Самые знаменитые пророчества и предсказания - Коровина Елена Анатольевна
— Вы будете примой, mon cher! Это я вам предрекаю!
Аня только улыбается, вымотанная до предела. Вот и старик Петипа стал предсказателем…
Безумный 1905 год начался с Кровавого воскресенья, а к осени «революционные веяния» добрались и до императорской сцены. Актеры, поддавшись всеобщим настроениям, начали то бастовать, то устраивать разные собрания. Публика, увлекшись революционными страстями, переставала посещать театры. Выходить на сцену стало тяжело. Выручали концертные выступления. Как-то морозным зимним утром Аню замучили предчувствия. И точно — к вечеру пришла записка от партнера: заболел. А ведь назавтра у них дуэт на благотворительном концерте — их специально просили выступить в пользу хора оперного театра.
— Миша! — кинулась она к молодому танцовщику Фокину, с которым училась еще в школе. — Ты можешь выступить со мной?
Фокин только руками развел: он занят в спектакле.
— Но помочь могу! — улыбнулся он. — Сочиню танец-монолог. Есть одна задумка!
Все знали: Фокин, хоть и прекрасный танцовщик, но грезит хореографией. Неужели правда сочинит? За одну-то ночь?!
Наутро новоявленный хореограф показал вариацию Лебедя на музыку Сен-Санса:
— Смотри — раскинулись руки-крылья. Лебедь поет прекрасную песню, качается на волне и застывает, пряча голову под крыло.
Анна вздохнула:
— Как грустно. Он умер?
Фокин взвился:
— Что за глупости? Он устал и уснул!
Милый Миша, он и сам не понимал, что сочинил — шедевр, новое слово в балете! Публика приняла «Лебедя» восторженно. И когда зазвучал шквал аплодисментов, Аня вдруг вспомнила, как пророчила старуха Бенкендорф: будут у Ани сильные крылья. Что ж, «Лебединое озеро» в Мариинке ей не удалось станцевать, но, может, графиня говорила об этом лебеде?..
На Масленице 1908 года Анна стала задерживаться после спектаклей. Прибегала домой чуть не под утро — щеки горят, глаза блестят. Мать тайком радовалась, — кажется, у ее недотроги появился сердечный друг.
Виктор Эмильевич Дандре, обрусевший потомок французского аристократического рода, был образован, богат, влиятелен — служит в Сенате. Ну, просто принц из сказки! А как потрясающе ухаживает! Недавно снял шикарную квартиру на Итальянской улице, обставил старинной мебелью, украсил драгоценным фарфором, картинами и повез туда Анну.
— Позвольте, Божественная! — Поднял на руки и пронес по анфиладе роскошных комнат прямо в… танцзал — огромный, залитый солнцем и блеском зеркал на все четыре стены. — Я буду рад, если здесь вы разучите еще одну свою великую роль. И может быть, однажды вы впустите меня…
Как не впустить? Того, кто дарит волшебный замок…
А по Петербургу уже поползли сплетни. Грязь! Будто Павлова всех ухажеров отбивала, чтобы продаться подороже. А тут еще сам Дандре с глупо-влюбленной улыбкой превозносил «обожаемую Анну» на всех углах. А как-то после спектакля встретил, лихорадочно блестя глазами:
— Прошу вас выйти за меня замуж!
Анна окаменела. Ну разве он не понимает: Павлова не может быть ничьей женой. Ведь это — прощай, театр! А для Анны танец — жизнь…
Наверно, отказ прочелся на ее выразительном лице, потому что Дандре вдруг опустился на одно колено и протянул огромный букет:
— Умоляю!
Анна машинально взяла букет, развернула…
Розы. Огромные алые розы! Все поплыло перед глазами. Вспомнился первый выход на сцену Мариинки. Тогда она, трепещущая от ужаса ученица, выполняла сложный пируэт. Не удержалась на ногах и грохнулась прямо на суфлерскую будку. Зал захохотал. А ей пришлось встать, вымученно улыбаясь, поклониться публике и повторить пируэт. Чуть живая, влетела она за кулисы, и кто-то протянул ей алую розу. В насмешку? Или специально? Ведь красный цвет — знак беды…
Знаки! Не о них ли говорила старуха-графиня? Выходит, и этот алый букет — вовсе не пропуск в волшебный замок, а знак беды?..
