Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра
— От детей, — сказал он, постучал себя по макушке указа тельным пальцем и широко улыбнулся. — Расщелина между мирами. Щели в черепе, с которыми мы рождаемся и которые вскоре зарастают. Но швы остаются. Они показывают, где род ничок. — Он помахал рукой, как бы отгоняя все кроме главного. — Мы умеем расщеплять атомы и соединять гены. Нити нашей судьбы в наших руках. Остается сплести их воедино и направить себя в будущее.
— А оно начинается с детей, — сказал я.
Антонио кивнул и поднялся.
— Я должен идти к ним.
Он забросил bota за спину, положил мне руку на плечо, так, как он это делал много раз в прошлом.
— Не останавливайся, дружище. Становись на наши плечи и смотри далеко за горизонт. Мы живем через вас и внутри вас. Я вижу тебя каждый месяц, когда в полнолуние развожу мой костер. — Он откашлялся. — Мы еще встретимся. Мы с тобой славно путешествовали, и еще есть места, куда я не могу идти один. — Он взял мою руку в свою. — Хорошо, что мы знаем эти вещи, правда?
Я пожал ему руку.
— Hasta pronto, — сказал я.
— Hasta pronto.
И он ушел.
С тех пор я больше никогда его не видел.
Я возвратился к группе. Мы завершили нашу работу у Камня Смерти, затем вошли в руины и провели в них ночь.
На следующее угро мы спустились с горы и ожидали поезда на Куско. Девочки-индеанки лет десяти-двенадцати продавали туристам безделушки, сувенирные керамические бусы, ожерелья из старых перуанских монет, дудочки, свистки и т. п. За эти годы я познакомился со многими из них. Когда я садился в поезд, одна из них, самая маленькая, произнесла мое имя. Я обернулся к ней с улыбкой.
— Старик велел передать вам это, — сказала она и протянула руку. Я взял с ее ладони крошечный матерчатый узелок, поблагодарил и приласкал ее, а на прощание купил пару простеньких серебряных сережек. Заняв место в вагоне, я развернул узелок: это была золотая сова из mesa дона Хикарама. Ночное видение, забытое знание. Предмет, который я держал в руке, когда впервые, в полном сознании, бежал по лесу там, на altiplaпо.
*22*
Между представлением и действительностью,
Между побуждением и действием
Падает тень.
Т. С. Элиот5 апреля 1987. МачуПикчу
Спустя несколько часов. Пишу при свете костра, наилучшем освещении для такой работы. Удивительная группа. Десять из восемнадцати не дали себя чрезмерно увлечь ритуалом, не пытались тут же объяснить приобретенный опыт при помощи сверхсложных логических структур и предрассудков. Они обладают здоровым скептицизмом, который служит им не для убежища или временного комфорта.
К. делает попытки вступить со мной в контакт. Хотя меня и тошнит от ее феминизма. Упрямая либералка с Восточного побережья, из привилегированных слоев типа Фи-Бета-Каппа, шикарная, как прыщ на заднице. Еще и доктор медицины. Минимум двое мужчин влюблены в нее, но она, неукротимая духом, остаётся независимой и равнодушной. Действительно ли она неукротима, или только ведет себя так, чтобы выглядеть неукротимой? Это мы еще посмотрим.
— Закройте глаза.
— Зачем?
Зачем. Мы в поезде Мачу Пикчу — Куско. Билеты в это утро покупал я, и мне пришлось выложить кругленькую сумму в mordida, чтобы посадить группу в первый класс переполненного поезда. Зато мне не составило труда оказаться с ней вдвоем в одном купе.
— Сюрприз, — сказал я.
Ее зелено-карие глаза встретились с моими. Я поднял брови.
— Закройте.
Она глубоко вдохнула, затем выдохнула так, что это похоже было на короткий вздох, и закрыла глаза. Я достал из кармана гранат и пальцами разделил его надвое. Она улыбалась. Гранат был спелый, сок стекал с моих пальцев на пол купе.
— Уже? — спросила она.
— Откройте рот.
Она улыбнулась еще шире, но отвела голову назад и в сторону. Я смотрел на ее шею. Она качала головой отрицательно.
— Вы мне не доверяете?
— Нет.
— Тогда откройте глаза, — засмеялся я.
Кажется, она решилась. Ее плечи опустились на полдюйма, губы раскрылись, обнажив язык, готовый к неожиданностям. Моя рука качалась в такт движению поезда, но я положил дольку плода ей на губы. Она сжала ее зубами, сок потек по подбородку, и она подхватила каплю указательным пальцем. И открыла глаза. В них светилась улыбка.
