Андрей Васильченко - Тибетская экспедиция СС. Правда о тайном немецком проекте
«Однако очень опасно», — после раздумий соглашается наш повар. Мандхой не говорит ничего, он только улыбается. Акей выхватывает у меня из рук бинокль и долго смотрит вдаль, затем делает шаг назад, словно бы потерял равновесие, и вопросительно взирает на меня. «Ну а что думаешь ты?» — спрашиваю я его. «Я — как барасахиб». Я киваю ему и кладу руку ему на плечо. Акей произносит: «Да, да!» Этот сорванец в полном порядке, с ним можно и лошадей воровать, и на шапи охотиться!
Завтрак был превосходный, что в последнее время было редкостью.
Несмотря на то что в течение двух последующих дней в пути мы пополняем коллекцию еще 60 птицами[102] и у нашей группы не было ни минуты свободного времени, мое настроение тяжелое, как глубокий вздох природы. А может быть, это упоительное спокойствие только предшествует буре? Это ведомо только Всевышнему. Я ненадолго задерживаюсь у одной из скал. Моя голова свободна, только охватывает легкая небесная тоска, когда я оглядываюсь назад. Тополя стояту дороги уже без листьев, но джунгли зелены и полны жизни. Вокруг абсолютно тихо, только ветер время от времени шумит в кронах деревьев да листья падают на землю, чтобы снова стать землей. Кое-где еще стрекочут цикады. Наступает осень. Мягкая осень тропиков. Без ярких северных расцветок, но с той же самой тишиной. Было бы прекрасно, если бы такие дни не кончались.
Завтра возвращается Геер. Надо надеяться, что тогда все и начнется. Длительное ожидание в подобных ситуациях не является хорошим фактором. В прозрачном воздухе тихо кружатся семена чертополоха. Эти дни мне кажутся вечностью, а ночи — нестерпимой пыткой. Час медленно сменяется новым часом, а прошедший тонет в безграничном океане времени. Все должно получиться! Если у людей не было бы надежды, чем тогда являла бы их жизнь?
Не создаем ли мы себя из надежды и тоски, из грусти и исполнения сурового мужского долга, за что мы держимся, чтобы черпать новые надежды?
Прежде чем наступает вечер и огромные летучие мыши начинают взмахивать своими кожаными крылами, мелькая в густых джунглях, большой тропический крапивник заводит свою песню в тишине лесов, будто бы желая вырвать диких животных из дневного сна. И тогда огромные тимелиевые кустарницы начинают издавать свои адские звуки, орут обезьяны. Все это продолжается до тех пор, пока не подает свой голос ночная сова и ночные тени не закрывают ущелья.
На следующий день на равнине среди лесов Маншитанга царит оживление. Приближаются морозы, и тибетцы погнали свои стада с высокогорных пастбищ. Начинается сезон больших переходов. Краснокожие сыновья горной страны направляются верхом из Гималаев в Гангток, Калимпонг, Дарджилинг, чтобы продать шерсть, шкуры, ковры и другие пожитки. Рядом с моей палаткой расположилась целая ватага тибетцев со своими детьми и домочадцами. Их лошади пасутся. Высоко наверху сияют белым цветом острые зубцы гор Кулмен. Тишину залитого солнцем дня лишь иногда прерывают унылый крик канюка да звонкий свист боязливого фазана, доносящийся из джунглей. О нашей лишенной отпечатка времени осени напоминает богатство фиолетовых красок цветущих на мшистых столах деревьев орхидей. Девственные леса кишат пестрыми птицами, которых ранняя зима, спускающаяся с ледяных гор, заставляет спускаться ниже к земле. Ландшафт оживает цветными разнообразием: дятлами с ярко-алыми головами, какими-то неведомыми солнечными птичками, чье оперение переливается всеми цветами радуги, робкими дроздами, целой армией пищащих йеночек и красногрудыми поползнями. Небо пронзительно голубое, оно уравновешивает темные джунгли, сверкая белыми облаками, плывущими над нагромождением отвесных скал. А внизу продолжает шипеть прозрачная вода сине-зеленого цвета, которая продолжает свое вечное путешествие. Здесь можно было бы неделями предаваться мечтанием, если бы нас деятельно не побудили к дальнейшим действиям.
Во второй половине дня прибыл Геер, который нанял носилыщиков в Цунгганге и распределил между ними задачи. Прибыв в лагерь, он приносит радостную весть, что наша свита буклет на месте завтра в 8 часов утра, а стало быть, тогда и надо будет выступать. Боже мой, надо же все привести в порядок и собраться, чтобы к завтра быть готовыми к походу. Проверяются все банки (плотно ли закрыты), а обувь смазывается. Только тогда мы готовы.
На следующее утро: «Подъем! Подъем!» Наши носильщики берут свои грузы и молча направляются к шумящей реке, где мост из лиан, раскачиваемый даже легким ветром, разделяет два наших мира. Мы принадлежим к тому, где обитают робкие лепчасы, которые иногда воруют вещи, но, завидев белого человека, тут же скрываются в джунглях. Торговый путь живет своей жизнью, позволяя нам свернуть на другую дорогу, которая вздрагивает, когда обрушивается скала и ведет нас в сопровождении дикой песни реки, которая плещется где-то прямо под нами. Но у нас другие планы. И если мы снова пошли этой дорогой, то хотим найти шапи или… Все в руках Божьих! Но не в лапах темных демонов горного мира, в которых верят наших носильщики-лепчасы.
