Алекс Гонсалес - Бессмертие. Тайное знание Древней Руси
Собеседники разговаривают все громче, перебивают друг друга. Девица, доселе спавшая, при слове «грех» начинает изумленно озираться, затем, резко отодвинув бокал, расплескав мутную жидкость по выщербленной, покрытой многочисленными надписями столешнице, встает и, пошатываясь, уходит в туманный чад кабака.
— Майя — это творение Бога! В принципе, весь нечистый мир — это творение Бога!.. Опосредованное.
— Х...вое творение получается!
— Мир соткан из воли Бога и эгоизма...
— Значит, эгоизм от Бога не зависит...
— Почему? Это просто одно из его творений. Соответственно, эгоизм и не-эгоизм играют между собой.
— Хорошенькая игра!.. Игра получается уж больно кривая.
— Она такая... Они бывают разные: прямые, кривые... косые... игры...
— Да-а-а... Чего-то какая-то х...ня получается все равно...
— И х...ня тоже получается!
Внезапно разговор, уже изрядно мне наскучивший, был после небольшой паузы завершен репликой одного из персонажей, заставившей меня вздрогнуть.
— Слушай, у меня уже от шума и духоты голова раскалывается! Пойдем лучше к дону Хуану чаю попьем в тихой спокойной обстановке. Тем более — денег у нас только на чай и осталось... Все! Пора трезветь!
Решительно отодвинув пустые кружки, собеседники встали и нетвердой походкой направились к выходу. Крайне заинтригованный, вслед за ними пространство клуба покинул и я.
* * *
Вот уже четвертый вечер я сидел в полуподвальном помещении китайского ресторанчика на Казанской улице. В этот раз я заказал суп по-сикухски, жареные баклажаны, рис и острое тофу с говядиной по-домашнему.
Сидел я здесь не из любви к китайской кухне. Вначале ресторан привлек меня странным названием, прозвучавшим в подслушанном мною разговоре и всколыхнувшим во мне массу воспоминаний.
Последовав в тот вечер за моими невольными проводниками, я свернул из переулка Антоненко на Казанскую. Пройдя полсотни метров, приятели, видимо, куда-то зашли, так как исчезли из поля моего зрения. Приблизившись к месту их исчезновения, я с изумлением обнаружил раскладную рекламную стойку возле двери с двумя красными бумажными фонарями: «Китайская кухня в ресторане «Дон Хуан». Бизнес-ланч и шведский стол». Не сразу я сообразил, как соотносится имя мифического нагваля из писаний Кастанеды с Китаем и Швецией. Лишь зайдя внутрь и увидев висящие на стенах большие картины, исполненные в манере, присущей именно культуре Тан-Хуан, я понял свою ошибку и вволю посмеялся над курьезом. И стал постоянным посетителем этого заведения.
Но главной причиной моей привязанности к этому месту было, конечно же, не название. И не внутреннее убранство, не отличавшееся хорошим фэн-шуем[15]. И даже не весьма приличная китайская стряпня повара по имени Сяо[16]. Нет. Причиной моих ежедневных посещений ресторана было совсем другое. Меня привлекли особые энергетические следы, которые мое обостренное восприятие не могло ни с чем спутать. Помещение ресторана, несомненно, часто посещалось существами, обитавшими одновременно в нескольких мирах и уже давно шедшими по Пути Бессмертных.
В этот вечер должна была произойти встреча. Так говорила мне моя интуиция. И она меня не подвела. К моменту, когда, утолив голод, я уже поджидал официантку со счетом, хлопнула входная дверь. Послышались шаги и голоса спускающейся по лестнице компании посетителей. В воздухе нарастало напряжение — казалось, зал ресторана наполняется энергией, словно огромный конденсатор. Вот-вот ударит молния...
— Ваш счет!
Круглолицая официантка-китаянка положила передо мной темно-коричневый складень из кожзаменителя с желтым листочком счета внутри.
— Позвольте, но почему так дорого? Вы же обещали сделать скидку...
— Это не я решаю. Скидки дает хозяин ресторана постоянным посетителям.
— Хм, а откуда взялась эта сумма?
— Это пицзю.
-Что?!.
— Пицзю — пиво. Вы принесли его с собой, поэтому оно было добавлено в счет. Такие у нас правила.
Я понял, что спорить бессмысленно, и, заплатив, попросил еще пива. Повар Сяо не жалел красного перца!
Тем временем невидимая из зала энергетическая масса явно начала удаляться... Нет, она просто переместилась в соседний зал. Взяв кружку пива, я решительно двинулся прямо по градиенту напряженности.
Чья-то тень промелькнула в конце второго зала. За ним было еще одно небольшое помещение, где, судя по всему, и обосновалась пришедшая компания.
Осторожно приблизившись к дверному проему, я сел за столик. С моего места открывался хороший обзор почти всего пространства дальней комнаты и находящихся в ней существ. Я чувствовал себя охотником в засаде, наконец-то дождавшимся своего часа.