Я уехал в Бразилию писать книгу. Она возвратилась в Нью-Йорк, а затем приехала вслед за мной. Месяц спустя я проводил семинар в Германии, она нашла меня и там. Я снова переехал в Марин Каунти, и она бросила на втором году работу в престижной больнице, чтобы поехать со мной. Она обратилась в три больницы в поисках работы, и во всех трех получила согласие. Сейчас она работает в Медицинском центре Стенфордского университета.
В феврале 1988 года я возглавил экспедицию по Тропе Инков к МачуПикчу, а в марте вернулся, чтобы присутствовать при рождении нашего сына.
7 января 1989. Долина Смерти
Второй день трехдневного семинара в пустыне. Ужасно скучаю по К. Связи нет. Последний раз разговаривал с ней позапрошлой ночью. Жажду ее присутствия. Страдаю от сомнений: вспомнит ли маленький Ян своего отца после многих недель разлуки. Какая светлая боль.
Наступил день; группа разбрелась по пустыне. Мы голодаем, и все уходят на целый день в поисках видений. Я соорудил самодельный указатель из найденных в пустыне сучьев и повесил на длинной палке красный платок, как флаг. Это указатель места встречи. Я должен находиться здесь, в месте сбора, но вот я чувствую, как нечто мне уже знакомое влечет меня. Что-то находится там, на востоке за горизонтом. Я могу увидеть, где оно, хотя видеть-то нечего, вокруг целые мили пустых песчаных дюн. Но я должен ожидать здесь, это моя обязанность. Я — центр сбора.
Позже
К черту. Слишком сильное влечение, и мой желудок терзает тревога. Я покинул очерченный на песке круг и устремился в дюны.
В пустыне январь, солнце раскаляет песок и воздух, хотя ночью температура опускается почти до нуля. Идти пришлось значительно дальше, чем я предполагал, как в тех сновидениях, когда идешь к чему-то на горизонте, а горизонт удаляется, потому что это вещь кажущаяся, и ты знаешь, что никогда его не достигнешь, хотя и чувствуешь, что ты уже вроде бы близко.
Песок был нетронутым, мягким и глубоким, и когда я достиг подножия дюны, к которой шел, мои ноги ныли, пот заливал лицо, шею и грудь. Я снял штормовку и обвязал ею пояс, а сорочкой — голову. С верхушки дюны надо мною нависала вылизанная ветром песчаная губа с острым, как лезвие, краем. Я пытался подняться на дюну. Два шага вперед, один назад, и я сползал вместе с песком; снова карабкался до середины склона, и снова сползал к подножию; песок прилипал к рукам и груди, я часто и тяжело дышал.
Я обернулся и посмотрел назад, щурясь от отраженного солнечного света. Сигнального платка не было видно. Я взглянул на часы, я шел сюда около часа. Три мили? Может быть.
Я снова посмотрел на склон, на гребень дюны, и увидел то, чего не заметил раньше. Справа по склону и через гребень вели следы чьих-то ног. Следы нечеткие, просто впадины в мягком песке, но расстояния между ними не оставляли сомнений. За гребнем кто-то был. Ждет меня? Кто-то из нашей группы? Я оглянулся на пройденный путь, на цепочку моих следов на песке и увидел, что там есть и другая цепочка. Я шел, не сознавая этого, по чьему-то следу.
Я затаил дыхание, хотя сердце сильно билось от неясного предчувствия. В адреналиновой горячке я вскарабкался на склон, и хотя гребень обвалился, образовав небольшой оползень, я сумел перебраться на другую сторону.
Следы продолжались и здесь, наверху, те самые, по которым я шел. Здесь они и заканчивались. Я осмотрел горизонт, все 360 градусов светлых, слепящих изваянных ветром дюн. На самом горизонте, в нескольких милях отсюда, я увидел крошечное пятнышко — мой пестрый платок. И в этот же миг почувствовал присутствие. Почувствовал сзади, спиной. Я оборачиваюсь, и Солнце заставляет меня зажмуриться, пот разъедает глаза, я моргаю, стараясь смахнугь его, — и там, где кончаются следы, вижу себя. Обнаженный до пояса, загорелый и мускулистый, более здоровый и стройный, чем я, я сижу с закрытыми глазами, скрестив ноги, кисти рук покоятся на коленях, голова слегка откинута назад, горло натянуто и беззащитно.
Это я, ошибки нет. Здесь нет лунных теней, которые могли бы дурачить меня.
В своих путешествиях я повидал так много, сталкивался со столькими проявлениями жизни и духа, что теперь я даже почувствовал что-то вроде облегчения от того, что меня можно еще удивить. Как говорил Эдуарде, каждый раз, когда в твою жизнь приходит видение, это неожиданно. Это счастье.
Но существует и то «Я», которое цепляется за полурациональное сознание, и я опустился на песок и коснулся одного из следов. Так пробуешь ущипнуть себя, чтобы убедиться, что не спишь.
