Тюдор Парфитт - Потерянный Ковчег Завета
Я как раз подбадривал себя хорошим глотком «Лафройга» из фляжки… и вдруг у меня чуть не остановилось сердце. Я увидел двухголовую змею. Мне мигом вспомнилась легенда лемба, по которой Ковчег стережет змея с двумя головами; разум мой немедля повернул к безумию. В панике я оглядывался вокруг. Неужели где-то в этих тростниках спрятан Ковчег?! Я снова посмотрел на воду и понял, что вижу два омерзительно скользких и зеленых конца одной и той же змеи. Тут блеснуло лезвие тяжелого малайского криса, и в лодку, извиваясь, шлепнулись — прямо к моим ногам — две половины питона.
— Ты что, Богале? Это дар Яхве! — Радость, сиявшая на их лицах, слегка меня успокоила.
— Сегодня у нас будет хороший обед, — сказал Вайза, потирая руки. — Это животное для нас большой деликатес, вы, наверное, и сами знаете. Мы обычно едим его на свадьбах.
— На моей свадьбе такого точно не будет, — пробормотал я, с нежностью вспоминая Марию. На темном худом лице Тони появилось озабоченное выражение.
— А что? — спросил он. — Это не кошерное?
Я твердо и авторитетно, как только мог, произнес:
— Мне жаль, но питон — не еврейская еда. Не кошерная, Тони, совсем не кошерная.
Попытка, как выразился Рувим, взглянуть с другой колокольни привела меня к столкновению с тем, чего я боюсь больше всего на свете. Еще она привела к тому, что меня приняли за мессию. Еще она заставила меня понять, какой резонанс во всем мире получила тема Ковчега и как разнообразно она трактуется у разных народов. Лишь самого Ковчега, Ковчега во плоти, таки не было. Совершенно понятно, ясно и очевидно: здесь его нет. Как бы сильно мне ни хотелось. Даже если когда-то он тут и был, я не имел никакого желания искать его здесь и дальше — в этой змеиной яме. И если он здесь — во что я не верю, — то пусть здесь и остается, в своей заросшей тростниками и кишащей змеями лагуне. Я мельком подумал об отце: он бы, конечно, остался, змеи там или не змеи… А вот я — нет.
Я вдруг вспомнил свою подругу и затосковал по сальсе, по лондонскому пиву, приличному вину, мелкому дождику, роскошной китайской кухне, по Марии в своей постели, по настоящим газетам, театру. Я скучал по классам и библиотечным залам Блумсбери. Библиотеки! Где-то в самой глубине души я всегда верил, что убежище Ковчега откроет мне какой-нибудь пыльный фолиант в одной из великих библиотек мира — Ватиканской, Бодлеанской, Британской. Вот это и будет моим следующим приключением!
Из Порт-Морсби я позвонил Рувиму и сообщил ему плохую новость: Ковчега в Папуа — Новой Гвинее нет. И сказал, что возвращаюсь в Лондон. А он, если пожелает, может оплатить мне курс аверсионной терапии. В обозримом будущем я намерен вести сидячую, размеренную жизнь ученого.
13
СТРАЖИ КОРОЛЯ
Терапия мне не помогла.
За пять лет след остыл еще больше. В 2004 году мне сделали серьезную операцию, которая надолго приковала меня к постели. Выздоравливал я долго и успел получить огромную дозу плохих новостей. Неожиданно, от сердечного приступа, умер Рувим. Это произошло осенью 2005 года. В моей жизни образовалась страшная пустота. Лишенный его поддержки и энергии, я испытывал искушение оставить поиски Ковчега. Я говорил на эту тему с отцом; он старался поддержать мой дух.
— Ты уже давно как неживой, — сказал он. — Пока можешь — делай, что должен.
В то время я был еще слишком слаб, чтобы предпринимать какие-либо действия, поэтому проводил много времени в библиотеках, занимался и преподавательской работой, и вопросами, связанными с Ковчегом.
К тому времени я еще больше уверился: рассуждения, которые привели меня к выводу, что последним воплощением Ковчега стал Нгома Лунгунду, верны. Он почти наверняка где-то в Африке. Но где именно?
Настал февраль 2007 года. Я сделался нервным и раздражительным. Я устал от книг, библиотек, научных трудов и диссертаций.
Я устал от института, от коллег. Мне хотелось дышать, двигаться, хотелось опять путешествовать.
После перенесенной болезни доктора запретили мне совершать утомительные поездки. Я уже собирался выбросить свои старые «тимберленды», которые всегда надевал в дорогу. Теперь же, когда мне стало лучше, захотелось их достать и смазать. Захотелось кинуть в холщовую сумку какие-нибудь пожитки и сорваться с места. И где-то в голове, как бывало раньше, опять зазвучали киплинговские строки:
Там, за этими горами, что-то прячется. Иди же!
