Иустин Мученик - Диалог с Трифоном иудеем
Обзор книги Иустин Мученик - Диалог с Трифоном иудеем
Диалог с Трифоном иудеем
1. Однажды утром во время прогулки моей по аллеям Ксиста, со мною встретился некто в сопровождении других и сказал мне: «Здравствуй, философ!» И после этих слов он тотчас поворотился ко мне и стал прогуливаться рядом со мною: то же сделали и его друзья. Я в свою очередь приветствовал его и спросил, что ему угодно от меня?
— Я узнал, сказал он, от Коринфа, последователя Сократова, в Аргосе, что не должно пренебрегать или презирать людей, которые носят такую, как у тебя, одежду, но должно оказывать им всевозможное уважение и вступать в беседу с ними; может быть, из такого обращения будет какая-либо польза для того человека, или для меня, а для обоих хорошо, если тот или другой получит пользу. Вот почему, когда увижу кого в такой одежде, с радостью подхожу к нему; по той же причине и теперь охотно обратился к тебе с своею беседою, и эти люди следуют за мною также в надежде услышать от тебя что-нибудь полезное.
— Кто же ты, превосходнейший из смертных? сказал я смеясь.
Он откровенно сказал мне свое имя и рождение. Меня зовут Трифоном, сказал он; я еврей обрезанный, в последнюю войну оставил свое отечество. поселился в Греции и живу по большей части в Коринфе.
— Как же ты можешь спросил я, получить столько пользы от философии, сколько от твоего законодателя и пророков?
— Почему же нет? отвечал он. Не о Боге ли всегда говорят философы, и все их рассуждения не имеют ли своим предметом Его единство и примышление? Не есть ли настоящая задача философии — исследовать природу Божества?
— Конечно, сказал я, таково и наше мнение. Но многие из философов совершенно равнодушны к тому, один или много богов, и их провидение простирается ли на каждого из нас или нет, как будто бы это познание нимало не ведет к счастью. Они даже стараются доказать нам, что Бог промышляет о мире, но только вообще, о родах и видах существ, а обо мне и о тебе и о каждом порознь не печется, хотя бы мы молились ему целую ночь и день. Легко понять, к чему клонится у них такое умствование: оно доставляет бесстрашие и свободу и учителям и последователям их делать и говорить, что им угодно, не боясь наказания и не ожидая какой-либо награды от Бога. Да и чего могут надеяться или бояться люди, которые утверждают, что всегда будет то же, что я и ты опять будем жить также как теперь, не сделавшись ни лучше, ни хуже. Но другие, отправляясь от мысли, что душа бессмертна и бестелесна, думают, что не могут подвергнуться наказанию, если сделали что-либо злое, так как бестелесное не доступно страданию; если же душа бессмертна, то она не нуждается в чем-либо от Бога.
Тогда Трифон сказал с приятною улыбкою:
— А ты как думаешь об этом, какое мнение твое о Боге и какая твоя философия, скажи нам.
2. — Я скажу тебе, что думаю, отвечал я. Философия по истине есть величайшее и драгоценнейшее в очах Божиих стяжание: она одна приводит нас к Богу и делает нас угодными Ему, и подлинно святы те, которые устремили свой ум к философии; но многие не угадали, что такое философия и для какой цели она ниспослана людям, иначе бы ее было ни платоников, ни стоиков, ни перипатетиков, ни теоретиков, ни пифагорейцев, потому что это знание только одно. Отчего же она разделилась на многие секты, я намерен теперь сказать. Случилось, что первые, занимавшиеся философией и сделавшиеся чрез то знаменитыми, имели таких последователей, которые не исследовали самостоятельно истину, но пораженные только мужеством и воздержанием учителей, вместе с новостью их учений, приняла за истину то, что каждый из них узнал от своего учителя; а потом и они в свою очередь передавали своим последователям такие же и другие им подобные понятие и сделались известными каждый под тем именем, которым назывался родоначальник их учения. Таким образом, и я сам, когда впервые пожелал познакомиться с одним из них, отдал себя в руководство стоика; но когда я прожил с ним довольно времени и познание мое о Боге нисколько не возросло (ибо он сам но имел, да и не считал такого познания необходимым), то я отстал от него, и обратился к другому, называвшемуся перипатетиком, человеку остроумному, как он сам о себе думал, он потерпел мое присутствие несколько дней, а потом потребовал от меня назначить плату, чтобы наше собеседование не было бесполезно нам. По этой причине я оставил и его, почитая его недостойным имени философа. Но так как моя душа жаждала узнать то, что составляет сущность и главнейший предмет философии, то я пришел к знаменитому пифагорейцу, человеку, очень гордившемуся своею мудростью. Когда я объявил ему о своем желании сделаться его слушателем и учеником, он спросил меня: «а учился ли ты музыке, астрономии и геометрии? или думаешь, можно понять что-нибудь из науки, ведущей к счастью, если ты прежде не занимался основательно тем, что отвлекает душу от чувственного и приготовляет ее к умственному, так чтобы она была способна созерцать красоту и добро в их сущности?» За тем он много говорил в пользу этих познаний и о необходимости их изучения и отослал меня, как скоро я признался в неведении их. Естественно, я опечалился о том, что разрушилась моя надежда, и тем более, что я считал его человеком с некоторым знанием; но с другой стороны соображая, как много времени мне надо было употребить на те науки, я не решился на дальнюю отсрочку. Среди такого затруднения мне пришло на мысль попытать также платоников, потому что и они пользовались великою славою. Один из знаменитых платоников, человек разумный, недавно лишь прибыл в наш город; с ним я занимался много времени, усовершался и делал быстрые успехи с каждым днем. Сильно восхищало меня Платоново учение о бестелесном, и теория идей придавала крылья моей мысли; в скором времени, казалось, я сделался мудрецом, и в своем безрассудстве надеялся скоро созерцать самого Бога, ибо такова цель Платоновой философии.
