Священномученик Иларион (Троицкий) - Богословие и свобода Церкви
Обзор книги Священномученик Иларион (Троицкий) - Богословие и свобода Церкви
О задачах освободительной войны в области русского богословия[1].
Среди тяжелых и горестных обстоятельств переживаемого времени блестит один светлый и примиряющий луч надежды, надежды на обновление русского народного сознания, на повышение русских духовных ценностей. Уже и теперь раздаются гимны России и всему русскому даже с той стороны, где еще так недавно умели петь величание только пред кумирами Европы, где этими мертвыми и бездушными кумирами заменяли православные чудотворные иконы. Два века назад
"оторваны могучею рукою,
мы бросили отечество свое,
умчались вдаль, пленясь чужой землею,
земли родной презревшибытие"
(К. С. Аксаков."Возврат").
Мы как будто стыдились того, что мы — русские и имеем несчастье жить на Востоке. Мы перерядились в чужое платье и заговорили на чужих языках. Во всех областях русской жизни двести лет слышался один только
"жалкий лепет слов чужих".
Славянофильство не встречало сочувствия в широких кругах интеллигенции; в этих кругах оно было обозвано "китайщиной", "реакцией" и прочими страшными именами. Но вот с нами повторяется то же, что было сто лет назад и о чем сказано в молитве рождественскогомолебна. "О их же ревновахом наставлениих, сих имеяхом (а теперь и имеем) врагов буиих и зверонравных", - у нас уже заговорили о "развенчанном кумире" европейской культуры,
"и взор вперен с любовью на Восток".
Война — горькое лекарство, но она лечит наше общество от "тоски постылой по стране чужой". Заныла в русском сердце "тоска по родине". Настоящую войну уже назвали "освободительной" в самом широком смысле этого слова. Мы хотим освободиться от чужого влияния и жить своим русским умом. О необходимости такой именно освободительной войны говорят теперь громко. Не думаете ли вы, что и наш долг принять живое участие в этой необходимой войне? Но можем ли мы принять какое-нибудь участие в этой войне, сидя за этими высокими стенами монастыря, собираясь в аудитории, подыскивая книги в библиотеке и сгибаясь над этими книгами в своих комнатах? Идет кровопролитная война на полях брани. Там нужны орудия и снаряды, а мы с вами — люди безоружные. Начинается война с немцем в области торговли и промышленности. Для этой войны нужны миллионные капиталы, а наши капиталы состоят из копеек и очень немногих рублей. Наши орудия — книги; наши снаряды — слова и мысли; мы проливаем не горячую кровь, а холодные чернила. Но и этими орудиями мы можем и должны воевать с врагом. Я хочу вам сказать о необходимости освободительной войны в области русского православного богословия. У нас уже и в газетах и в журналах заговорили о "неметчине" в богословии. С особенным удовольствием все эти речи подхватили раскольники. По нашему адресу, по адресу профессоров-богословов, наговорено много всевозможных обвинений, обвинений самых тяжких и нередко просто обидных. На "неметчину" в русской богословской науке ополчились многие и из таких людей, которые не имеют никакого отношения ни к русской, ни к немецкой науке. Во всех этих речах о немецком засилии в русском богословии я вижу, как люди, во-первых, впадают в крайность, и, во-вторых, не указывают действительного врага, почему и весь поднятый важный вопрос в своем обсуждении теряет приличную ему серьезность. Многие склонны усматривать засилье немцев просто уже в тех многочисленных немецких цитатах, какие можно видеть в русских богословских книгах. Не хотят признавать никаких ученых заслуг немцев. Забывают то, что наука не может ограничиваться одними общими взглядами и выводами. Для настоящих научных выводов нужна кропотливая черновая работа; для одного часа синтеза порою нужны годы анализа. В этой черновой работе мы от немцев отстали и поневоле должны пользоваться их трудами. Ведь я думаю, что, если бы можно было сейчас нам получать орудия с крупповских заводов, их не отвергли бы только потому, что они немецкие. Их наверное взяли бы, только направили бы на немцев. Но многие научные орудия мы имеем от немцев, пользоваться ими можем, но должны давать им желательное для нас назначение. Например. У нас много говорят об изучении святоотеческих творений. А попробуйте-ка обойтись в этом деле без чужой помощи, если в России никогда не издавали святоотеческих творений в подлинниках! Захотите вы в подлиннике изучить латинского церковного писателя, — вы, конечно, предпочтете лучшее издание Венской академии наук — Corpus scrfiptorum ecclesiasticorum latinorum. Нужен будет вам древний греческий церковный писатель, — вы с удовольствием узнаете, что он уже имеется в том совершеннейшем издании, которое предприняла Прусская академия наук — в Die griechische christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte. Едва ли можно представить себе что-нибудь более совершенное в научном отношении, чем издание "Церковной Истории" Евсевия Кесарийского Эдуардом Швартцем! Пусть на этом издании, лишь только его откроешь, стоит немецкий заголовок: "Eusebius Werke", нам от этого может быть разве только стыдно, но едва ли нам это вредно!
