Жак Садуль - Сокровище алхимиков
Сен-Жермен не испытывал никакого удовольствия при мысли о земной еде. Следует также отметить, что в этот развратный век граф не проявлял никакого интереса к женщинам (или к хорошеньким мальчикам) и отличался поразительным целомудрием.
К какому же выводу мы приходим? Весьма вероятно, — что граф де Сен-Жермен обладал философским камнем, используя его как для удовлетворения своих финансовых потребностей, так и с целью сохранить крепкое здоровье и продлить жизнь сверх нормального срока. Даже если мы отвергнем гипотезу о долголетии, не подлежит сомнению, что граф, которому в 1743 году было примерно сорок пять лет, скончался в 1784 году в возрасте восьмидесяти шести лет, что намного превышает среднюю продолжительность жизни в этом столетии. В самом деле, в Вене в 1687 году объявился некий сеньор Джеральди, который был поразительно похож на графа: в течение трех лет он приводил в изумление жителей австрийской столицы, затем внезапно исчез. Затем мы встречаемся с адептом Ласкарисом — да, да, именно с Ласкарисом, главным героем одной из предшествующих глав. Этот человек привлек внимание современников вскоре после исчезновения Джеральди. Но какое отношение, скажёте вы, имеет он к графу де Сен-Жермену? Скажу честно, не знаю; однако кое-какие вопросы у меня возникают. Олисания внешности и свойств этих троих людей удивительно схожи: все они были среднего роста, среднего возраста, знали несколько языков, очень любили поговорить и, по всей видимости, владели философским камнем. Разумеется, Джеральди, Ласкарис и Сен-Жермен вращались в разных кругах общества, но за исчезновением каждого из них почти сразу следовало появление другого.
Следы Джеральди теряются в 1691 году, а Ласкарис выходит на сцену через два или три года; в свою очередь, Ласкарис исчезает между 1730 и 1740 годами — как раз перед приездом графа де Сен-Жермена в Англию…
С другой стороны, не вызывает никаких сомнений связь Сен-Жермена с обществом Розы и Креста. Некоторые утверждали даже, будто Сен-Жермен и есть Христиан Розенкрейц, основатель братства, который будто бы открыл герметическую тайну и обрел бессмертие, возникая затем в истории вновь и вновь, под разными обличьями — в том числе в образе Филалета. Так далеко я заходить не смею, но мне кажется весьма вероятным, что Сен-Жермен был посланцем общества Розы и Креста, миссионером высшего ранга, который прошел герметическую инициацию под руководством магистров этого тайного общества, сохраняющего свою загадочность по сию пору. Действительно ли он стал преемником Ласкариса, принявшего эстафету апостольской миссии (во имя пропаганды алхимии во всех слоях общества и в различных странах), скорее всего, у Джеральди? Вполне возможно, что это был один и тот же человек, менявший имена вплоть до смерти своей — или исчезновения — в возрасте более чем ста лет. Как бы то ни было, если граф де Сен-Жермен и не являлся адептом, он был, по крайней мере, проповедником герметического искусства, поскольку история его становится объяснимой лишь в свете философского камня.
Адепты XX века
Несмотря на блестящие демонстрации, с которыми мы только что познакомились, алхимия в конце XVIII — начале XIX века пришла в полное забвение. Роковую роль сыграл в этом французский химик Лавуазье, чьи теории, признанные быстро и повсеместно, принципиально исключали возможность трансмутации металлов. Укрепившая свои позиции официальная наука сначала объявила все сообщения о трансмутациях, произведенных в минувших столетиях, вздорной выдумкой, а затем решила их попросту игнорировать. Осознав тщетность своего апостольского служения, адепты отказались от попыток вербовать прозелитов и стали отныне трудиться мышь для самих себя.
Именно поэтому в ХГХ и XX веке нам известны лишь очень немногие представители герметического искусства. Более того, эти авторы делали и делают все возможное, чтобы сохранить анонимность и избежать внимания публики. Будь то Силиани в 1832 году или Фюльканелли в наши дни, мы не в состоянии обнаружить, кто скрывается за этими герметическими псевдонимами.
