Иоанн Блаженный (Береславский) - 300-летняя Брачная ночь Атлантиды
Для Всевышнего важнее не рациональная вера и не правильный обряд-обиход, а потенциал любви, заключенный в душе. Кто больше может любить, тот и дороже для Всевышнего.
Помазанницей становится душа идущая навстречу, ищущая, любящая, способная принять Премудрость. Прочие ее качества (частицы добра и зла, моральные достоинства и пр.) не принимаются во внимание. Существенно только одно: духовное мужество (способность снять завесу и созерцать правду несмотря на сопротивление внешней среды, давление усовещающих законов и институциональных норм) и нескончаемая жертвенность, агнчесть души, служение вышней любви.
Ничто так не ценит Господь, как способность созерцать откровение Его всежертвенной бескорыстной любви.
K
Рабия признает себя рабой и зеркалом. Ее любовь к Всевышнему лишь жалкая тень той любви, какой Всевышний любит ее. Осознавая это она встает в полночь, уже глубокая старуха при седых волосах, оставленная одними, не понятая другими («онемевшая бесноватая старая ведьма, живая преисподняя» — отзываются о ней окружающие). В одном белом хитоне, с возженной свечой и обезумевшим взглядом она встает с ночного одра и восхищает взор гореo.
Всевышний ожидает ее.
Все ее существо — в немощах и болезнях, в скитаниях и вопрошаниях, в метаниях и падениях, несмотря ни на что вставать и выходить навстречу Ему с зажженной свечой.
Ее никто не может угасить. И никто не сможет свернуть Рабию с пути, указанного ей Всевышним. Он захочет — и она падет. Но Он же ее поднимет. Он захочет и отнимет у нее ум, но Он же и просветит его. Захочет — посрамит, ввергнет в смятение, в ад, в страстноoе. Но затем подаст блаженство, достойное Его.
Кто вкусил хотя бы каплю этого небесного блаженства, умирает ко всему прочему. Для него не существует супружеских одров, земных влюбленностей. Его уже не привлекает красота мужского или женского тела, перспектива земного брака или аскетическая практика. Одно только обжигает сердце: Божественный Возлюбленный. Нет никого выше Него! Одно только: постигать еще и еще Его любовь и купаться в волнах Его любви.
«Люди кажутся несчастными, — пишет в дневниках Рабия. — Они сами не знают чего ищут. Цепляются друг за друга, благодарят своих любовников и супругов за то, что те дарят им человеческую теплоту крохи любви. О если бы знали они, какую любовь дает Всевышний! О если бы полагались они на Него!»
Рабия захлебывается в лучах блаженства и становится на молитву о бедном мире. Она не просит о прощении и спасении, или об обращении грешников, или о врагах. Нет, она просит о другом, о чем просят мистики: чтобы любовь, открытая ей, излилась на других. И мир просветился бы в лучах этой вышней любви. И у Всевышнего появилось как можно больше любовников, невест, мудрых дев.
Внешние рамки ничего не значат. Однажды все люди встанут под один венец и сердца их откроются от горячих потоков божественного вина. Они опьянеют от блаженства. Они наконец-то достигнут ступени просветленных и будут услышаны. И тогда Жених будет сходить с неба и питать их Своим божественным составом, Своим пренебесным существом. И они будут откликаться на любовь Его с жаром и сочетаться с Ним еще и еще.
Немощная, уже старуха, Рабия на коленях склоняется перед Всевышним и провидит мессианистическую эру. О, придет эта эра, когда отомрет, навсегда исчезнет нужда в ритуалах, воскресных мессах, «рядовых» причастиях и пр. Настанет эра Бога-ближнего, что означает: Бог приблизится и станет ближе ближнего.
K
Разве не ищет человек близости? Разве не для того вступает в брак, чтобы достичь таинственного диалога?
Но Всевышний так далек и непостижимы путь Его и язык… Нет к Нему прямых путей. Никакие каноны и буквы не ведут в объятия Отчие. Необходима некая внутренняя перемена, метанойя уже не личного, а сверхсоставного, вселенского порядка. Эта-то метанойя и называется на языке мистиков от ранних суфиев до Владимира Соловьева мессианистической эрой.
Ее существом станет не столько утопический «град Божий» (царство святых, сошедших на землю), сколько измененный порядок бытия. Всевышний «изменит Самого Себя» или, точнее, изменит Свою позицию по отношению к человеку. Изменится и слепленный заново человек. Всевышний решит по Ему одному открытым путям приблизиться к человеку. И человек также единственным упованием своим поставит сделать Бога ближним.
