Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти
Я отказался, объяснив, что в первые дни хочу попытаться достичь нужного состояния духа посредством одиноких блужданий, тет-а-тет с первозданным простором. Психоаналитик не стал настаивать. Спустя три дня позвал меня снова и, уже не задавая пустых вопросов, повторил свое предложение, добавив к нему таинственную «комнату вечности». Но я и тут остался верен своим прогулкам, ставшим уже почти ритуальными, не желая менять их на нечто сомнительное, могущее разрушить мой зыбкий покой.
У доктора-паучка была забавная привычка: в начале беседы и в ее завершении протирать ладошки с длинными палцами бумажными салфетками, по типу тех, что раздают в сапмолете. При этом в воздухе расплывался слабый аромат розовой воды.
В зоне разрешенного гуляния, в обжитой части острова то и дело попадались такие же одинокие фигуры. Оказываясь вблизи, мы сдержанно кивали друг другу, но не останавливались, дабы обменяться фразами о плохой погоде или отличном свежем воздухе. Реже встречались пары. Трех или более человек, собравшихся вместе, не замечал ни разу.
В обитателей Гипербореи я вглядывался с неподдельным интересом. Возраст большинства колебался от тридцати до пятидесяти. Женщин меньше, намного. Социальный статус определялся с трудом, так как практически все облачались в добротную, но не броскую одежду, главное назначение которой — защитить от хлесткого ветра. Среди женщин попадались ухоженные и недурные собой. Стариков и старух не было, за исключением одного — высокого, нарядного и величественного пожилого джентльмена. Инвалидов — хромых, слепых, колясочников — также не замечалось.
Меня, впрочем, занимал не столько внешний вид, сколько выражение лиц «гиперборейцев». Попадались и хмурые, и сосредоточенные, и отрешенные. Кое-кто медитировал, замерев у самой воды. Другие напевали под нос или что-то негромко декламировали. Некоторые с увлечением выискивали вдоль берега ракушки и разноцветную гальку.
Похоже, настырно-липкий вербовщик отчаявшихся душ Трейфул и в главном не обманул: многие обитатели острова пребывали не в самом плохом настроении. С виду, по крайней мере. Впрочем, подобный вывод я мог сделать, и не оглядываясь по сторонам: стоило лишь прислушаться к самому себе. И это при том, что пока лишен большинства здешних радостей: медитаций под китайскую музыку, общения с тщательно подобранными по звездам собратьями. Не говоря уже о таинственной инсуффляции. Впрочем, возможно, именно отсутствие бесед с себе подобными и всяческих заумных техник и привносит в мою душу такой покой?
Песок поскрипывал под толстыми подошвами непромокаемых ботинок. Взбаламученный океан глухо ворочался и шумел, и шум его был подобен шелесту крови в ушах. Еще немного, и они сольются, станут одним целым — кровь, обитающая во мне, тепленькая, ропчущая и тоскливая, и океан, холодный, вечный, самодостаточный.
Вспомнилась фраза из книги русского автора, прочитанной не так давно: «Я никогда не понимал, зачем Богу было являться сюда в безобразном человеческом теле. По-моему, гораздо более подходящей формой была бы совершенная мелодия — такая, которую можно было бы слушать и слушать, без конца».
Смешной русский! Бог ведь и приходит в виде мелодии. Ежечасно, ежеминутно. Вот как сейчас. Немножко хмурая и грозная, но просторная до озноба мелодия, музыка прозрачной живой воды, жадных чаек, толпящихся туч.
Бог-мелодия, надо же… Положительно, остров Гиперборея действует благотворно на мою психику — еще одно тому подтверждение. Всегда был склонен к совсем иным дефинициям Всевышнего. В виде антропоморфном ощущал Его неким существом, кто меня ненавидит, причем активно, страстно и действенно. Абстрагируясь же от личных качеств — некая направленная на меня извне разрушительная сила.
Когда-то я сравнительно легко преодолел пропасть между ментальной установкой «Бога нет» (следствие юношеского материализма, противостоявшего родительскому воспитанию) и «Бог есть». Но вот между последней максимой и пресловутым утверждением «Бог есть любовь» пропасть оказалась бездонной, непреодолимой никакими силами. Во всяком случае, для меня.
Мои высокие размышления прервали звуки чужого присутствия. Я оглянулся, досадуя.
Метрах в двадцати, у самого берега, в профиль ко мне стояла девушка. Чуть пританцовывая, увязая сапожками в мокром песке, подставив лицо и короткие волосы грубой ласке ветра.
Совсем юная, тинэйджер — она-то какого дьявола здесь? Неужели «хроническая»? Насколько я понял из болтовни Трейфула, молодые редко бывают «хрониками», точнее, им труднее поставить с уверенностью роковой диагноз, причислить к сонму обреченных.