В начале 1909 года Фокин привел к Анне Сергея Дягилева. Плотный, вспотевший, похожий больше на пекаря-кондитера, чем на ценителя изящных искусств, тот начал уговаривать Павлову:
— Уже несколько лет я устраиваю «Русские сезоны» в Париже. В мае — июне решил показать балет. Хочу познакомить Париж с вами!
Аня встрепенулась. Конечно, она и раньше ездила на гастроли: Стокгольм, Копенгаген, Лейпциг, Прага. Но ведь тут — Париж! К тому же долгие гастроли — удобное решение затянувшегося романа с Дандре. Конечно, Павлова согласилась. Только после ухода Дягилева спросила Фокина: нельзя ли показать «Лебедя»? Миша вздохнул. Конечно, в «Лебеде» Аня неподражаема, но Дягилев, не смущаясь, объяснил Фокину, что хочет показать в Париже своего протеже и нежного друга — Вацлава Нижинского. Фокин ставит для него и «Павильон Армиды», и «Сильфид». А Павлова выступит просто партнершей Вацлава и самого Фокина в «Клеопатре». Словом, не она будет звездой. Но ей об этом говорить не надо…
Можно подумать, Анна и сама не поняла! Конечно, и на ее долю выпала часть грандиозного триумфа. Но лишь часть… А ведь она — прима русского балета и достойна показать миру свое искусство!
Она безжалостно бросила Дягилева, взяв другого импресарио. Партнером уговорила стать московского танцовщика Михаила Мордкина — даже к имени не пришлось привыкать. В Нью-Йорке и Лондоне ее встречали огромные афиши: «Анна Павлова». Не «Императорский балет» — как на афишах Петербурга, не «Труппа Дягилева» — как в Париже. Теперь именно ее имя — символ балета.
Разъяренный Дягилев слал депеши, упрекал в жадности.
— Да, в Америке каждое мое движение стоит доллар! — смеясь, гордилась Анна.
А что, кому-то в этой жизни не нужны деньги? Правда, в Лондоне пришлось выступать в мюзик-холле «Палас» — прямо между дрессированными обезьянами и чечеточниками. Ну и что? Обезьяны оказались даже более добродушными, чем бывшие коллеги по Мариинке.
Теперь она получала по 1200 фунтов стерлингов в неделю — больше ее годового жалованья в Мариинке и могла заплатить театру громадную неустойку в 21 тысячу рублей. Но главное, за границей Анна могла танцевать, что хотела. И все чаще выбирала «Лебедя». А как-то, стоя за кулисами, вдруг вспомнила слова графини Бенкендорф: «Эта от нас упорхнет!» Вспомнила и засмеялась. Сбылось: упорхнула. И крылья оказались сильными — лебедиными!
В феврале 1911 года Павлова гастролировала по Америке. Перед репетицией ей подали телеграмму. Открыла — не поверила. Дикость какая-то! Сенатор Нейдгарт вызывает ее в Россию «для дачи показаний». Каких еще показаний?! У нее контракт с Метрополитен-опера. Она танцует «Жизель» и «Лебединое озеро». Зачем она поедет в Россию? Там «Лебединое» никто ей не предлагает! И что за длинная телеграмма… «показаний в связи с делом Виктора Дандре». Буквы поплыли перед глазами.
— Немедленно! — закричала она секретарю. — Билет в Россию!
Виктора арестовали 28 декабря. Ревизия обнаружила растрату при постройке Охтинского моста, а Дандре эту стройку курировал. Анна не верила в виновность Виктора, зато была наслышана, что царившая на сцене Мариинки всесильная Матильда Кшесинская поклялась, что не допустит возвращения Павловой в театр. И потому в интервью петербургским газетам «несравненная» начала раскрывать «тайны жизни уехавшей примы», прозрачно намекая, что Дандре растратил деньги на свою заграничную любовницу, читай — ее, Павлову. Анна читала газеты и скрипела зубами. Идиоты! Зачем ей чужие деньги при ее-то фантастических заработках?! Ну погодите, черти, во главе с сенатором: Анна Павлова найдет на вас управу!
Так и вышло. Недолго Дандре просидел в тюрьме. Его выпустили под колоссальный залог в 35 тысяч рублей. Газеты раструбили, что его выкупил брат. Пусть считают так и дальше. Это Павловой только на руку. Тем более что она задумала немыслимое. Дандре выпустили под подписку о невыезде. Но нечего перебиваться в стране, которая никого не ценит! Словом, Анна убедила Виктора тайно уехать в Европу. Правда, после этого возвращение в Россию Дандре будет заказано. Но он не в претензии. Он будет жить там, где живет Анна.
