Олег Шишкин - Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж
И все же, когда ситуация достигла накала, правительство Лхасы прибегло к помощи английской армии. В горных районах на озерах появились британские гидросамолеты. Они высадили десант, который эффективно разогнал отряды повстанцев и примкнувших к ним кочевников-номадов. Здесь в степных горных районах это было сделано без особого труда.
Шла странная война. Британцы считали, что они обороняют дальние рубежи колониальной империи. Номады и горцы сражались за независимость протектората. Их тайные лидеры, получавшие инструкции из Москвы, мечтали о превращении средневекового Тибета в Тибет коммунистический. Коминтерновские бонзы считали битву в горах борьбой за Всемирную федерацию. Кое-кто смотрел на случившееся как на проявление всеобщего хаоса. И только члены ЕТБ знали, что шло сражение за территорию спасения, за всемирный Арарат, на котором уцелеют последние пророки последней цивилизации, когда поднимутся воды нового всемирного потопа.
Восстание номадов провалилось. Многие погибли. Спаслись только те, кто успел отступить маленькими группами в лесные районы. Бунт угас. Жизнь продолжалась.
Эпилог. В пасти льва
Семь лет спустя, в январе 1935 года, Рерих, его жена и сын Юрий прибыли в Пекин, совершая вторую Азиатскую экспедицию. На этот раз их интересовали засухоустойчивые злаки, произрастающие в степных районах Китая. Официально экспедиция патронировалась Департаментом сельского хозяйства США и его главой Генри Уоллесом.
Семейство остановилось в номерах «люкс» пекинского отеля «Де Вагон Ли». Рерихи вели жизнь светских людей: обедали у голландского посланника, посещали представительство фирмы Форда, копались в книжных развалах дорогих букинистических магазинов. В марте было решено выехать в степь и провести полевые исследования и сбор гербария в районе селений Цаган-Куре и Наран-обо, что рядом с границей Монгольской Народной Республики— «в одном дне конного пути»[250]. На той стороне уже красные флаги. Но путешествие откладывалось до лета. А пока Рерихи изучали жизнь Пекина.
И хотя внешне время для путешественников текло размеренно и спокойно, 8 января Николай Константинович сделал запись в дневнике: «Но ясно одно, что приходится обращать внимание даже на малые, казалось бы, детали, которые могут вести к новым раскрытиям. Вчера же получили телеграмму из Харб.
(Харбина — О. Ш.) с повторением той же криптограммы о комнатах. На этот раз дешифровали криптограмму и поняли: в ней совет не останавливаться у одного лица. Совет правильный»[251].
И на этот раз жизнь Рериха протекала под пристальным вниманием спецслужб различных держав. Особый интерес его поведение вызывало у французской контрразведки. Информация о контактах Николая Константиновича тщательно анализировалась и направлялась в парижскую штаб-квартиру Сюрте, откуда она уходила в МВД и Министерство обороны Франции. Основные сообщения поступали от источника n* Р-1190, охарактеризованного как «надежный». 23 января он зафиксировал встречу Николая Константиновича и сотрудника Разведывательного управления Красной Армии Александра Федоровича Гущина, одного из самых Мощных советских агентов в Китае. В середине 20-х годов этот бывший офицер царской армии выполнял задания главного политического советника СССР в Китае Михаила Бородина и пользовался доверием главного военного советника СССР маршала Блюхера[252]. В начале 30-х годов Гущин заявил своим знакомым, что решил порвать с Советами — об этих контактах было известно многим. Разумеется, все сказанное Александром Федоровичем было ловкой игрой, и он продолжал выполнять задания, приходившие из Москвы. Он лихо сорил деньгами, имел недвижимость в Шанхае и Токио и на фоне эмигрантского полунищенского существования выглядел весьма респектабельно. Его визиты в столицу Японии совершались с постоянной периодичностью — он говорил, что имеет там дело. (Бывший шифровальщик военных атташе Красной Армии в Шанхае, Чанчуне и Харбине Николай Иванович Трофимов сказал четыре года назад: «Гущин? Да он был связным с Токио».)
Гущин появился в отеле «Де Вагон Ли», когда тот самый срок, десять лет, который Рерих оговорил с советскими вождями для своего возвращения, подходил к концу. Сотрудник Разведупра застал его тогда, когда художник уже жалел о своем обещании, хотя еще не отказался от прошлого столь решительно: «В 1926 году было уговорено, что через десять лет и художественные и научные работы будут закончены»[253].
