Глеб Благовещенский - Полная история тайных обществ и сект мира
По этому же пути — исследования и трезвого анализа — пошел и писатель девятнадцатого века П. И. Мельников-Печерский. Образы старообрядцев мы найдем не только в его художественных произведениях, но и в записях, которые со временем обратились в очерки из истории русского раскола. Эти очерки занимают огромный том, в котором собрано немало его личных впечатлений и наблюдений. В отличие от многих ученых, которые имели дело только с книжными материалами, Мельников-Печерский исходил ногами все Поволжье, побывал в различных раскольничьих скитах и общинах. Просвещенная публика его времени только из этой книги и узнала, что существуют в русской глубинке какие-то скопцы, трясуны, хлысты, а также «богородничные» движения с весьма странными и нередко криминальными обрядами.
Но откуда возник сам раскол? Летописец по этому поводу приводит такую легендарную историю: «Патриарх (Никон) рассматривал грамоту вселенских патриархов об утверждении в России патриаршества. В ней имеется символ веры на греческом языке. При помощи ли переводчиков или собственными усилиями Никон нашел, что в этом символе, в 8-м члене, нет слова „истинного“. По рассказу бытописателя, патриарх глубоко задумался над этим фактом и воскликнул: „Даже священный символ веры испорчен у нас!“ Тотчас же патриарху доложили, что такой же символ веры вышитыми буквами есть на древнейшем саккосе патриарха Фотия. Никон немедленно же пошел осмотреть этот саккос и здесь в символе веры не нашел слова „истинного“. И он заплакал самыми горькими слезами и, вперемежку с горькими рыданиями, восклицал: „Погибла вера! Погибла церковь! Испорчены Божественные догматы!“» Якобы после этого Никон и решил пересмотреть древние обычаи, чтобы убрать из ритуалов все неверное и неправильно понятое. Убирать из церковной жизни пришлось многое — «содержащие ошибки» книги, иконы, слова привычных слуху молитв, даже само крестное знамение, которое творили не тремя, а двумя перстами, и направление движения крестного хода, испокон веков идущего «посолонь», то есть по движению солнца, что теперь полагалось исправить и повернуть движение против солнца. «Объявив, что в наших московских книгах заключается много погрешностей, растлевающих даже веру, — писал Ф. Е. Мельников, — Никон, однако, не мог найти в них ни одной погрешности, ни одной даже опечатки или описки. Где было напечатано в старых книгах „церковь“, в новых исправлено „храм“, а где было „храм“, новые справщики напечатали „церковь“; вместо „отроцы“ напечатали „дети“, а вместо „дети“ — „отроцы“; вместо „креста“ исправлено „древо“ и т. п. Защитники старых книг, недоумевая, спрашивали: „Чем же сие лучше оного?“» Ответа не было. «В течение последующих столетий, вплоть до нашего времени, никоновские книги неоднократно исправлялись и переделывались. Но от этого они не стали исправнее. Старые погрешности в них закреплены и новые прибавлены», — делает вывод Мельников. Однако даже не исправления в книгах, а нововведения в обрядовости вызвали у людей гнев. Особенно возмутительным казалась замена двоеперстного крестного знамения троеперстным. Никон считал, что такое крестное знамение символизирует христианскую троицу, но на всех иконах греческого письма Христос благословляет верующих двумя перстами. Этот символ был связан с тем, что на кресте была распята не Троица, а божественная и человеческая природа Христа. И принятие нового крестного знамения казалось современникам Никона мало того что кощунственным, но и бессмысленным. Недаром по поводу нового веяния ходили нелестные сравнения: так только какашку берут тремя пальцами, а не крестное знамение творят! Однако на Соборе было принято троеперстное крестное знамение: «Предание прияхом сначала веры, от святых апостол и святых отец, и святых седми соборов творити знамение честнаго креста треми первыми персты десныя руки. И кто отъ христиан православных не творит крест тако, по преданию восточныя церкви, еже держа сначала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменов. И сего ради имамы его отлучена отъ Отца и Сына и Святаго Духа, и проклята». «По суду Никона и приезжих греков, — замечает Мельников, — вся Российская страна — еретическая, армянская, проклятая, ибо она вся, начиная с архиереев и знатных лиц и кончая простым нищим, крестилась двоеперстием. Русский благочестивый народ или, точнее сказать, вся Русская Церковь не могла согласиться с таким крайне беззаконным осуждением, провозглашенным Никоном и его единомышленниками — греческими владыками, тем более, что они говорили явную неправду, будто бы и апостолы, и св. отцы установили триперстие». Но ведь за столетие до Никона Собор 1551 года постановил: «Аще кто не знаменуется и не благословляет двумя персты, яко Исус Христос, да будет проклят»! «Вопрос о двоеперстии и троеперстии, — поясняет Мельников, — был