Николай Непомнящий - «Тарелки» над Кремлём
Спустя два года на стоянке в Марселе матрос-моторист Алексей Лунёв бежал с советского торгового судна. После обычной процедуры ему дали вид на жительство. Устроившись водителем в таксопарк, Лунёв, как и многие русские эмигранты, вскоре увлёкся рулеткой и даже перебрался в Монте-Карло. Впрочем, игроком он был расчётливым, ставки делал небольшие, а главное, продолжал работать по специальности, потому полиция интереса к нему не проявляла.
А зря!
В причинах провала разведчика немалую роль играют финансы. Несоответствие доходов с расходами бросается в глаза, вызывает интерес как у налоговых органов, так и у спецслужб. Объяснить неучтённую наличность внезапно свалившимся наследством или бурным ростом курса старых акций удаётся редко: фискальные органы тщательно проверяют подобные случаи.
Выигрыш на виду у всех в казино вопросов не вызывает — повезло человеку, бывает, тем казино и привлекательно. К сожалению, выиграть по заказу трудно, даже невозможно. За исключением случая, когда игроку помогает Фортуна.
Лунёв и был этой Фортуной — скромной, малоприметной, но очень эффективной. Пусть сила ментального воздействия на предметы у рамонского рабочего Лынова была мала, её вполне хватало перебежчику Лунёву для того, чтобы подтолкнуть шарик рулетки в нужное место. В операции «Бубновый Валет» способности психокинеза использовались максимально эффективно и на самом главном направлении — для борьбы с надвигающейся войной. Разработку операции провели с исключительной тщательностью. На Лунёва не должна была пасть даже тень подозрения. Агенты Коминтерна ничего не знали о неприметном шофёре, любителе мелких ставок, который только изредка позволял себе подойти к столам, где велась игра по-крупному. Они считали, что им подыгрывает служащий казино. Инструкции для агентов выглядели примерно так: после того, как у определённого стола дама в красном платье и с жемчужным ожерельем громко скажет: «Ах, я так устала, милый Пьер, не пора ли уходить», — следовало поставить сначала на 19, а затем на 33, после чего забрать выигрыш и покинуть заведение. Подающая реплику «дама в красном» тоже не знала никаких деталей. Выигрышные числа передавали по радио в банальнейшей передаче: «Гражданка Кострецова, проживающая в девятнадцатой квартире тридцать третьего дома по улице Карла Маркса…» Таким образом, в случае провала или предательства Лунёв оставался в стороне — о существовании Бубнового Валета знала только московская верхушка разведки, а о личности Валета — лишь один человек.
Разовый выигрыш крупной суммы (агенты никогда не возвращались в Монте-Карло) не мог вызвать серьёзных подозрений, таким образом, советская разведывательная сеть в Европе получала и деньги, и одновременно совершенно достоверную историю происхождения этих денег. Затем на выигранные суммы покупалась антикварная лавочка в Гааге, патентное бюро в Риме, картографическая контора в Берне и прочее, что позволяло вести дела легально, солидно и всерьёз.
После расстрела в 1938 году московского куратора Лунёв остаётся без связи. Решив, что дальнейшее пребывание его в Монте-Карло потеряло смысл и смертельно опасно, он нанимается на торговый корабль и год плавает сначала в Средиземном море, а потом в Атлантике.
Летом 1939 года Лунёв исчезает окончательно, и возникает мистер Лэйн, американец русского происхождения, долгие годы живший во Франции. Мистер Лэйн ведёт жизнь игрока не настолько удачливого, чтобы им заинтересовались мафия или полиция. Навыки, полученные им во время подготовки операции «Бубновый Валет», плюс приобретённый опыт позволял Лэйну держаться на плаву, но ему хотелось большего — быть полезным своей стране. И после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз он через советское посольство связывается с соответствующими службами. Ему приказали не проявлять активности и жить обычной жизнью американского обывателя: для СССР слишком важны были и ленд-лиз, и Второй фронт, чтобы пойти на риск шпионского скандала. Мистер Лэйн поступил, как приказали. Ему наконец повезло: он выиграл достаточную сумму, чтобы осуществить свою мечту — стать владельцем одного из таксомоторных парков Лас-Вегаса, очень маленького, но с перспективой лет через двадцать сколотить миллион. Лэйн не только сменил фамилию — он изменился внутренне. Бизнес рос, приносил успех, удовлетворение и определённое положение в обществе — всё то, чего он был долгие годы лишён. И здоровье стало сдавать — психокинез отнял слишком много энергии. Он решил выйти из игры — во всех смыслах. Начавшаяся холодная война всё изменила. Атомные секреты стоили дорого, а налоговое ведомство США работало куда тщательнее, нежели подобные органы в довоенной Европе.
