За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином - Волошина Инна
ГЛАВА 1
Начиная своё повествование, я хочу рассказать о своей прошлой жизни.
Родился я 16 октября 1815 года. Всё моё детство прошло в родовом имении под Саратовом. Моя мать — незаконнорожденная дочь князя Андрея Голицына, а отец простой служащий. Детей в семье у нас было четверо. Мать умерла рано, отец вскоре вновь женился. Нас, меня и младшую сестру Анну, он отправил к бабушке в село Рудное. Дома мы бывали редко. В девять лет я был отдан в лицей в Саратове. Там я и начал писать свои стихи. Я рос в селе, мне была близка природа, и первые мои стихи — о природе. Я пробовал писать дружеские шаржи на друзей по лицею. Но свои произведения я никому не показывал. Мне казалось, что они не достойны быть услышанными. Но так не могло долго продолжаться. И я однажды открылся нашему наставнику группы Андрею Петровичу Балдину. Он одобрил мои начинания, кое-что объяснил. Тогда я был счастлив. Уединяясь, работал над своими уже написанными стихами, пытался писать новые и вновь бежал к Балдину. Он во многом помог, но признания я как поэт так и не получил. Самое большое, что я имел — это публикации в журналах. Я был поэтом — неудачником.
На каникулы я уезжал к бабушке в Рудное. Анна, всегда была рада мне. Взрослея, мы не становились чужими, скорее наоборот: у нас были общие интересы. Сестра увлекалась поэзией, она была, пожалуй, единственной почитательницей моего таланта. Мы часто гуляли с ней в окрестностях села и подолгу могли беседовать, спорить. Она была для меня самым близким другом, не смотря на то, что я был достаточно общителен. Свои личные переживания я открывал ей, и только ей. Меня не останавливало то, что она была младшей. По-женски интуитивна, она была мудрой для своих лет. Анна для меня в одном лице была и матерью, и сестрой, и другом.
Первым ударом для меня было её замужество. А главное то, что я знал наверняка: с ним, красивым юношей гусаром, она не будет счастлива. Так я потерял своего друга. После свадьбы я почти не виделся больше с сестрой.
На двадцатом году жизни я вышел из стен лицея. У меня было образование, но не было ни имени, ни положения в обществе. Отец помог мне найти работу в одной из Саратовских контор. И я стал клерком. Но и этому был рад: я получал неплохое жалование, а главное — у меня оставалось достаточно свободного от работы времени. И тогда я предавался своим мечтам. Я очень часто гулял по скверам Саратова, о многом думал, мечтал, писал стихи. Жизнь шла своим чередом, полная житейских проблем и разных событий.
О ком мне хочется рассказать, это, конечно, Тамара.
Однажды, гуляя в парке, я обратил внимание на изящную девушку, задумчивую и, как мне показалось, одинокую. Я несколько дней приходил сюда в парк, но не решался подойти к ней, заговорить. Я видел, что она всегда гуляла одна, это было странным: разве у неё нет подруг? Однажды я всё-таки решился заговорить с ней. Она отвечала неохотно. Но меня поразил её чудесный голос, выразительность глаз. С того дня для меня началась другая жизнь. Ко мне вернулось желание творить чудеса.
Помню, когда я был маленьким, под Рождество я ждал чудо, и оно приходило: игрушкой ли, которую я находил под подушкой утром, или любимым яблочным пирогом, который пекла бабушка. Я был ужасным фантазёром: придумывал и клеил фонарики на ёлку, всяких мистических зверушек. А однажды, лет в шесть, я сделал из бумаги шкатулочку и поставил под ёлку в надежде, что Дед Мороз или Снегурочка подарят мне что-то особенное. Каждый день я заглядывал в неё, но там было пусто. И вот как-то мы обедали, и я пролил на себя суп, бабушка отругала меня и сказала, что Дед Мороз не любит непослушных мальчиков и не приходит к ним с подарками. Для меня это было самое страшное наказание: потерять доверие Деда Мороза. И тогда я помог бабушке привести мою рубашку в порядок, сбегал сам на кухню, принёс полотенце, вытер со стола, а когда поели, помог убрать посуду. Я рвался даже помыть её, но мне не дали. Мал, мол ещё. Я помогал Анфиске подмести пол, принёс ей воды, чтобы она помыла пол, вместе с ней на снегу выбивал половики, а к вечеру на кухне помогал Анфиске чистить картошку: она чистила, а я мыл её и складывал в чистую кастрюлю с водой. Потом бегал в сарай за дровами, выгреб золу из печки, правда, перепачкался сам, но зато гордился - помогаю ведь. Бабушка только руками разводила, глядя на меня. А вечером за ужином я выдал: «Бабушка, я ведь исправился, Дедушка Мороз придёт ко мне?» Она мне и говорит, что один день быть помощником, это не значит исправиться. Я обиделся. Но ожидания чуда было выше обид. Каждый день, сделав что-нибудь по дому, я бежал к шкатулочке, но она оставалась пустой. И вот однажды я открыл её и не поверил своим глазам: она была полна леденцов! Моих любимых леденцов! Я взвизгнул от радости и полетел к бабушке, я буквально чуть не сбил её с ног с криком: «Он простил меня!» «Кто? — удивилась бабушка. — И чего ты несёшься, как на пожар?» «Да как кто? Дед Мороз! На вот, посмотри!» — и я протянул шкатулочку с леденцами. Она приласкала меня и сказала: «Ну, вот видишь, если быть послушным мальчиком, то и Дед Мороз будет любить тебя!». Я был в восторге, и пошёл искать Анну, поделиться своей радостью.