Отыщи, оно сокрыто, ждет тебя оно, иди!
Те, кто когда-то так или иначе имел отношение к моим поискам, больше не могли ни участвовать в них, ни поддерживать меня, ни отговаривать. Из моей жизни ушел не только Рувим. Ослепительно прекрасная Мария бросила меня в 2006 году, не сказав ни слова, и уехала к себе на родину. Дэвид Паттерсон, мой учитель, умер от рака годом раньше, в 2005 году. Шула Эйзнер, моя давняя приятельница из Иерусалима, умерла в том же году, тоже от рака. Давно нет в живых Донияха и Рабина. В 2003 году умер Мазива, в 2005-м — Сэмьюэль Моэти. И Дауд тоже умер — он заразился СПИДом и скончался в феврале 2006 года. Диссертацию он так и не дописал.
Я остался совсем один.
Я был в своем старом каменном доме в Лангедоке и пытался согреться. Система отопления опять испортилась. Бигль надул на полу в столовой. Опять. Без Марии этот некогда красивый дом пришел в упадок. Повсюду валялись пустые бутылки. Пустые воспоминания. Дровяная плита в кухне плевалась огнем и дымила, от каменного пола поднимался неприятный сырой холод.
И тут, как гром среди ясного неба, загремел телефон.
Магдель Ле Ру работает в Претории; она сыграла важную роль в генетическом исследовании, которое привлекло внимание мировой общественности к племени лемба. Она написала о лемба много трудов, включая интереснейшую книгу, опубликованную в 2003 году. Магдель не забыла о моем интересе к легендам о Нгома Лунгунду и позвонила, чтобы сообщить захватывающую и невероятную новость: Нгома Лунгунду нашелся!
Ну может, не совсем еще нашелся, но один ее знакомый точно знает, где он спрятан.
— Магдель, речь идет о каком-нибудь старом нгома вообще или о том самом Нгома?
— Да, о том самом. Кое-кто знает, где он спрятан. Во всяком случае, он так говорит.
Этот «кое-кто», рассказала она, некий искатель приключений из Южной Африки по имени Ричард Уэйд. И он готов за вознаграждение — сумма пока не названа — отвести меня в пещеру в некой, тоже пока не названной и почти недоступной области Соутпенсберга, между Южной Родезией и Зимбабве. В пещеру, где, как он утверждает, находится Нгома. Но Уэйд пока что не готов сообщить, где она расположена и как он отыскал это место.
Я испытал прилив адреналина. Первой мыслью было позвонить Рувиму. Потом я вспомнил: Рувим умер.
Я взял билет из Тулузы до Лондона, а два дня спустя уже прибыл в Преторию, в дом Магдель Ле Ру.
Раскусить Ричарда Уэйда с первого взгляда оказалось нелегко. Крупный, светловолосый и голубоглазый, симпатичный, довольно полный. На вид добродушный, но говорил жестко.
На нем была обычная для буша одежда-хаки и прочные высокие походные ботинки. Поймав мой взгляд, он объяснил, что в это время года в горах полно ядовитых змей.
У меня похолодело в груди. Собрав последние жалкие остатки мужества, я небрежно заметил:
— Если верить легенде, Нгома стерегут змеи, у которых с обоих концов головы.
— Что ж, — коротко сказал Уэйд. — В любом случае нужно как-то защититься.
— Думаете… и мне понадобится? — спросил я.
— Не поможет, — ответил он. — Они бросаются в лицо.
У меня в животе что-то сжалось. Аверсионная терапия, которой я подвергся, не имела такого успеха, как я рассчитывал.
Уэйд без умолку трещал о своих предках. Он, оказывается, не из простой семьи. В тридцатых годах девятнадцатого века его предок работал военным секретарем при губернаторе колоний на мысе Доброй Надежды.
— Этот человек был настоящее стихийное бедствие, как все Уэйды. На нем лежит прямая ответственность за шестую кафрскую войну и «Великое переселение» буров.
Другой предок Ричарда, живший тоже в девятнадцатом веке, Томас Уэйд — известный изобретатель системы транслитерации с китайского языка, так называемой системы Уэйда — Джайлса. Мать Ричарда происходит из голландского аристократического рода. Семья его была когда-то богатой, и он получил отличное образование в Южной Африке. Свою родину он любит и знает, как мало кто из белых африканцев. Уэйд говорил, что много лет прожил в хижине в зулусской деревне, Народом лемба он интересуется уже давно, пишет по этому племени диссертацию и начал очень увлекательные археологические раскопки.
— Как раз такую книгу про лемба, как вы написали, собирался написать и я, — сказал он. — И такие исследования ДНК, как те, в которых вы принимали участие, я тоже всегда хотел провести.