Советской разведке удалось убедить Лэйна вернуться к работе на один год, на что тот, сознавая возможные последствия отказа, согласился.
Работа строилась по образцу Монте-Карло, но была гораздо интенсивнее. Мистер Лэйн стал завсегдатаем казино «Фламинго», неизменно играя по маленькой. Другие же посетители приносили владельцу казино «Багси» Бенджамену Сигалу крайне болезненные убытки.
20 июня 1947 года Сигал был застрелен в собственном доме, и новость об этом стала сенсацией. В ту же ночь от сердечного приступа скончался и мистер Лэйн, однако смерть владельца мелкого таксопарка прошла незамеченной…
Исчезновение Владимира Нарбута
Как-то в редакцию популярной столичной газеты пришло письмо. Его автор, не желая, видимо, раскрываться до конца, подписался: Ю.А.С.
«В 1970-х, когда я был студентом, увидел свет роман-эссе Валентина Катаева “Алмазный мой венец”. Читали запоем, даже в очередь записывались, он сначала был в каком-то журнале небольшим тиражом. Достанется тебе на ночь — забудь про сон.
Книга о жизни литературной богемы 1920-х. Под псевдонимами фигурировали как известные писатели и поэты, так и совершенно нам незнакомые. Но обо всём по порядку.
Все курсовые и диплом я писал у профессора-экономиста К. Удивительный был человек. Одинокий старик, энциклопедически образованный, прекрасно играл на фортепиано. К студентам относился как к собственным внукам, а мне частенько давал книги из своей библиотеки. Однажды я пришёл к нему в очередной раз, принёс книги, которые брал почитать. Жил он один (если не считать приходящей старушки-домработницы) в доме на ул. Горького, который в шутку называли “антисоветским”, потому что находился напротив здания Моссовета.
Прихожу, открывает мне дверь домработница, а профессор сидит и, не отрываясь, читает тот самый журнал (я как раз прочёл точно такой же, дождавшись своей очереди).
Наконец хозяин заметил меня и, кивнув на журнал, сказал: “Хорошо, что вспомнили, хоть и наврано много, — потом добавил: — Я о Нарбуте”. Честно говоря, я не понял, поэтому профессор поспешил объяснить: “Колченогий! Под этим псевдонимом скрыт Владимир Нарбут. О нём сейчас никто уже и не помнит”.
Я, предчувствуя интереснейший рассказ, с замиранием сердца спросил: “А вы его знали?” И вот что поведал мне профессор…
Владимир Нарбут, поэт-акмеист начала XX века, друг Гумилёва, из старинной украинской дворянской семьи. Революция развела друзей по разные стороны баррикад. Гумилёва расстреляли красные, а Нарбут принял революцию, сражался в рядах Красной армии, был ранен; и однажды угодил в плен к деникинцам. Белые офицеры — народ культурный — узнали кумира своих юных лет и… отпустили. А Нарбут отчего-то никому о случившемся не рассказал, просто вернулся к красным.
После Гражданской войны Нарбут занимал высокий пост в ЦК ВКП(б) в литературном отделе. Именно под его “крылышком” выросли Катаев, Ильф и Петров, Багрицкий, Олеша… А потом ни с того ни с сего всплыло то событие почти 20-летней давности: был в плену, отпустили, скрыл от товарищей по партии… Суд, срок, Магадан…
“Там, в лагере, я с ним и познакомился, — вспоминал профессор. — Раньше, конечно, читал его стихи, потом узнал, что сидит в нашем лагере. Позже встретились в санчасти, а санчасть — тот же барак, только что на работу не выводят и читать можно сколько душе угодно.
Нарбут весь больной был: заика с детства, охромевший после фронта и ранений, с ампутированной рукой, да и просто пожилой уже. Я же попал под балан (т. е. под бревно). Мы сдружились, он мне стихи свои читал, а я слушал, открыв рот.
И был он какой-то особенный. Как пишет Катаев, его обаяние было такое, что девушки в обморок падали. Я хоть и не девушка, но тоже чувствовал что-то такое — то ли восторг, то ли вдохновение. И ушёл он тоже необычно…»
Тут профессор прервался, предложив выпить чайку. А потом предупредил: “Только смотри, пока я жив — никому. Да и потом фамилии моей не упоминай, забудь. Труды мои читать будут ещё долго. Не хочу, чтобы меня воспринимали в каком-то другом качестве”.