Анна играла в детской. Я с заговорщицким видом подошёл к ней и протянул на ладони два леденца. Она взяла их своей пухленькой ручкой и спросила: «А тебе?» «У меня — есть», — ответил я, и гордо рассказал ей про шкатулку и Деда Мороза. Анна смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и вдруг, словно снежный ком на голову: «Это не правда! Я видела, как баба положила туда что-то». Я же утверждал, что это Дед Мороз, а она твердила: «Нет, я же видела, я же видела, это баба». Я, со слезами на глазах, и, таща сестрёнку за руку, искал по дому бабушку. Она оказалась в гостиной. Пока мы нашли её, Анна почему-то тоже расплакалась. И мы двое в слезах, перебивая друг друга, говорили каждый о своём. Когда же бабушка поняла, что всё-таки произошло, она взяла нас за руки и повела к ёлке и сказала: «Вот, что я вам положила, а про шкатулочку мне ничего не известно, я даже не видела где она стояла!» — ласково проговорила бабушка. Я запрыгал от радости и стал дёргать Анну за руку приговаривая: «Я же говорил Дед Мороз! А ты мне не верила!» Анна удивлённо смотрела то на меня, то на бабушку, то на леденцы, зажатые в ручке и, вдруг озарилась какой-то внутренней радостью, пролепетав что-то вроде: «И правда Дед Мороз!» Она, счастливая, как и я, побежала искать Анфиску, чтобы рассказать о случившемся ей.
Тогда мы не сомневались, что это был Дед Мороз… И вот ко мне вернулась вновь вера в чудеса. Я каждый день стал приходить в парк, где гуляла Тамара. Она старалась делать вид, что не замечает меня. Но я следовал за ней как тень. И время сблизило нас. Однажды мы попали под дождь, и, укрывшись в беседке, переждали непогоду. После дождя стало прохладней, а мне было нечего предложить Тамаре накинуть на плечи, и она позволила обнять её за плечи, чтобы унять лёгкую дрожь в теле. Мы гуляли до утра. О, как я был счастлив! Это был наш первый рассвет, который мы встречали на Волге. Потом я проводил её, и мы договорились о встрече. С того дня мы виделись очень часто. Это был 1837 год.
В те дни я был влюблён и многого не замечал. Я был счастлив! Но не долгим оказалось моё счастье… Мы были по-дружески близки, и я Тамаре впервые рассказал о себе всё наболевшее, хотя и чувствовал, что она не всегда со мной искренна… Как-то раз я зашёл к ней домой, горничная проводила меня в гостиную, не извещая о моём приходе, так как я часто бывал здесь. Когда же я вошёл в гостиную, Тамара сидела у окна в кресле-качалке, её лицо было залито слезами, а на коленях у неё лежало вскрытое письмо. Она задумавшись смотрела в окно и не замечала меня. Я стоял в нерешительности, не зная то ли подойти к ней, то ли уйти совсем. Когда я был готов уйти, с её уст слетело: «Господи, зачем так жестоко?!» Эти слова остановили меня, Я знал, что её больная мать была в деревне, и могло прийти известие о ней. Моё решение было молниеносным — остаться и помочь, если это в моих силах. Сделав вид, что я только вошёл, я заговорил нарочито шутливо. Тамара вздрогнула и быстро убрала письмо в конверт, свернув его так, чтобы не было видно на нём надписи. «А, это ты», — сказала она мне вместо приветствия, встала и подошла к окну, украдкой стирая слезу. В тот день я так и не узнал, что же случилось. Её взгляд был блуждающим, она избегала глядеть мне в глаза. Причину слёз объяснила тем, что ей немного взгрустнулось об ушедшем безвозвратном детстве. Но я же видел, что это не совсем так. Правды мне Тамара так и не сказала. После этой встречи я стал замечать, что, глядя на меня, Тамара меня порой не видит, её взгляд словно проходит сквозь меня, ища что-то вдали. Она не редко отвечала не впопад. Но я тешил себя мыслью, что она, просто увлёкшись моей болтовнёй, на какой-то миг предаётся мечтаниям. Были же и минуты, когда Тамара, как казалось мне, всецело принадлежит только мне одному, и я для неё — самое главное. И тогда рождались прекрасные стихи, однако и в них присутствовали мои сомнения и моя неуверенность в преданности Тамары.
