится присутствием, приношением, направленным ко мне, предназначенным только для меня. Все приобретает ипостась и становится сущим, так как существует Другой. Самое незначительное и само собой разумеющееся становится нежданным подарком.
Когда рождается любовь, рождается жизнь. Изумленные, мы ощущаем, как убожество существования преображается в неожиданное богатство жизни. Ежедневные минуты рутины изменяются в опыт праздника, потому что ежедневность облекается теперь во взаимность связи. Теперь нет ни времени с прошлым и будущим, ни пространства с близостью и отдаленностью. Время имеет только настоящее, а пространство — только непосредственное присутствие. Место безместное — это внемасштабная близость Другого, и время безвременное — это исполненная протяженность взаимного самоприношения.
В первый знак взаимности, который нам дарует Другой, мы облекаем все наше природное стремление к жизни. Без обладания и меры. Живем только для Другого и благодаря Другому. Все даем, все ставим на кон. Всякую гарантию, всякую надежность. Наши долги и обязанности. Свое доброе имя, свои силу и репутацию. Свои планы и надежды. Будучи готовы на все, даже и на смерть, — ради возлюбленного.
3. APPOGGIATURA
Избили меня, изранили меня, сняли с меня покрывало: Все они держат по мечу, опытны в бою.
«ПОРЧА» ПРИХОДИТ НЕОЖИДАННО. «Порча» приходит всегда, чтобы разрушить действие чуда. Она невидимо проскальзывает в жизнь, как змей в листве рая.
Одна какая-нибудь неосмотрительность Другого, одно какое-нибудь упущение, один неловкий поступок, одно неискреннее движение, один недостаточный ответ на мою жажду. И внезапно у меня открываются глаза на обратное откровение: Другой внезапно оказывается на расстоянии, подчиненный пространству и времени. Он далеко и не является тем, чем был. В отношении моего желания жизни он кажется незначительным, робким, скупым. И вместе с ним все внезапно уменьшается, опять становится объектом, подлежащим измерению и счету.
Если мы действительно полюбили — если нам действительно было даровано какое-то наименьшее самоотречение — то, возможно, в этом первом разрыве мы различим кое-что и из своих собственных недостатков. В новом удивлении, вызванном отдалением, мы с испугом обнаруживаем множество и наших собственных недочетов, ошибочных выражений желания, неискренности, недостаточных ответов на жажду Другого. И это кажется невероятным. И такой была моя любовь? Столько одиночества я оставил в душе Другого, которого безмерно люблю и желаю? Неужели непреодолимой стала стена, которую воздвигает между влюбленными путь естества, бронирование своего «Я»?
Однако обычно мы не видим в себе никаких недостатков. Любовь предает только Другой. В отношении того, что принес, он взял больше. Начинаю измерять, считать. И помыслы всегда меня оправдывают. Следовательно, я чувствую себя в праве противодействовать, жаловаться на судьбу, становиться наступающим, изменять свою преданную нежность на требование.
И если Другой начнет противодействовать своими вымериваниями и подсчетами, тогда разрыв станет неуправляемым и свирепым. При этом борьба происходит не за житейские выгоды, но за жизнь — все или ничего. Даже если Другой со скорбью молча отойдет в сторону, оставит беззащитными свои раны, я не смогу увидеть, не смогу почувствовать его душевной боли, продолжая видеть только свою. Он не имеет права быть обиженным — это право принадлежит только мне.
В самом начале разрыв любви ощущается с потерявшей веру агрессивностью. Начинается копание в прошлом, бередятся раны, в память беспощадно всаживается нож. Другой есть моя неудача жить, подтверждение моего одиночества, мой ад. Возможно, сражается и он сам, бьется, живет своим леденящим одиночеством. Одна малейшая нежность с моей стороны, одна ласка или нежное слово могло бы воскресить его. Однако в его лице я вижу только свою собственную пустоту, и единственно, что говорит мое сердце, — это жалоба: а кто меня любит, кто сможет измерить мою собственную нужду и скорбь?
