Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование
Намеренная установка на особый тип метафорического воплощения нагуаля во внутреннем мире, а тоналя — во внешнем может успешно способствовать достижению состояния безупречности и поддержанию его довольно долго. Попробуйте вспоминать о ней как можно чаще и проверьте, помогает ли она в практике лично вам.
Следующее общее замечание по поводу безупречности касается характера работы с эмоциональными проявлениями. Дело в том, что мы склонны обращаться с внутренним миром, так же как с внешним, — т. е. насильственно. Если человек встречает сопротивление любого рода, он всегда старается преодолеть его волевым усилием. В отношении эмоций — процессов, всегда имеющих глубокие внутренние причины, — воля действует механистически: она не трансформирует условия, вызвавшие эмоциональную реакцию, а просто подавляет ее симптомы. Подавление эмоциональных движений часто имеет негативные последствия — накопление вредных психических и мышечных напряжений, непродуктивное перераспределение энергий и достижение разрядки через наименее контролируемые виды поведений или реактивности. Почти всем известно, что избавиться от сдерживаемой злобы можно, например, нанося удары по неодушевленным предметам. Такое решение проблемы, конечно же, не имеет ничего общего с безупречностью.
Цель безупречности — не подавление чувств, а их трансформация. Таким образом, корень дисциплины лежит не столько в тренировке волевых усилий, сколько в развитии специфического осознания.
Правильное осознание проблем, порождающих страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе, ведет к трансформации основного массива эмоциональных паттернов. Кастанеда посвятил немало страниц описанию этих проблем, имеющих центральное значение в жизни человеческого эго. Я остановлюсь лишь на некоторых деталях.
Альбер Камю, который, как и многие экзистенциалисты, много думал и писал о страхе, сделал на этот счет ряд поучительных замечаний. Вот что он пишет о Хайдеггере, хотя во многом эти слова можно отнести и к его собственному философскому творчеству: "Хайдеггер хладнокровно рассматривает удел человеческий и объявляет, что существование ничтожно. Единственной реальностью на всех ступенях сущего становится «забота». Для потерявшегося в мире и его развлечениях человека забота выступает как краткий миг страха. Но стоит этому страху дойти до самосознания, как он становится тревогой, той постоянной атмосферой ясно мыслящего человека, "в которой обнаруживает себя экзистенция"… Сознание смерти является зовом заботы, и "экзистенция обращена тогда к самой себе в своем собственном зове посредством сознания". Это голос самой тревоги, заклинающий экзистенцию "вернуться к самой себе из потерянности в анонимном существовании".
В этих неодобрительных словах Камю много правды, как бы он к ней ни относился. Универсальный, космический характер заботы и страха (которые в данном случае могут рассматриваться почти как синонимы) проявляет себя непрерывно, каждый миг нашего бытия. Фундаментальная причина этой заботы и этого страха — страх смерти. Мы действительно страдаем от собственной ограниченной личности и бессознательно мечтаем вернуться к самому себе из "потерянности в анонимном существовании". Поскольку сознание человека парадоксально: обретая личность, мы обретаем смерть и, одновременно, призрачную безликость — ведь страх смерти вынуждает нас уподобиться всем остальным, превратиться в ходячий шаблон, бесконечно повторяющий типичные реакции на типичные ситуации. Страх смерти, явившийся вместе с личностью, убивает саму личность задолго до смерти, парализуя волю и превращая нас в марионеток. Психиатрам известно, как длительная непрерывная тревожность обедняет психический мир человека, делает его однообразным, замкнутым исключительно на себе существом. Весь человеческий род подсознательно или полусознательно пребывает в таком состоянии всю жизнь. Идея смерти порабощает и убивает нас гораздо раньше, чем сама смерть.
Когда мы рассуждаем об этой знаменитой троице (страх смерти — чувство собственной важности — жалость к себе), следует все время помнить, что ни одно из названных чувств не существует отдельно от остальных. Таким образом, мы лишь номинализируем три аспекта единой психической силы, привязывающей наше восприятие и наши эмоции к этому миру, т. е. к единственному способу восприятия. Чувство собственной важности невозможно без той «заботы», которая естественно порождает страх смерти. Жалость к себе невозможна без страха смерти и чувства собственной важности; она рождается как непосредственная реакция на человеческие рефлексии на угрозу смерти или унижение.