Это и означает мессианистическое «ближе» Бога. Уже отпадет нужда «выходить навстречу», как в притче Господней о мудрых и немудрых девах. Уже выйдут — и настанет таинственное Сретение. Но не как православный двунадесятый праздник, символически отражающий одну из вех земного пути Господа, а духовное сретение невест. Невесты встретят своего Возлюбленного, и тогда совершится их чудесная близость.
Бог приблизится. Бог станет совсем доступным (что приведет и к искушениям). Приблизится и человек к Всевышнему. И в этом основная черта Мессианистической эры. Прочее будет вытекать из нее: счастливые дни долгожительства, непрестанно возносимые молитвы, огражденность от врагов внешних и внутренних, преупокоенный мир в сердцах.
О тайне близости Божества и говорит Пречистая, раскрывая образы Богоцивилизации.
«Человек нуждается в лепке, и Я произвожу ее». Что закладывает в основание Царица? Таинственные пластины, некие антенки духовных нервов, способные слышать гласы Божии. И внутренние составы, из которых душа становится божественной возлюбленной и принимает образ мудрой девы, игнорируя все прочие, отметая тысячи других, предлагаемых ей миром.
K
На второй ступени суфийского пути снятия завесы (тарикат) следуют многие прозрения. Это по сути «руководство к духовной святости».
Но на четвертой ступени, совершенных (хакикат), в действие вступает одна небесная любовь. На нее нет никаких законов. Она царствует во внутреннем, побеждает страхи, неврозы, слабости, немощи.
Нет на нее и суда. Достигший совершенства, просветленный старец выглядит непонятным с точки зрения обывателя или (что стократ хуже) верующего обывателя. Он игнорирует ритуалы, выходит из себя, проявляет черты гнева и внешнего несовершенства… Но Бог прощает ему эти внешние вроде бы слабости, воспринимая их как язык юродства. Он хочет, чтобы Его невеста хранила печать инкогнито, была девственно сокрыта от мира, пребывая среди людей. Для того и насылает на нее различные маски и юродивые кривые зеркала, кривые юродивые образы. Но душа сочетанна узами брачночертожными с Всевышним. Она вступила в особый завет-брак с Всемогущим, и уже ничто не может их разделить.
Испытания невесты отличаются от иноческих. Всевышний попускает отступления при полном игнорировании буквы, но невеста убеждается в безусловном покрове своего Возлюбленного. И в конечном счете как бы тяжело ей ни было, каким бы тяжелым ни было бы отступление, сладчайший Жених приходит и дарит еще и еще Самого Себя и утешает несказанно.
K
И совершенней исламского хакиката и католического францисканства — Бог, живущий в ближнем. Всевышний становится одно с ним. Нет нужды прозревать Всевышнего на далеких небесах, ожидать Его суда. Бог воплощается евхаристически, сочетая нас братскими узами.
Тайна суфийского, францисканского монашеского братства не в молитвенном общежитии и совместном делании, не в «ora et labora» (вместе молимся и трудимся), а в юродивом скаженном прозревающем видении Бога в ближнем, каким бы он ни был. Бог желает в ближнем унижаться, падать, поскольку ближний не только престол и седалище Всевышнего, но и мистическое зеркало, как бы отражающее твое собственное духовное состояние.
Идеально вступать в духовный брак не только с Божеством, но и с каждым из ближних. «Я пришел в этот мир вступить в брак с Богом через страждущее человечество».
Первый из «страждущего человечества» — ближний. Он рефлекторно выражает твои собственные слабости. Падает, запинается. Отнимается у него ум, теряется вера. И при этом нельзя восстать как на другого, понимая: ближний одно со мной. И более чем одно: он — я в божественном преломлении. Прекрасный ближний — зеркальное отражение моего собственного духовного состояния. Каким я вижу ближнего, таким Бог видит меня.
Лишь постигшие тайну ближнего могут вступить в истинное братство. Мессианистическое крестное ложе: как бы ни было тяжело, сколько бы помех и препятствий ни ставил враг, сколько бы ни уязвлял ближний дурацкими поступками, повторными глупостями, сколько бы ни отнимал здоровья, сколько бы через него ни действовал дьявол — понести крест. Не осуждать. Это означает: Бог испытывает. Верю ли я в реальность нашего врага? Имеет ли враг надо мною силу?
Нет никого кроме Него. И нет ничего кроме испытаний, которым Он подвергает идущего на пути. Ближний — россыпь этих чудесных дарований, милостей и несомненно испытаний.