3. В таком расположении духа, однажды, когда рассудилось мне предаться глубокому покою и удалиться от всякого следа человеческого, я отправился в одно место неподалеку от моря. Когда я приближался к тому месту, где я хотел остаться наедине с самим собою, представился древний старец, почтенный видом, с приятной и важной осанкою, который следовал за мною в недальнем расстоянии. Обратившись к нему, я остановился и пристально поглядел на него.
— Ты знаешь меня? спросил он.
— Нет, сказал я.
— Что же так смотришь на меня? сказал мне.
— Удивляюсь, отвечал я, что ты встретился в том же месте со мною; я не ожидал увидеть здесь кого-либо из людей.
— Я беспокоюсь отвечал он, о некоторых из моих домашних: они отлучились, и я прихожу сюда смотреть их, не покажутся ли они откуда. А ты зачем здесь?
— Я люблю, сказал я, такие прогулки, где ничто не развлекает моего ума и я могу беседовать с самим собою, не опасаясь перерыва: эти места весьма удобны для умственных занятий.
— Так ты любитель умствований, сказал он, а не дел и истины, и не стараешься быть более деятельным мудрецом, а не софистом.
— Что же может быть лучше, отвечал я, того занятия, как доказать, что разум владычествует над всем, и что человек, который сделал его своею опорою и поддерживается им, может смотреть на блуждания и стремления других и видеть, что они не делают ничего здравого, ничего угодного Богу. Без философии и здравого разума никто не может обладать мудростью. Поэтому всякий человек должен философствовать и почитать это делом важнейшим и превосходнейшим, а прочее вторым и третьим и если что делается с философиею, то бывает в меру и достойно уважения, а без нее вредно и унизительно для тех, которые берутся за это.
— Итак философия доставляет счастье? спросил он.
— Действительно, сказал я, и она только.
— Но что такое философия, сказал он, и что за счастье доставляет она, скажи мне, если ничто не мешает?
— Философия, отвечал я, есть знание о сущем и ведение истины, а счастье есть, награда этого знания и мудрости.
— А что ты называешь Богом? спросил он.
— То, что всегда пребывает одно и тоже и есть причина бытия прочих существ, подлинно есть Бог. Таков был мой ответ старцу, и он слушал его с удовольствием. Потом опять спросил меня.
— Знание не есть ли общее название для вещей различных? Ибо и во всех искусствах сведущий в каком-либо из них называется знающим: так в искусстве управления войском, мореплавания и медицины. Не то в отношении вещей божеских и человеческих. Есть ли какое знание. которое давало бы нам ведение о вещах божеских и человеческих, а также о том, что в них божественного и справедливого?
— Конечно есть, отвечал я.
— Что же? Можно ли знать Бога и человека так же, как мы можем знать музыку, арифметику, астрономию и тому подобное?
— Никак, сказал я.
— Итак ты несправедливо отвечал на мой вопрос, — возразил он. — Ибо иные познания приобретаются нами посредством опытности или размышления, а иные получаются чрез видение. Если кто-нибудь сказал бы тебе, что в Индии есть животное, по своей природе непохожее на все другие, но такое-то или такое, многообразное и разноцветное — ты не имел бы о нем познания доколе не увидел его, и не мог бы ничего сказать о нем, если бы не услышал от очевидца.
