Андрей Кураев - Ответы молодым
Обзор книги Андрей Кураев - Ответы молодым
Православие и современность. Электронная библиотека.
Ответы молодым
По благословению епископа Саратовского и Вольского Лонгина
© Издательство Саратовской епархии, 2003
Ответы молодым
– Что такое для вас православная молодежь?
– Не знаю, не встречался. Я знаю Таню, Васю, Диму. Они все разные. А если серьезно, то, наверное, это трудно – быть православным и молодым. Потому, что это значит идти против – идти против двойного течения.
Быть православным – значит идти против моды своей светской компании. А чтобы быть молодежью на приходе, нужно идти против приходских суеверий. В одном случае господствующее течение антиправославное, в другом – антимолодежное.
У нас на приходах в основном господствует психология бабушек. А ведь у каждого возраста свое переживание веры. Свое переживание у младенцев, которые Боженьку целуют. Свое переживание у детей, свое у подростков, у взрослых и стариков. Но поскольку в наших храмах больше стариков, их переживание Православия оказывается единственным, нормативным, навязываемым, а потому – калечащим молодых людей.
В чем различие психологий? Новизна радует молодого человека и пугает пожилого. Молодой человек всюду видит возможности, а взрослый – опасности. Молодой ставит вопрос: "Что я могу сделать?". Пожилой спрашивает: "А что со мной могут сделать, что оттуда может угрожать мне и моему привычному укладу жизни?". Человек идет по городу, неожиданно ему попадается подворотня. Реакция молодого человека более активная: "Интересно, что там? Пойду посмотрю, для меня открылось новое пространство, которое я могу исследовать и подчинить себе". Реакция пожилого человека: "Я лучше перейду на другую сторону улицы, мало ли что тут может на меня обрушиться". Молодой человек перед каждым новым поворотом думает: "А не войти ли мне?" – взрослый же остерегается: "А что оттуда может вылететь на меня?.".. Так и в церковной среде. Вместо молодого миссионерского дерзновения – старушечьи страхи: "Ничего нельзя!!!".
В этой связи для меня особенно ощутимо различие между евангельским началом христианства и, скажем так, исторически сложившимся образом православной жизни. Евангельская символика помещает святыню в грязь, надеясь на то, что грязь освятится, а не боясь того, что святыня осквернится. Царство Божие (!!!) уподобляется дрожжам, бросаемым в тесто, зерну, брошенному в землю, кладу, зарытому в поле[1]. В неводе рыбы ценные и сорные, на том же самом церковном поле предполагается, что будут расти и сорняки, и пшеница.
То есть нечто святое, чистое, хорошее, бросается в негожее место, втаптывается в грязь. Но зато эта грязь преображается.
Человек, несведущий в агрономии, мог бы возмутиться картиной сева: казалось бы, добротные и вкусные вещи крестьянин разбрасывает, затаптывает в грязь, обрекает на гниение! Христос пришел в мир, о котором заранее знал, что большинство в нем будет радоваться Его распятию, и лишь численно ничтожное меньшинство расслышит Его слова. А апостолов Христос посылает во враждебный мир, как овец посреди волков[2]. Все притчи о Царстве Небесном связаны с тем, что что-то светлое входит во тьму, чтобы ее преодолеть. Свет во тьме светит[3]. Слово Божие пришло к проституткам и гаишникам (так на языке сегодняшних реалий будет звучать церковнославянская и оттого завышенная формула "блудники и мытари").
А вот в историческом развитии Православия возобладала противоположная тенденция: изымать святыню из мирского контекста, выковыривать свет из тьмы и класть на сохранение в позолоченный ларец. Чем дальше – тем более нарастала потребность спрятать святыню от "нечистых рук". Все выше становятся иконостасы. Усложняется путь к церковному Таинству (чтобы оно было редким, чтобы обязательно соблюсти какую-то технологию, прежде чем к нему прикоснуться). Наиболее ярко эта перемена видна на многих иконах, где святитель, скажем, держит Евангелие не рукою, а подложив платочек. Оказывается, что нельзя прямо прикоснуться к Евангелию, обязательно нужен какой-то посредник. Значит, человек (даже рукоположенный и даже святой) воспринимается как источник профанации, искажения. Ты не тот, кто нуждается, чтобы святыня пришла к тебе такому, какой ты есть,– грязненькому и черненькому. Нет, напротив. Ты тот, кто угрожает святыне. Человек воспринимается как источник скверны. Он угрожает святыне, и святыню надо спасать от него. Это, конечно, радикальная антимиссионерская установка, ведь евангельский пафос совсем другой – святыня приходит, чтобы спасти меня.