Страх смерти преодолевается либо "символической смертью" (воображаемым переносом смерти из будущего времени в настоящее), либо использованием смерти как «советчицы» (т. е. принятием каждого решения с точки зрения существа, готового умереть, а значит — в определенном смысле уже мертвого). Легко заметить, что смерть пугает нас не сама по себе, а только своими атрибутами — страданием и неотвратимостью во времени. Переоценка такого фундаментального символа как смерть (об этом я много писал в своих предыдущих книгах) — не такая уж сверхъестественная процедура. Достаточно лишь выйти из культурного поля, наделяющего смерть ужасными и пугающими качествами. Собственно говоря, следуя практической дисциплине толтеков, мы уже во многом «освобождаемся» от культурного поля символов и значений, гипнотизирующих обычного человека. Такое явление, как "выход из культуры", особенно хорошо известен жителям бывших тоталитарных держав — это один из способов сохранить индивидуальность, то, что коммунистические идеологи с ненавистью называли "внутренней эмиграцией". Когда насилие идеологии становится очевидным, а проповедуемые ценности неприемлемы, человеческая психика иногда находит удивительно изобретательные методы изоляции от агрессивной среды и включает специальные защитные механизмы. Это одна из причин, по которой я считаю обитателей посткоммунистических стран более подготовленными к толтекской дисциплине, чем жителей "свободного мира", которые никогда не имели столь насущной необходимости отделять себя от торжествующих социальных институтов, принятой этики, идеологии, мировоззрения.
В конечном счете даже такой универсальный символ, как смерть, подчиняется тем же законам, что и всякий символ, генерируемый социумом. Мы без особого труда можем принять идею смерти как награды, освобождения, заключительного урока, просто необычного опыта. При этом столь же радикально меняется значение и ценность жизни — эти символы в сознании существуют как неразрывная диалектическая пара. Может ощутимо снизиться мотивация любых жизненных действий; для того чтобы это не повлекло за собой разрушительных последствий, толтеки применяют сталкинг — методику своевременного распознавания негативных импульсов и имитации «нормального» реагирования и «нормального» поведения. Избавление от страха смерти не должно снижать вашу жизненную активность, ибо это означает утрату равновесия между тоналем и нагуалем.
Способы борьбы со страхом смерти определяются осознанием страдания как непрерывного атрибута жизненного процесса уже сейчас, когда все мы, надеюсь, далеки от агонии (эту идею подробно разработали буддисты — с их трудами на эту тему стоит ознакомиться всем), и осознанием смерти как уже происшедшего факта ("символическая смерть"), т. е. как явления, актуального для всех живущих независимо от того, сколько времени отделяет человека от этого рокового момента. Условность времени как онтологической категории (вспомним гл. 1) помогает понять это.
Избавление от страха смерти — это не просто устранение некоторого эмоционального отношения к неминуемой ограниченности личного бытия во времени. Поскольку страх смерти предопределяет расположение наших чувств ко всей совокупности фактов жизни, то изменение нашего отношения к смерти перестраивает всю систему ценностей.
Например, в связи со страхом смерти мы полагаем, что наша судьба должна быть насыщена ценными для нас событиями и переживаниями. Эта идея вызывает состояние, названное в книгах Кастанеды "озабоченностью собственной судьбой". Для нагуаля это узел взаимообусловленных энергетических полей, сформированный привычными реакциями и удерживающий точку сборки в определенном положении.
Озабоченность собственной судьбой — тот модус эмоционального реагирования на внешние события, который опирается на ценности социального научения, идеи смысла, достоинства, престижа — т. е. на вещи, никак не связанные с Реальностью, а порожденные определенным типом цивилизации. Так возникает чувство собственной важности — зеркало человеческой рефлексии по поводу тонального, «цивилизованного» пространства, в котором разум индивида, его воля и амбиции осуществляют себя. Воображаемые преграды и воображаемые достижения являются содержанием мира чувства собственной важности.