Ждет своего безболезненного укола и кайфует…
Я быстро пошел прочь от берега, не оглядываясь.
Львиная доля ужаса заключалась в том, что девушка напомнила мне её — мою шестнадцатилетнюю дочь, беспутную, безбашенную и бессердечную. Схожая фигурка: невысокая, с широкими и острыми мальчишечьими плечами и округлыми женственными бедрами, короткая растрепанная стрижка, обтягивающие джинсы с дырами на коленках.
Напомнила? А разве я забывал? Никогда. Лишь в редкие минуты отстраненности и покоя отдыхал от мучительного образа, переставая держать в сознании.
С кем она сейчас? Кувыркается в чужих постелях (на лужайках, сиденьях авто, телефонных будках, крышах), наращивает список (надеюсь, она добилась того, чтобы число плюсиков перевешивало минусы), ищет приключений на свой обтянутый джинсами соблазнительный задок, курит без перерыва в компании немытых бродяг, с умным видом изрекает по-детски глубокомысленные глупости, танцует на асфальте, плещется в фонтанах, хохочет… Не подхватила ли, будучи беспримесной пофигисткой, гонорею или ВИЧ? Не удивлюсь, коли так — удивлюсь, если до сих пор хранима своим ангелом за правым плечом, угловатым, мальчишечьим. Он большой оригинал, ее ангел-хранитель, любитель распущенных лживых девчонок, плюющих на всё и вся. Должно быть, белая ворона, террибль анфант, в прилежной ангельской стае…
Чтобы не захлебнуться в привычных адских хлябях, едких и жгучих, всегда одних и тех же, перевел мысли — как стрелочник ржавую неподъемную стрелку, на другое. Вернулся к девчушке, юному «хронику», флиртующей с норд-вестом на берегу, потряхивая гривкой. Представил ладную фигурку в светлых джинсах и желтой ветровке. Зачем она здесь, что потеряла на острове — резвая, свежая, с крепким спортивным телом?..
Меня встряхнула мысль, скорее даже озарение с неприятно отрезвляющим привкусом. А ведь он вовсе не бессребреник и не Дон Кихот, этот самый профессор Майер! Еще меньше похож он на младшего брата Альберта Швейцера. «Оттаявшая Гиперборея» приносит прибыль, и немалую. Иначе он вряд ли загорал сейчас на Сейшелах, под отупляющим и взращивающим низменные инстинкты южным солнцем.
Островок этот в северном море, эта овечка — не с вересковым, но с золотым руном. Будь у меня побольше пядей во лбу, догадался бы еще в кабинете Трейфула. Ну, конечно! Поскольку среди пациентов клиники немало молодых и физически здоровых, можно делать отличный бизнес, продавая для трансплантации молодые и здоровые органы. Вот почему им не особенно важно, нищий их клиент или миллионер. (У нищих стариков и старух, должно быть, вот у кого оказаться на райском острове шансов маловато.)
Надо думать, таинственное снадобье или сладкий укол, с помощью которого здесь принято переправлять в лучший мир, не портит отдельные детали организма. (Быть может, и не укол это вовсе, а хорошо рассчитанный удар по черепу?) Понятно теперь, отчего истекал елеем и медом Трейфул, заманивая меня сюда. Они неплохо подзаработают на мне, эти предприимчивые ребята — Майер, Трейфул, Роу и иже с ними, прикупят виллу-другую на пальмовых островах. Очень даже неплохо: в свои тридцать семь не успел еще заработать ни одной серьезной болезни, кроме вялотекущего отчаянья.
Не заметил, как вновь очутился на берегу. Девушки видно не было: отмахал километра два, не меньше, миновав пару бухточек и далеко уйдя за границу разрешенной территории.
Прозрачные щупальца волн коснулись ботинок — так близко придвинулся к ледяному дышащему простору. Студеные брызги впивались в лицо. Бакланы и чайки носились взад-вперед, и их резкие тела свистели так низко, что я невольно пригибал голову. Одна из чаек ринулась вниз с энергией и отчаянностью самоубийцы. Но не убилась, а, подхватив блестящую рыбину, унеслась с нею прочь, под взбаламученные небеса.
Волна гадливости схлынула неожиданно быстро и почти бесследно. Вспомнился символ из старой книжки по мифологии: кольцо из двух змеек, темной и светлой, кусающих друг друга за хвосты. Свет и тьма, добро и зло, логос и хаос, органично сцепленные друг с другом, неслиянно-нераздельные.
Даже если одного из пяти здешних клиентов профессор Майер переправит на тот свет в наиболее пригодном для этого состоянии духа — он делает благое дело. Даже если остальные четверо не успевают добрести до блаженства, либо теряют его от страха в момент перехода. Он делает благое дело, старина Майер, извлекая попутно баснословные прибыли и прожигая свою бренную оболочку на знойных роскошных пляжах.