И в этот момент я понял, насколько мне повезло. Мне удалось повстречать живых представителей древней традиции Цигуна Срединной Сути! Учения, давно пришедшего в упадок и фактически утраченного в самом Китае. Все помещение пронизывали мощные энергетические вибрации, за спинами сидящих в комнате угадывались неясные фигуры могучих духов-защитников. Почти явственно ощущалось присутствие сразу нескольких каналов, открытых в информационное поле галактического Центра. И это здесь — на тюремной планете, многократно защищенной и изолированной ото всего цивилизованного мира! Сомнений не было: передо мной легендарный Егорий Фалунов-Змееборец и его сподвижники. Значит, все же не зря я столько дней провел в Петербурге.
Тут я почувствовал, что меня заметили. Не просто заметили — узнали чужака. Узнали своего. Я, так же как и они, чужой на этой планете. Я свой для всех чужаков. Даже если они Змееборцы, а я потомок Великого Змея...
Разве мог я предположить, что всего через пару часов мне предстоит тяжелейшее испытание, что меня спасут из когтей чудовища и не только укажут единственно верное направление, но и придадут необходимый для начала движения импульс?..
<...>[17]
Так я и очутился в тот дождливый день на перроне Пермского вокзала с полным бредовых текстов мини-компьютером, который я неоднократно и безуспешно пытался хоть кому-нибудь продать, билетом до Красноярска и фактически без денег и вещей.
Железнодорожно-алтайская Ведь
Похоже, наш поезд надолго застрял на этой станции. Если верить слухам, разнесшимся по вагону, где-то впереди полотно железной дороги оказалось повреждено оползнем, так что как минимум часа два мы можем изучать привокзальные красоты и общаться с местным населением.
Федор Иванович, не проявляя никакого беспокойства, приступил к трапезе. Я, с радостью поддавшись его уговорам, съел еще теплую вареную картофелину с укропом, огурец и запил все это свежим, почти парным молоком. От непривычной еды, прервавшей мой длительный пост (последний раз я ел, как вы помните, в том самом китайском ресторане, а прошло уже четыре дня), меня потянуло в сон. Хоть я и намеревался продолжить столь важную для меня беседу с Федором Ивановичем, тело было категорически против и неудержимо стремилось занять горизонтальное положение. Однако ни уснуть, ни поговорить так и не удалось.
В наш отсек вошел еще один пассажир.
Сразу стало тесно. Появилось ощущение, что вместо одного человека вошло как минимум два. Он был неопределенно среднего возраста, очень высокого роста — вероятно, больше двух метров, — с темными глазами и азиатскими чертами лица. Весь какой-то нескладный, несуразный и, тем не менее, очевидно заносчивый и самоуверенный тип. Несмотря на хорошую одежду и изящные очки в золотой оправе, украшавшие его лысую голову (что заставило меня невольно вспомнить моего питерского брата Андрония), впечатление он производил пугающее и скорее отталкивающее. Возможно, это было связано с ужасными шрамами, избороздившими его неправильной формы череп. «Вылитый Франкенштейн[18]!» — подумалось мне в первые же мгновения.
— Валерий Анатольевич Бергалов, — отрекомендовался вошедший и продолжил, строго глядя на нас сквозь очки: — Заслуженный деятель искусств Алтайского края, доктор исторических наук.
— Федор Иванович ***, столяр-плотник. Присаживайтесь, угощайтесь, чем Бог послал, — радушно ответил ведун.
Пришлось и мне нехотя представиться. Я решил, что имени будет вполне достаточно для подобного знакомства.
— Александр.
Бергалов одной рукой без напряжения положил свой, судя по всему, довольно увесистый чемодан на багажную полку под потолком вагона и куда-то ушел — видимо, за бельем.
— Ты его не бойся, Лександр, — тихо произнес ведун, — а посмотри повнимательней. Человек-то он хороший, но жизнь его шибко помяла.
Я увидел заброшенную горную шахту... ползущего по ней паренька с фонариком в руке и бойким пытливым взглядом темных глаз. Вот он оказывается в каком-то большом просторном зале... что-то неясное... сбой картинки, как будто старая кинопленка порвалась и была неумело склеена с потерей нескольких кадров. Вот он с застывшим на лице выражением ужаса и восторга, обдирая локти и колени, карабкается к выходу, неловко задевает рассыпающиеся от ветхости деревянные подпорки... Уже виден свет в конце шахты — но каменный свод рушится... Вокруг тьма, и лишь вспышки боли освещают внутреннее пространство угасающего сознания. Потом больница в райцентре. Инвалидность. Пропущенный год занятий в школе, сторонящиеся его бывшие и новые одноклассники. Одиночество. Бешеное желание жить, и еще... желание вновь увидеть это. Поступление в столичный университет, защита диссертации, возвращение на Алтай. Женитьба, рождение ребенка, смерть жены, вторая женитьба. Полевая работа в далеких горных селениях, раскопки, публикации, передачи на местном телевидении, известность. Занятия бизнесом, скупка горнорудных предприятий. Деньги, много денег... Тоска, безнадежность... Неожиданный след, надежда и... опять обрыв пленки!
