Ж. Славинский - Заря Айваза. Путь к осознанности
Прозвучал гонг, но Дэвид не пошевельнулся, будто на него ничто не действовало в этой комнате. Мимолетное облегчение и надежда на то, что стать просветленным все-таки возможно, медленно превращались в волну зависти. Она поднималась от живота и возвышалась уже над лицом, отчего у меня непроизвольно кривились губы. Мой новый партнер в предпоследней диаде, мужчина с серым морщинистым лицом, в самом начале упражнения сказал мне: «Я чувствую себя хорошо. Меня больше не беспокоит язва, я наполнен каким-то необычайным теплом и испытываю любовь ко всем людям».
Казалось, что он говорил от сердца, однако это не помогало мне. С каждой секундой мне становилось все хуже, в животе все горело, из-за чего я свернулся в клубок и наклонился вперед. Пытаясь следить за его речью, я держался руками за живот, будто распадался на части или начинал рожать. В этот же момент раздался крик рыжеволосой женщины с большими конечностями и раскрасневшимся лицом, как будто кто-то скрутил ей руку. Что-то привлекало меня в ее крике, хоть я и пытался сфокусироваться на сером лице своего партнера. Она кусала свою нижнюю губу и смеялась со слезами на глазах. Я понял, что произошло еще одно просветление. Она встала с места и подошла к девушке-ассистентке. Я не мог отвести от нее глаз. Женщина что-то прошептала, и они обнялись с закрытыми глазами. Безо всякого сомнения я понимал, что это было прикосновение Истины.
Я еле-еле следил за речью партнера, тошнота все ближе подступала ко мне. Я много раз завидовал достижениям моих друзей и родственников, это чувство было мне знакомо. Я всегда завидовал духовным достижениям других. На этот раз новизна была в силе — пылающий жар из центра тела сотрясал мои губы и сжимал руки в трясущиеся кулаки. Мощная волна энергии изнутри охватила меня и сбила с колен, придавив к полу. Я начал кричать через сжатое горло, как будто в нем живьем сдирали кожу. Передо мной возник размытый образ темного подвала, кто-то закрывал дверь, оставляя меня одного в темноте, я слышал свой охрипший голос: «Мамочка, не оставляй меня! Мамочка, не оставляй м-е-е-е-н-н-я-а-а!» Пока я катался в судорогах по полу, кто-то сильно обхватил меня и поставил в вертикальное положение. Я слышал невозмутимый голос Халинга:
— Выпрями позвоночник! Просто держи позвоночник вертикально, и все будет в порядке.
Жар все еще бил изнутри и удушал меня, я смог лишь сделать быстрый вдох, после которого на мгновение увидел широко открытые глаза и рот моего партнера, и в голове пробежала мысль: «Этот действительно испугался».
— Дыши глубоко! Выпрями позвоночник и дыши глубоко. Не подавляй чувства, дай им выйти, — говорил мне Халинг.
— Свиньи, чертовы свиньи! — Я кричал на существ, вызвавших это состояние, на расплывчатые тени, сыгравшие со мной в демоническую игру. Жар начал отступать, и я смог сделать глубокий вдох полными легкими. Меня охватили печаль и жалость к себе, как может быть жаль хорошего друга, наивно открывающегося перед злым человеком, как жаль любопытного маленького зверька в лаборатории, не подозревающего от том, что его подвергнут ужасным экспериментам. Эти чувства были не такими сильными, самое худшее было позади, и в мое затуманенное сознание, подобно электрическому разряду в темном небе, пробилась новая мысль: «Я выжил. Я снова вытащил себя из трудного положения». Я тихо простонал, и в комнате, где в тот момент не было слышно никаких разговоров, снова началось щебетание. «Это было сильно», — сказал кто-то. Так отозвались о моем катарсисе, и я на долю секунды почувствовал себя актером, которого похвалили за хорошо сыгранную роль.
Я с трудом выдержал до конца последнюю диаду. Мое горло стало жестким, как будто его расцарапали металлической щеткой, во рту ощущалась сухость, а на лице и в теле — слабость. Я с трудом улавливал восхищенную речь косоглазой девушки с круглым лицом. Она энергично жестикулировала своими короткими, полными ручками, нерешительно и не до конца выражая свою радость, поскольку «Интенсив» оказался для нее прекрасным событием. Она, как никогда ранее, испытывала любовь ко всем людям, отказываясь от жизни, она отгораживалась от хороших черт людей... И теперь она осознала эти ошибки. Она продолжала говорить, искоса поглядывая на меня, словно оценивала, сколько ее положительных эмоций я смогу выдержать.
Пробил гонг. Одни пары обнялись, другие молча повернулись к Халингу, сидящему в кресле с поджатыми ногами. Теплая улыбка расплылась по его лицу, наполнив комнату светом.
— Послушайте меня, я хочу сказать вам пару слов на прощание. — Он медленно окинул взглядом всю группу и, привычно кивнув, продолжил: — Мы подошли к концу «Интенсива». Во-первых, позвольте рассказать вам о некоторых технических моментах... Сегодня вы будете плохо спать, поскольку ваш энергетический уровень сильно повышен, но все же — попытайтесь поспать хотя бы два-три часа. Если заметите эмоциональную неустойчивость, примите в больших дозах витамин В и кальций... Не проводите эту технику в одиночку. Так вы не сможете достичь просветления и только лишь сильно навредите себе.