Если говорить с академической кафедры о необходимости освободительной войны в области русского православного богословия, то нужно говорить серьезно, — не обращать внимания на мелочи, но указать действительного и крайне вредного врага, определить, как и откуда он пришел и почему у нас он распространился и утвердился. Сделать это я и попытаюсь. Я должен начать издалека и кратко напомнить несколько известных исторических фактов, потому что чужеземное засилье в русском богословии имеет весьма глубокие исторические корни и стоит в самой тесной связи с событиями даже русской гражданской истории.
1.
Еще в то время, когда Московская Русь жила своей самобытной жизнью, когда в ней на всех случайно приезжавших "басурман" еще смотрели с суеверным ужасом, еще тогда Западная Русь не только вошла в соприкосновение с Западом, но и попала под западное влияние. Западная Русь была ведь под польской католической державой. Она уже давно встретилась с католичеством и с трудом в постоянной борьбе отстаивала свою веру и народность. Католичество кладет вскоре свою печать и на народное образование. Особенно это католическое влияние на западно-русское просвещение усиливается с начала 16-века. С Запада надвигался на католичество Западной Руси враг в лице реформации и католическая иерархия начинает устраивать для отражения этого врага школы. Вызваны были, так сказать, янычары католичества — отцы иезуиты. Папский нунций убеждал польского короля устроить в своем государстве иезуитские коллегии, quasi praesidia religionis, как крепости веры.[2] И вот в течение 16-го века Западная Русь покрывается целой сетью иезуитских коллегий во главе с Виленской академией. Во всех этих школах обучались и православные, иезуитская педагогика была поставлена так, что большинство воспитанников совращались в католичество. На их глазах католичество торжествовало победу повсюду: и в богослужении, и в догматике, и в полемике, и на примерных диспутах, где вооруженные блестящей диалектикой иезуиты победоносно опровергали все некатолическое [3]. Но даже и тогда, когда воспитанник иезуитской школы оставался верен православию, он выходил из школы пропитанный католическим духом, особенно в области богословия. И как могло быть иное, если при изучении богословия его руководил doctor angelicus Фома Аквинский со своей Summa totius theologiae!
В 1592 году киевский митрополит Михаил Рагоза писал в своем окружном послании: "учение святых писаний зело оскуде, паче же Словенскаго Российскаго языка, и все человецы приложишася простому несовершенному Лядскому писанию, и сего ради в различные ереси впадоша, не ведуще в Богословии силы совершеннаго грамматическаго Словенскаго языка"[4]. Митрополит указывает на недостаток национального православного образования и на вред для православия от обучения "Лядскому писанию". Недостаток православного образования пытались возместить устройством православных школ западно-русского братства. В противовес латинскому католичеству братские школы на первом плане поставляли изучение греческого православия, но без латинского языка и без латинской науки не могли обойтись и православные школы, потому что они были в католическом государстве и готовили граждан католического государства. Latina необходимы были в Польше ad forum, для дел и жизни гражданских. Сильвестр Коссов, напр., рассуждает в своем "Exegesis" так: "Латинские науки нашему народу нужно изучать прежде всего для того, чтобы нашей Руси бедной не звали Русью глупой. Совет учиться только по-гречески, а не по-латыни, хорош в Греции, но не в Польше, где латинский язык особенно распространен. Поедет бедняга русин на трибунал, на сейм, на сеймик, до города, до земства, — без латыни платить вины; только, как коршун вытаращивши очи, присматривается он там то к тому, то к другому" [5]. Латинский и польский языки, а вместе с ними и католический дух скоро проникли и в самые православные школы. "Каждая школа прошла две стадии своего развития: сначала она существовала, как школа греко-славянская, потом постепенно сближалась с латино-польской, причем это сближение заходило порой очень далеко" [6]. Отдельные ревнители восставали против латинского учения в православных школах. Таков, напр., был афонский инок Иоанн Вышенский, который говорил, что "плоды школы латинской гнилы и погибелью вечною смердящи", что эта "проклятая школа ни одного ученика на спасет, до Царства Небесного годным быти не породит и не научит, аще всех студентов своих в погибель вечную посылает, потому что учителя в ней — поганцы, аристотели, волхвы, еретики, оригены и другие тому подобные". Читайте об этом его сочинение "Зачапка мудраго латынника с глупым русином в диспутацию" [7]. Против латинского направления школ возмущался иногда самый народ. Так, напр., когда архимандрит Петр Могила завел в Киево-Печерской Лавре коллегию на иезуитский манер, то "от неученых попов и казаков велие было негодование: на што латинское и польское училище заводите, чего у нас дотуду не бывало и спасались. Было хотели самого Петра Могилу и учителей до смерти побити: едва их уговорили" [8]. Казацкая расправа грозила быть серьезной. Вспомните из Гоголя картину казацкой расправы с жидами в Запорожской Сечи. "Перетопить их в Днепре! В Днепр их, панове!" Нечто подобное было и в отношении латинской школы; по крайней мере Сильвестр Коссов, сам подвергшийся погрому, вспоминает: "Какие перуны, какие громы посыпались тогда на нас, невозможно и описать чернилами. Было такое время, что мы, исповедавшись, только и ждали, что вот начнут начинять нами желудки днепровских осетров или же того огнем, другого мечом отправят на тот свет" [9]. Но все подобные протесты оказались однако бессильны пред ходом истории. Православные ученые, постоянно полемизируя с западными еретиками, сами пропитывались постепенно их духом, заимствовали у них богословскую систему и брали на прокат (вооружение) даже самое полемическое оружие.