Это совершенно разные установки: святыня как лекарство для больных – и больной как угроза для лекарства. Но именно последняя психология господствует в наших приходах.
Спросите сегодня наших прихожан – можно ли священнику ходить в городскую баню, могут ли они представить себе, что апостолы мылись в общих банях. Ответ вы получите возмущенно-отрицательный. Баня – место блудное и скверное, и негоже святыню смешивать с грязью! Но древнейшая церковная история знает о другом восприятии бани – как места встречи с людьми. Священномученик Ириней Лионский в середине II века слышал от священномученика Поликарпа Смирнского, личного ученика апостола Иоанна, что апостол, придя как-то помыться в баню, узнал, что тут же находится и еретик – гностик Керинф. Тогда Иоанн вскочил с места и выбежал вон, сказав своим спутникам: "Убежим, чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины, Керинф"[4]. Чистому поистине – все чисто[5], ну а свинья везде грязь найдет.
А потом миссионерский дух сменился охранительским. Хорошо, что этот дух появился. Его появление означало, что есть что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо, что этот дух стал почти единственным, нормативно-православным. Плохо, что миссионерское поведение стало расцениваться (не в официальных документах, а на уровне приходских и монастырских пересудов) как "девиантное поведение", как нечто дающее повод к подозрениям и возмущениям.
Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили это дух, при этом путая консерватизм с консервами. К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодежи, и один госчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меня просто ошарашила: "Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ". Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковь не цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она – революционный элемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто.
Так что православной молодежью быть сложно.
– Вы присутствовали на съезде православной молодежи. Что за молодежь собралась на этот съезд в Москве? Это возрастное деление – "молодежное" – мне кажется каким-то неуместным. Ведь не может быть "союза православных старушек". В Церкви-то ведь мы присутствуем как единый какой-то организм.
– И тем не менее, апостол Павел различал среди своих прихожан эллинов от иудеев, рабов – от свободных, давал им разные советы. Понимаете, у молодых – свои проблемы, которых нет у людей старших возрастов, и наоборот. У них разная возрастная психология. Например, мне кажется, что юношеское переживание Православия – более светлое и радостное. Здесь еще мало грехов накоплено, и душа легче срывается в славословие: "Слава Тебе, Господи, за то, что Ты есть!". В более старшем поколении память о своих грехах, о своих немощах, болезнях, нуждах заставляет нас чаще просить Господа о чем-то: о прощении наших грехов, о помощи, об исцелении. А молодежь – она от этого свободна, и в этом смысле ее молитва более бескорыстна. Хотя бы поэтому с ними надо особо говорить.
Митрополит Кирилл, выступая на этом съезде, очень верно сказал: священники должны понимать, что любой молодой человек, переступающий порог храма (девушка или парень),– это человек, отмеченный печатью Божией. Им говорить об этом мы не должны. Но сами должны понимать, что если этот человек выбрал тропку не на дискотеку, не на гулянку, а в храм,– значит, какая-то частичка отрока Варфоломея (будущего Сергия Радонежского) в этом человеке есть. И поэтому мы должны радоваться его приходу, приметить его, выделить его из общей массы прихожан уделить ему особенное внимание. Ведь, может быть, этот паренек, сегодня робко толкущийся на церковном пороге, в глазах Божиих уже священник или монах...
Именно потому, что перед молодыми много путей и соответственно много искушений, я думаю, все-таки с ними надо работать отдельно. В конце концов, мы же не смущаемся тем, что у нас есть православные детские сады, православные дома престарелых,– и мы не смешиваем их друг с другом. Поэтому я полагаю, что могут быть отдельные кружки или структуры, которые будут работать именно с молодежью.