Его улыбка на лице стала еще теплее:
— Некоторым из вас удалось испытать просветление, гнозис, прямое переживание Истины... как бы мы ни называли это явление, оно навсегда останется с вами. Даже те, кто не испытал просветления, достиг многого... Они освободились от массы отрицательных духовных отложений и ложных отождествлений, избавились от многих сдерживающих факторов и стали ближе к себе и другим... Те, кто не достиг просветления, должны оставаться как можно более открытыми после «Интенсива». Я не собираюсь вас утешать... но иногда просветление происходит и после «Интенсива», на следующие сутки... или через пару дней. Так произошло со многими.
Ища подходящие слова, Халинг помолчал подольше и добавил:
— Я чувствую, что обязательно должен поблагодарить моих ассистентов Бентли, Морин и Роберта, — он с улыбкой посмотрел на них. — И поблагодарить всех вас, кто участвовал в «Интенсиве Просветления». Я вам многим обязан. Так же, как и вы, я столкнулся со слабостями, которые мне пришлось преодолевать, — он глотнул с трудом, будто пропихивал шарик через горло, и продолжил: — Может, это и не было так заметно, но я симпатизировал вам. Ваши страдания были моими страданиями, ваша радость была моей радостью.
Невидимая рука, мой старый палач, снова яростно схватила меня за горло. Позади меня громко ревела женщина.
— Мы чувствуем это, Мастер, — сказал австриец, — и мы благодарны вам за эти три трудных и прекрасных дня. — Он не достиг просветления, но его слова звучали просто и искренне. Я попытался открыть рот и тоже произнести слова благодарности, но не смог. Должно быть, Бог нарочно сводит нас с неподходящими людьми перед встречей с достойными, и когда мы, наконец, встречаем их, мы понимаем, как благодарны за этот подарок. Мне было слишком обидно сказать кому-нибудь что-то хорошее, но в целом я симпатизировал Халингу за то, что он окружил меня вниманием. Я хотел обособиться от людей, забраться в спальный мешок и хорошо поплакать, пока последняя слеза не смоет все надежды, которые я отпустил. Я не прятался от себя, этот необычный «Интенсив» смог охватить все надежды и разочарования в моей жизни до настоящего момента. Я должен был побыть наедине... наедине... наедине... отплыть в открытое море одиночества до заживления ран. Я не находил себе места среди этих улыбающихся лиц, излучавших любовь и доброту.
— Пора немного отпраздновать, — сказал Халинг.
Пока все в комнате хихикали, я собрал свои вещи, сложил спальный мешок, с которым у меня, как с живым существом, сложились близкие отношения в последние три дня, и направился к двери. С опущенной головой я прошел мимо группы смеющихся и общающихся людей. Джефф Чендлер, с которым я пересекся в начале «Интенсива», положил руку мне на плечо.
— Можно я обниму тебя? — Я молча кивнул. Я не хотел обниматься, но он был славным малым и хорошим партнером на «Интенсиве». Он обхватил мои плечи обеими руками и покачался влево и вправо, так что я двигался точно так же.
— Знаешь, — сказал он, оходя от меня, чтобы посмотреть мне в лицо, — меня очень тронул твой катарсис. Я чувствовал твою боль, как свою. Здесь мы учимся понимать, что другие страдают так же, как и мы.
— Я знаю. Спасибо, Джефф.
Он грустно покачал головой и добавил:
— До истины добраться нелегко. Самое трудное — взбираться по вертикальному дереву. Ты не остаешься отпраздновать?
— Я не могу. Я хочу побыть в одиночестве.
В метро толпилось обычное количество народу. На улице станции Эрлз-Корт перед маленькими круглосуточными восточными ресторанчиками всю ночь дрались пакистанцы и арабы. Мне было по-настоящему одиноко в номере отеля. Я долго стоял перед зеркалом. Я очень странно отражался в нем, будто смотрел на себя в первый раз. Скатывался ли я в безумие? Тут же отвергнув эту мысль, я понял, что она — лишь отражение моего желания придать некую важность своему не иначе как жалкому состоянию. Веки были опухшими, глаза — красными от плача, щеки — грязными и небритыми. Глядя на свое изображение, я потряс головой. Если нет ничего проще, чем понять, кто ты есть на самом деле, то почему же у меня не получилось этого сделать? Я воскресил перед глазами образ рыжеволосой женщины, которая спокойно достигла просветления, а затем обнялась с Морин. Она проделала это незаметно для других, скрываясь, как вор. Если бы я достиг просветления, то все бы знали об этом, я бы не скрывал этого, как скрыл бы интим с проституткой под праздничным столом. К сожалению, в таком сравнении не было утешения. Теперь участники «Интенсива» радостно смеялись в той же комнате, где изменилась моя судьба за эти три самых важных дня моей жизни на тот период времени. Они уже забыли меня.
