Кристин Барнетт - Искра Божья, или Как воспитать гения
К сожалению, Джейк был очень привязан к нам с Игором, и чем больше он углублялся в материал, тем яснее становилось, что ему необходимо гораздо больше в плане обсуждения, чем мы могли ему дать.
Однажды вечером мы с Майклом, переключаясь с канала на канал, решили посмотреть фильм, который назывался «Я — Сэм»[18]. В этом фильме Шон Пенн играет умственно отсталого взрослого по имени Сэм — отца обычной пятилетней девочки. В одной из наиболее трогательных сцен фильма дочь читает Сэму книгу «Зеленые яйца и ветчина» доктора Сюсса, и они оба понимают, что девочка интеллектуально переросла отца. Когда сцена завершилась, я обнаружила, что так сильно вцепилась в руку Майкла, что даже оставила ногтями отметины у него на ладонях. Мне кажется, я могла понять, что Сэм переживал в те мгновения: странную сладко-горькую смесь гордости и отрешения.
Я гордилась Джейком и его достижениями, и мы очень хорошо проводили время вместе, но теперь снова оказались в ситуации, когда он не мог говорить со мной. На этот раз, конечно, причина была не плохой. Хотя я, естественно, никогда не предала бы моего необыкновенного сына ни за что на свете, что-то внутри подсказывало мне, что он меня слегка дурачит тем, как быстро овладевает академическим знанием.
Все те шаги, которые дети делают на пути к взрослой жизни, отделению и независимости — первая ночевка вне дома, получение водительских прав, первое свидание, — также подготавливают и их родителей к неизбежной разлуке. Я уже испытала похожие моменты с Итаном и Уэсли, но с Джейком ничего подобного не было. Более того, все произошло как-то внезапно и сразу. Вот почему мне было так приятно сидеть рядом с Джейком на диване, пока он слушал лекцию профессора из Принстона или Гарварда. И притом, что я не могла понять даже наиболее общие положения, которые там рассматривались, я могла погладить кудряшки сына, да, хоть и на короткое время, побыть для него просто мамой.
То, что в течение целого семестра Джейк не был связан никакими обязательными посещениями, было для развития его интеллектуальных способностей чрезвычайно полезно. У него было время исследовать все, что он хотел, и так глубоко, как хотел, куда только его могло завести собственное любопытство. Можно было его сравнить с могучей скаковой лошадкой, которую отпустили побегать на воле после многих лет, когда ей приходилось ходить на привязи.
— Умерь пыл, приятель, у тебя уже из ушей дым идет, — поддразнивал его Майкл.
Иногда нам даже казалось, что мы будто слышим, как зажигается огонь, когда у Джейка бывало озарение за озарением, когда одна идея вела его к другой и зажигала ее. Он был тем огнем, который только сильнее разгорался, когда имел то, что можно наблюдать, читать или изучать.
Большинство идей Джейка представляли собой уравнения, которые уже были разработаны и доказаны. Некоторые его идеи отличались оригинальностью, но имели некоторые погрешности, от которых он избавлялся через два-три дня. Он не испытывал ни разочарования, ни раздражения по поводу своих ложных шагов. В действительности он двигался вперед настолько легко, что казалось, незначительные неудачи даже не привлекают его внимания. Вероятно, он двигался по какой-то тропе, которую только он мог видеть, и она была четко определена именно для него.
Подобное бегство от реальности к творчеству и стало его настоящей действительностью, а вся суета повседневной жизни превратилась в запоздалое раздумье. Он мог совершенно внезапно сорваться с качелей на игровой площадке на противоположной стороне улицы и стремглав нестись домой, чтобы не потерять уравнения, которые буквально высыпались из него. Однажды вечером Джейк исчез, не говоря ни слова, из-за стола, он поленился взять фломастер и исцарапал всю доску вилкой, которая как раз оказалась у него под рукой. Идеи приходили ему в голову иногда совершенно неожиданно, и я дала ему блокнот, чтобы он мог носить его с собой и записывать то, что было нужно, — но это не могло решить все вопросы. Каждый раз, когда Джейк записывал одну идею, ему на ум приходила другая, и он тут же полностью переключался.
В течение всего того семестра Джейк, как всегда, усиленно занимался. Но его упорство вместе с тем сочеталось с чувством радости, возбуждения и было больше похоже на игру. Когда уравнений, над которыми он работал, становилось слишком много и они не умещались на бумаге, он стал писать фломастерами для белой доски на окнах дома. Я часто не шелохнувшись стояла в дверях и наблюдала за тем, как он работает. Математика настолько легко «выливалась» из него и так быстро, что казалось, что он пишет под диктовку, а не размышляет над тем, что должно последовать. Единственное, что его сдерживало, — так это скорость, с которой он писал.