Переход через реку, покрытую белой пеной, — занятие, которое щекочет нервы. Мост угрожающе раскачивается в обе стороны. Мы едва ли не ощупью находим дорогу по прогнившим стеблям бамбука, которые служат настилом, наброшенным на лианы. Все качается, трещит и вибрирует, а под нами с диким ревом несутся пенные буруны неистовой реки. Большинство европейцев испугалось бы — их по мосту несли бы не менее испуганные носильщики. Но наши туземцы доверяют нам. Мы идем первыми, улыбаясь и подавая пример своим поведением. Повар совершает забавные кульбиты на мосту, даже крошечный Мандхой перебирается через мост, ни разу не скривив лица. Небольшие проблемы возникают с нашими новыми носильщиками. Они несут на себе слишком большой груз. Наши пожитки снимаются, перераспределяются, а затем несколько раз перехватываются крепкой лианой. Но через полчаса форсирование завершается и начинается форменная битва с джунглями. Выхвачены ножи «хау», м, под их стальными лезвиями трещат и рушатся все преграды. Все-таки хорошо, что мы накануне послали сюда наших туземцев, чтобы они проложили путь. За этот день мы едва ли прошли более 500 метров. Мы были все в шипах и легких ожогах от каких-то ядовитых растений. Но предвидя, что нам предстоит пройти по джунглям еще 3,5 километра, наше настроение портится. Лазанье по отвесным скалам, покрытым джунглями — занятие очень опасное. Наше продвижение напоминает какой-то нелепый хоровод — то вверх, то вниз. То бушующая река ревет буквально в метре от нас, то мы видим ее вертикально под нами где-то на глубине в сотню метров. Иногда наши туземцы падают кувырком. Они пытаются хвастаться за гнилые ветки, но груз опрокидывает их и на время погребает под собой. В затхлом полумраке нельзя разобрать ничего на расстоянии в 20 шагов, а зловещий лабиринт джунглей никак не хочет заканчиваться. Не видно ни неба, ни земли. Повсюду господствуют только глухие серо-зеленые цвета. Жара стоит как в теплице, мы обливаемся потом, который струится по нашим лицам.
Тимо и я отрываемся от всех остальных далеко вперед. Когда он устает, то длинный нож беру я и начинаю орудовать им, расчищая путь, до тех пор, пока мы оба не останавливаемся, чтобы передохнуть. Мы взмокли от пота и влажности. Остановившись, вслушиваемся в эту дикую природу и иногда оглядываемся, не догнали ли нас наши туземцы-носильщики. Только когда поблизости раздается трек веток и мерный стук ножей, сопровождаемый глухими проклятиями, мы берем себя в руки и вновь продолжаем свой путь. Девственные леса почти вымерли. Лесной вальдшнеп, который выныривает из чащи где-то в метре от меня и так же стремительно исчезает, чуть было не испугал меня. Иногда мы видим недавно открытый нами вид пересмешника, да изредка слышим веселую песнь водного дрозда, но даже она не в состоянии заглушить рев бушующей реки. Медленно мы продвигаемся вперед. Травы, плауны и папоротники покрывают землю на многие мили, и ветки кустов и противные лианы постоянно бьют нас по лицу. Джунгли поднимаются на высоту в 60 метров, а потому лианы и корни деревьев свисают до самой земли как канаты. Ни одна птица не могла бы здесь летать прямо. Они обитают в этом призрачном лесу где-то на высоте в 50 метров, но и там им нет простора. Вдобавок ко всем этим неприятностям присоединяются небольшие болотца, в которые мы погружаемся по щиколотку. Для пущего разнообразия кое-где встречаются обломки скал, которые, преграждая нам путь, лежат, опутанные растениями. Расселины, затянутые мхом и ковром из травы, могут в любой момент поглотить неосторожного человека. Очень редко встречаются открытые пространства, которые тянутся не более 20–30 метров. Там мы можем видеть реку, примыкающую прямо к скалам. Залитые внезапные светом, мы тяжело ступаем по мягкому песку, на котором оставлена масса следов горалов и серау,[103] до тех пор, пока полумрак джунглей вновь не поглощает нас. Сопровождаемая грохотом воды, эта дорога тысячи видений ведет нас в многокрасочную вечность. Но вряд ли может быть что-то более зловещее, чем дикие, непролазные джунгли. Они венчают все то, что мы здесь ранее видели. Если бы мы двигались в куртках, которые могли спасти от шипов и крапивы, то мы, наверное, утонули бы в собственном поту. Облаченные только в легкие рубашки цвета хаки, мы вынуждены полагаться только на собственную сноровку. Любая неловкость тут же наказывалась. В этих огромных чащах возникают собственные маленькие леса из тропической крапивы, которые достигают высоты в 2–3 метра. Каждое неосторожное движение превращается в мучительную пытку. Эта гигантская тропическая крапива обжигает как огонь. Воистину дьявольское порождение. Ее даже нельзя сравнивать с нашей маленькой, безвредной европейской крапивой. Я проклинал все на свете. Я бы предпочел голым залезть в заросли нашей крапивы или сесть на муравейник, нежели испытать еще раз прикосновение этого тропического монстра. Что же нам может помочь? Джунгли смеялись над нами. Но мы должны были продвигаться вперед.