в то время страшным и роковым, вопросом жизни и смерти. Примешь триперстие — будешь полноправным гражданином, „православным“ христианином, а останешься с двоеперстием — обречен на гибель: будешь проклят, постоянно гоним, подвергнут мучительным пыткам и сожжен в срубе или скончаешь жизнь на пытке, на плахе, на четвертовании, или всю жизнь будешь скрываться в лесах и в других непроходимых местах, на далеких окраинах Родины и даже за пределами ее». Другое новшество было еще плачевнее. Никон ввел почитание четырехконечного креста (то есть не креста Голгофы, который был по существовавшему канону восьмиконечным — с двумя дополнительными перекладинами, а латинского, то есть католического). Этого многие стерпеть не могли. «Слышите, братие, — призывал протопоп Аввакум, — что апостол Павел приказывает: стойте крепко за Христа. Свободные мы с вами люди: свободил нас Христос от греховного ига, снял с нас кошель сей с червями, пригвоздив его на кресте трисоставном крепко четырьми гвоздьми железными, а не трема, якоже костел римский с никонианы мудрствуют, — ноги прибиты гвоздем одным, на крыже, без подножия. Чему быть? Что велит диавол, то и делают. По апостолу: под игом работы держатся. Впряжены в колесницу четвероконну, везут быстро, все розно тащат еретики из церкви той. Апостолы и седмь Соборов святых отец, и пастыри, и учители о Святем Дусе исполнили святую Церковь догматою, украсив ю, яко невесту, кровию своею, со Христом запечатав, нам продали; а антихристова чад и разграбили, зело разорили и крест с маковицы Христов стащили трисоставный и поставили крыж латинский четвероугольный, и из церкви той выбросали и жертву переменили, молитвы и пение, все на антихристово лице устроили. Чему быть? Дети ево; отцу своему угладили путь. Аще и не пришел он еще последний чорт, но скоро уже будет. Все уготовали предотечи его и печатью людей бедных, слепых перепечатали, трема персты и развращенною малаксою. Вы же, братия, назидающеся святою верою вашею, стойте крепко за святую Церковь и отеческое предание умирайте; не давайте грабить ворам матери своея, в ней же родихомся духовным порождением».
Наиболее равнодушные к обрядовости люди восприняли новые установления спокойно, то есть без сопротивления. Но были и другие, которые видели в новшествах вмешательство самого князя тьмы, а в патриархе и его сподвижниках — его ближайших слуг. Все они, кто поднял свой голос против нововведений Никона, были сосланы или замучены в темницах. Протопоп Иоанн Неронов привезен на Борисоглебский двор, бит плетьми, прикован цепь на шею, как собака, и отослан на далекое Кубенское озеро, а оттуда еще дальше — в Кандалакшский монастырь, где Никон велел «держать его там скованным цепями, и не давать ему ни чернил, ни бумаги, чтобы он не имел возможности ничего писать из своего тяжкого заточения». Другой протопоп — Даниила Костромской — схвачен в Москве, острижен, лишен сана, избит жестоко и сослан в Астрахань, где его бросили в яму и замучили до смерти. Протопоп Даниила Темниковский — «посажен в монастырь у Спаса на Новом». Священник Михаил — «погублен безвестно». Но особо жестокая участь выпала протопопу Аввакуму. Его заковали в цепи и бросили в Андроньев монастырь. Там над ним издевались, морили голодом, выдирали волосы, таскали за цепи, били по ребрам и плевали в лицо. Протопоп смиренно сносил надругательства, но от веры своей не отрекался. Тогда его сослали из Москвы в Сибирь. Сначала он попал в Тобольск, потом в Енисейск, затем в Даурию. Другой оппонент Никона, епископ Павел Коломенский, был избит и лишен сана прямо на Соборе и отправлен в северный Палеостровский монастырь. Никон приказал там предать его жестоким мучениям и сжечь в срубе. Летописец по этому поводу меланхолично заметил, что бывший епископ «яко хлеб Богови испечеся». После Собора 1666–1667 года в далекую ссылку на север, в Архангельский край, в Пустозерск, были отправлены многие инакомыслящие. Там их всех посадили в земляную тюрьму, предварительно вырвав языки, лишив правых рук — чтобы ни проповедовать, ни писать более не могли. Некоторым, очевидно, языки удалили не полностью, пришлось экзекуцию повторять. Сюда был в конце концов доставлен и многострадальный протопоп Аввакум. 14 апреля 1682 года, после четырнадцати лет заточения в темноте и сырости, в земляном гробу, их вывели на городскую площадь, где уже был подготовлен сруб. Была весна, яркая и солнечная погода. Как пишет Мельников, «бодро и радостно вошли они в сруб. Толпа людей, сняв шапки, молчаливо окружила место казни. Подожгли дрова, и сруб запылал. Протопоп Аввакум успел еще обратиться к народу с прощальным словом. Подняв высоко сложенную в двоеперстие руку, он завещал: „Вот будете этим крестом молиться, вовеки не погибнете“. Когда мученики сгорели, народ бросился собирать на память святые кости их, чтобы разнести их потом по всей русской стране».