Я вспомнила, как Джейк и Кристофер бросали мячи в корзинку, они могли заниматься этим часами, прерываясь только для того, чтобы попить или схватить печенье. Некоторые из их бросков достигали цели, другие — нет. Иногда они разговаривали во время игры, но бывали дни, когда единственное, что можно было услышать, — хлопанье мяча по полу и скрип кроссовок. Но когда Джейк занимался математикой, в нем появлялась легкость, ощущение удовольствия от процесса — то, что я впервые заметила в нем после смерти Кристофера.
Однажды утром я наслаждалась чашечкой кофе в залитой солнцем маленькой комнате, где мы иногда завтракали. Вошел Джейк, он не обратил никакого внимания на тарелку с фруктами, схватил со стола круассан и уселся, положив ноги мне на колени.
— Мам, мне нужно, чтобы ты меня выслушала, — сказал он. — Это — математика, но если ты будешь внимательно слушать, я все объясню, и ты поймешь. Я нашел принцип.
У Джейка действительно были неестественно обостренные способности находить принципы, и эти способности, из всех, которыми он обладал, были, по мнению профессоров, у которых он учился, самыми важными. По крайней мере, они выделяли их как ключевые для достижения успеха.
То, что Джейк рассказал мне, было действительно поразительно. Я даже и не предполагала, над чем он трудился. У меня хватило здравого смысла поверить, что он на пороге чего-то очень важного, но, насколько мне было известно, «что-то очень важное» означало ускоренный университетский курс физики — впечатляющее достижение для одиннадцатилетнего мальчика. Но на самом деле все оказалось еще более важным.
Теория, которую предлагал Джейк в области относительности, была одновременно изящно простой — достаточно точной и ясной, чтобы я могла понять ее, — и впечатляюще сложной. Если Джейк был прав, то он создал совершенно новую область физики, как Ньютон и Лейбниц перевернули всю математику, внедрив дифференциальное и интегральное исчисления.
Мои первые слова, которые я с трудом смогла выдохнуть, удивили даже меня:
— Джейки, это так красиво.
Улыбка, которой в тот момент одарил меня Джейк, тоже была красивой.
Джейк начал все с картинки. Теперь ему нужна была математическая запись, чтобы описать то, что он видел. Я уже поняла, что математика — это действительно особый язык, способ описывать то, что видят люди, подобные Джейку. Он уже владел в какой-то степени начальными знаниями, но концепция такой сложности требовала знания терминов, которыми он еще не овладел.
Думаю, будет честным сказать, что с этого момента он стал вести себя как одержимый. Вся его радость и беззаботность, которыми я восхищалась раньше, улетучились куда-то, когда он начал бороться за то, чтобы выразить математически то, что он так ясно представлял себе, и чтобы его могли понять другие ученые. Джейк стал делать модели пространства и времени и многомерные модели пространства, а тем временем уравнения на наших окнах становились все длиннее и длиннее.
Джейк перестал спать. Он и раньше всегда был совой, но теперь все было по-другому. Теперь он просто не мог спать. Когда Майкл заходил к нему в комнату утром, чтобы разбудить, он находил его сидящим в той же позе и там же, где оставил восемь часов назад.
— Джейк! Ты снова забыл лечь спать? — спрашивал он его.
За завтраком Джейк клевал носом, дремал в машине, но ночью у него снова не было сна совсем, и он читал и занимался математикой.
Мы отвели его к педиатру, врач понял наше беспокойство и предложил записаться на обследование. Джейк провел ночь в больнице, весь увешанный проводами, трубочками и электродами. Обследование подтвердило то, что мы и подозревали: Джейк не спал. Но физически он был в порядке. Единственным, что не давало ему спать, была математика.
В конце концов он настолько закопался в этом гигантском уравнении, что я даже стала беспокоиться. Через улицу от нашего дома находится поле с детской площадкой у пруда, где обычно играют дети наших соседей. Я стояла, опершись на дверной косяк, и наблюдала, как Джейк неистово царапает по стеклу, заполняя оконные проемы математическими символами, которые я даже и не пыталась понять. Одновременно в окно я могла видеть, как дети его возраста играют в парке, гоняются друг за другом, раскачиваются на качелях.
