Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле
Впрочем, предстояло сделать еще одно дело: пройтись по самому зданию Института. Дело в том, что ночные сторожа, как было давно замечено, ни за какие коврижки не делали таких обходов; сидели себе, старые хрычи, у входа и вовсе не лезли в нутро колоссального здания. Потому и делалось такое негласное поручение от начальства – хотя бы раз в вечернее дежурство пройтись по зданию, посмотреть, все ли в порядке. Студенты очень часто тоже отлынивали от таких обходов, но тут староста попался серьезный, службу знавший; не успев пропустить по сто грамм, ребята пошли уже по собственному институту.
Ваня Иванов, парень неглупый, но очень, как иногда говорят, «простой», получил для осмотра целый пролет ночных лестниц, коридоров и комнат на третьем этаже. Все, что от него требовалось, это пройти по этажу, проверяя, везде ли погашен свет, не открыты ли форточки в аудиториях, хорошо ли подметено, нет ли где признаков самовозгорания. Ваня Иванов, трудолюбивый честный парень из деревни, старательно шел себе, захлопывая везде форточки. Никаких других отступлений от правил внутреннего распорядка Ваней выявлено не было, даже свет тушить не приходилось. Так бы, наверное, Ваня и шел до самого конца пролета, если бы вдруг не услышал:
– Нет уж, вас теперь послушать – так никакого куражу не будет.
– Ни куражу, ни дивиденда, – продребезжал другой голос.
Вася невольно насторожился, все еще не понимая, откуда идут голоса.
– Так ведь… Надо! Закон требует, и полагается… Надо вкладывать, – протянули вроде бы и соглашаясь, и все же гнули какую-то свою линию.
Тут же включился новый голос:
– Сами посудите: мы в амортизацию капитал вкладываем? Вкладываем. На дни рождения… На дни ангела… На престольные… на церковные… Бараки строим утепленные? Строим.
Это был голос решительный, уверенный в себе и оттого звучавший как бы громче остальных. Ваня вдруг осознал, что давно уже вдыхает запах кофе… причем совсем не того напитка, который Ваня нюхал и порой пил в студенческой столовой. При всей своей девственности Ваня понял, что тут в воздухе разносится аромат совершенно другого напитка, принципиально другого качества… В воздухе реял запах не кофейного напитка «Янтарь», а очень хорошего натурального кофе.
На цыпочках, пригибаясь, вышел Ваня в коридор от халатно незакрытой, хлопавшей по ветру форточки. Под дверью угловой комнаты, лаборатории, сочился невнятный мерцающий свет; Ваня, конечно же, двинулся в эту сторону, а голоса звучали и звучали:
– Да поймите же, Тит Карпович…
– Да это вы поймите, Алексей Николаевич…
– Господа, вы упорно не хотите понять…
Какое-то время Ваня стоял, не решаясь толкнуть эту дверь, и конечно, наконец толкнул… Вообще-то здесь была лаборатория – беленые стены, специальные столы с держаками для пробирок, сильный запах реактивов, портрет Менделеева на стенке. Но вот чего-чего, а лаборатории в помине не обнаружилось там, куда распахнул Ваня двери. Разве что портрет на стене был, но непонятно, Менделеева или кого-то другого, тоже очень бородатого?
Главное же, кроме портретов, стоял в комнате небольшой стол, на одной-единственной, но зато очень массивной круглой ножке, огромный удобный диван и три здоровенные кресла. Было еще много другого, типа «такой этажерочки… но это была не этажерочка… там свечи наверху стояли». Ваня почти не присматривался, времени у него не было, а вещи стояли незнакомые, порой не очень различимые в полутьме.
Не присматривался Ваня еще и потому, что на диване сидел один, а на креслах – еще двое; эта троица пила кофе из тонких фаянсовых чашечек. У них был какой-то свой разговор, у этих троих, они повернули головы к Ване с явным выражением досады. Странным образом это выражение быстро сгладилось у пожилого, востроносого, с седыми залысинами. Сидел этот полуседой почти спиной к Ване. Он был одет, как ни удивительно, в мундир, но совершенно неизвестного Ване покроя и с незнакомыми погонами. Ничего подобного не показывали Ванюше на военной подготовке! Вот этот-то военный от досады перешел вдруг к интересу и удивлению… по крайней мере, как его понял Ванюша.
– А вот и молодой человек! – возгласил он, как будто другие страдали слепотой и не видели вломившегося Ваню. – Будем его угощать!
– Вы неправы, Тит Карпович! Надо еще узнать, хочет ли он! – отозвался кто-то из другого кресла, бокового.
– А он такого кофе и не пил, уверяю вас, Никодим Сергеич! Если сомневаетесь – напрасно-с…
Пожилой в мундире смеялся, но подобострастия в позе, в наклоне это ему не убавило.