Да, в тот момент он уже был другим человеком, не тем Рерихом, подписавшим щедрое завещание весной 1926 года в генеральном консульстве СССР в Урумчи, назвавшим своим главным наследником «Всесоюзную коммунистическую партию», а главными распорядителями— Сталина и Чичерина. Им было завещано все: «все мое имущество, картины, литературные права, как и шеры американских корпораций». Правда, в свои права они могли вступить лишь после смерти жены, Елены Ивановны.
Вестника Рерих ждал давно, и вот он вошел в его номер. Доверимся же теперь надежному источнику французской контрразведки n* Р-1190 и его скупому но впечатляющему отчету о встрече агента Разведупра с Николаем Константиновичем: «..Рерих отказался вести переговоры с Гущиным по поводу дела в Монголии. Неизвестны детали этих переговоров, но известно, что Гущин— человек очень решительный, очень умный и имеет большое влияние в Монголии. Поэтому это дело могло бы иметь важные последствия»[254].
Гущин, предлагавший Рериху уход в МНР, даже не предполагал, что встретит с его стороны отказ. Но что же еще мог сказать ему человек, только вчера, 22 января, назвавший в своем дневнике решение Сталина об уничтожении русских храмов «адским»[255]. Уходя, Гущин просил его еще раз хорошенько обдумать свой ответ.
Несколько месяцев спустя Рерих появился с экспедицией в приграничных с МНР районах. Здесь, в селениях Цаган-Куре и Наран-обо он провел время за сбором гербария и мрачными раздумьями. Он вспомнил, как в конце 1929 года в американской прессе промелькнуло сообщение о расстреле в СССР Блюмкина только за одно то, что он, будучи в Турции, посетил главу левой оппозиции Троцкого, жившего на Принцевых островах. Знакомство с расстрелянным чернело на художнике каиновой печатью, и в России, где за одну неосторожную фразу можно было схлопотать десять лет строгого режима, Рериху не на что было надеяться. НКВД выстраивал теперь простую цепочку доказательств: Троцкий был английским шпионом, Блюмкин, его бывший секретарь, стал «главарем вооруженной лейб-гвардии» Троцкого и был «эсеровским убийцей, с 20-х годов с собачьей преданностью следовавшим за Троцким»[256], ну а Рерих входил в эту лейб-гвардию, когда путешествовал с Блюмкиным по Центральной Азии.
Мог ли Рерих рассчитывать на покровительство тех, кто принимал его на Лубянке летом 1926 года? Нет. Трилиссер уже не руководил Иностранным отделом (разведка). Генрих Ягода находился накануне отставки, но он бы и не помог в первую очередь — так как выступал в 1929 году за смертный приговор Блюмкину. Ну а Глеб Иванович Бокий уже не возглавлял Спецотдел при ОГПУ, а являлся начальником Восьмого шифровального управления НКВД, функции которого были значительно уже.
Мог ли Рерих, помимо него, расчитывать на других членов ЕТБ?
Братья по-прежнему продолжали встречаться и проводить медиумические сеансы, вызывая души умерших или на групповых сеансах связываясь с ноосферой. Однако результаты ответных сообщений из запредельного пространства были чудовищны — почти всем предсказывалась насильственная смерть в 1937 и 1938 годах. Многим раскрылись часы и даты их кончины. Все было обрисовано в самых интимных деталях, и братья как завороженные ожидали того неотвратимого мига, когда кровавый молох соберет свою жатву.
Седьмого сентября 1935 года вместо Урги Николай Константинович и его семья возвратились в Пекин. Скоро они покинули столицу Китая и надолго обосновались в поместье Нагар в индийской долине Кулу. Здесь их застало известие из США о махинациях директора Музея Рериха Луиса Хорша. Он начал в Америке процесс против художника, связанный с какими-то тонкими юридическими проблемами с налогами, и поставил своей целью доказать, будто именно ему теперь принадлежит то, что Рерих называл «все мое имущество, картины, литературные права и шеры американских корпораций». Хорш заявлял о каких-то долгах и векселях художника еще с первой экспедиции. Было ли это для Рериха неожиданностью? Только отчасти. Агент «Буддист» действовал в рамках аварийной, инструкции Москвы, имея в сейфе дубликат завещания из Урумчи. Но делал это так, как будто Рериха и Елены Ивановны не было в живых. Это означало только одно — их уже приговорили.
Да, их приговорили. И пытались под любым предлогом «вытащить» в СССР. Для этого использовались посол во Франции Суриц и художник Грабарь. Они переписывались с Рерихом, предлагали приехать и «своими глазами увидеть…», настаивали и клялись. Но он давал уклончивые ответы. Говорил о каких-то проблемах.