– Что не пил, это почти уверен… И все же, давайте спросим все-таки у юноши… Вы тут развлекаетесь, можно сказать, за счет человека, не способного понять последствий…
– А сюда лезть он улавливал последствия? – неприятно усмехнулся пожилой и махнул Ване приглашающе: – Да заходите вы, не стойте! Представиться извольте и садитесь.
– Студент третьего курса… Факультет механизации животноводства… Иванов Иван Иванович из села Кежма.
– Знатное село, богатое. Бывал там, – вежливо, но без улыбки проговорил Никодим Сергеевич и тут же отвлекся, сказал что-то сидящему на диване, вызвав у него ухмылку.
Как ни потчевали Ванюшу немецким и в школе и в Институте, а понял он в реках Никодима Сергеича разве что много раз прозвучавшее «дер», да еще запомнил трижды повторенное «Шафкопф». Смысл же фразы остался для него темен, как пучины Мирового океана.
Ваня присел на краешек стула, взял втиснутую Титом Карпычем чашечку и так и держал, больше всего боясь раздавить невесомый тончайший фарфор. Словно бы тончайший, невероятно хрупкий лепесток отделял горячий кофе от остального мироздания.
Странное дело: Ваня как-то и не удивился этим людям, не кинулся выяснять, откуда они взялись! И они сами, и это все: исходящий паром серебряный кофейник, аккуратно нарезанная красная рыба, коричневатый, сочащийся балык, какое-то темное мясо, черный и белый хлеб, ком масла в бисеринках влаги. Что-то говорило Ване, что нельзя ему здесь возмущаться, хамить, вызывать недовольства и даже особенного удивления. Что надо принять все, как есть, пока не пытаясь понять.
Происходило что-то непостижимое, непонятное его уму. Насчет желания военного навредить ему Ваня ничуть не обольщался, но… каким образом?! Что он затеял, медоточивый старый хрыч? Тем же инстинктом первобытного человека Ваня чувствовал, что Никодим Сергеевич – тот, что сидит сбоку, – вовсе ему не враждебен. Также чувствовал, что Алексей Николаевич тут главный, что он пока просто развлекается, совершенно неизвестно, какое решение он примет.
Ничуть не хуже этого Ваня видел, что у всех трех в этой комнате свои отношения, свои дела, свои планы и что он никак не вписывается в них. Появилось новое существо, и они, эти трое, выясняли между собой, что с ним делать… между собой, а вовсе не с этим новым существом. Ванюша так и сидел, во все глаза глядя на собеседников: и с подавленностью, и, что там говорить, смотрел с самым жгучим интересом!
– Мне все равно это не нравится, – гнул свое Никодим Сергеевич, – и я отмечаю: мы еще не спросили мнения Алексея Николаевича…
Алексей Николаевич, развалившийся на диване, лениво улыбался и молчал.
– Справедливо! И вот я взываю к Алексею Николаевичу и обращаю его просвещенное внимание, что молодой человек как раз из этих… Вы не можете не понимать, что это уже сегодня пионер и комсомолец, а очень может быть – и коммунист через небольшой срок…
– Октябренок, – подсказал сидящий сбоку.
– И октябренок… Тьфу! Вы легкомысленны, Никодим Сергеевич, вы неправы… Да вы пейте кофе, молодой человек!
К чести Вани следует сказать, что как ни был он наивен, как ни мало понимал происходящее, а никакая сила не заставила бы Ваню глотнуть дивно пахнущего кофе, положить в рот аппетитно отсвечивающий ломтик рыбы.
– И все же я хотел бы, чтобы Алексей Николаевич сами решили, так ли нужно все это затевать… Не я и даже не вы, Тит Карпович, при всем уважении!
– Ну неужели Алексей Николаевич будут в протестации! Не так много людишек вламывалось сюда! Не правда ли? Или я ошибаюсь?
Теперь мундироносный изгибался под другим углом, в направлении сидящего на диване; изгиб сделался еще подобострастнее.
Алексей Николаевич усмехнулся, разразился потоком иностранной речи. Даже Ваня уловил промелькнувшее в потоке слов «мерси» и догадался, что сказали по-французски.
Лицо мундирного скривилось; махая рукой, он пытался отвечать на том же языке, но видно было, что с трудом. Никодим Сергеич усмехался, а потом поманил Ваню рукой… Ваня вышел, повинуясь этой уверенной руке, вышел в коридор – прозаический, обыкновенный, в котором аромат кофе сразу же перебился запахом пыли, химикалиев и еще какой-то обычной в аудиториях затхлости.
– Что, все уже стало понятно? – участливо спросил Никодим Сергеевич.
– Не-а, – честно ответил Ванюша.