Силиани говорит только, что ему удалось осуществить трансмутацию в Страстную пятницу 1831 года в десять часов семь минут. Вот как начинается предисловие к его трактату «Разоблаченный Гермес» («Hermes devoile»):
«Если небо позволило мне создать философский камень после тридцати семи лет неустанных разысканий, полутора тысяч бессонных ночей, бесчисленных несчастий и невозвратимых потерь, то я счел нужным предложить молодежи, надежде своей страны, душераздирающее повествование о моей жизни, чтобы послужило оно им уроком и одновременно отвратило бы от искусства, которое, на первый взгляд, обещает тебе чудеснейшие белые и красные розы, усеянные, однако же, острыми шипами, а ведущая к ним дорога постоянно грозит стать западней.
Универсальное снадобье — вещь куда более ценная, нежели богатство; вот почему на поиски его устремляются люди прилежные и любознательные, и они считают себя более счастливыми, чем огромное множество прочих. По этой причине решился я передать потомству, во всех подробностях и ничего не опуская. описание опытов моих, дабы помочь честным людям избежать разорения и оказать услугу страждущему человечеству.
Читателю, который проникнется духом моих трудов, останется лишь одолеть материю, огонь и труды Геркулеса, Все философы почитали долгом своим держать это в тайне. Я поклялся Богу унести секрет в могилу и клятву свою не нарушу, и пусть я буду побит камнями, ибо скорее готов прогневать людей, нежели Вечного Творца».
Нельзя с уверенностью утверждать, что Силиани вполне искренен в своих заявлениях, будто ему удалось осуществить хрисопею; трактат его производит впечатление достаточно правдивого — за исключением того, что имеет отношение к первоначальной материи, которая метафорически обозначается как золото. Никому и никогда так и не удалось выяснить, что это такое, однако в наши «Разоблаченный Гермес» регулярно переиздается ипользуется всеобщим признанием как классический труд по алхимии.
Другие алхимики XIX века предпочли остаться в тени, кроме Ж.-Ф. Камбрьеля, который, по его собственному признанию, тайну так и не смог открыть, и архимика Тифро. Напротив, наш XX век отмечен яркими герметическими свершениями.
Фюльканелли
В 1926 году в парижском издательстве Шеми вышла книга, подписанная псевдонимом Фюльканелли и получившая название «Тайна Храмов м эзотерическая интерпретация герметических символов Великого Деяния» («Mystere des Cathedrales et l’interpretation esoterique des symbols hermetiques du Grand(Euvre)» Сочинение это сначала прошло не-замеченным, но спустя четыре года появился второй, вдвое больший по объему труд «Философские приюты и герметический символизм в их соотношении со священным искусством и эзотеризмом Великого Деяния» (Demeures philosophales et le symbolisme et l’esoterisme du Grand Euvre). Сейчас к этим двум книгам неофиты герметического искусства относятся с таким же благоговением, как к «Новому химическому свету» Космополита или к «Открытому входу в закрытый дворец Короля» Филалета. Ибо две эти книги принадлежат к числу лучших, самых надежных и ясных трактатов о герметическом искусстве.
Кем же был этот современный адепт, которому удалось оградить себя от нынешнего механического мира, чтобы посвятить многие годы созданию философского камня? Так вот, невзирая на близость во времени, невзирая на существование нескольких живых свидетелей, лично знавших Фюльканелли, невзирая на современные методы расследования, мы по-прежнему имеем дело лишь с гипотезами, ни одна из которых не может считаться вполне доказанной.
К двум сочинениям неизвестного адепта написал предисловие г-н Эжен Канселье, тогда совсем еще молодой человек. Однако г-н Канселье весьма скуп на биографические детали, и в решении загадки Фюльканелли нам не стоит на него рассчитывать. Посмотрим, что говорит он в предисловии в первому изданию «Тайны Храмов»: «Неблагодарная и нелегкая задача для ученика — представить книгу, написанную собственным учителем.
…Автора этой книги уже давно нет среди нас. Человек исчез. Осталось только воспоминание о нем. Мне нелегко воссоздавать образ моего трудолюбивого и просвещенного учителя, которому я всем обязан и могу лишь, увы, оплакивать его столь ранний уход. Многочисленные друзья, неведомые братья, ожидающие от него разгадки таинственного verbum di missum,[68] вы будете сожалеть об этом так же, как и я.
Мог ли он, достигший вершины познания, отказаться выполнить веления судьбы?
…Мой учитель знал это. Он исчез, когда пробил роковой час, когда знамение было ниспослано. Кто посмел бы не подчиниться закону? Ведь и я сам, невзирая на боль мучительной, но неизбежной разлуки, поступил бы, как он, если бы мне состоялось счастливое пришествие, заставившее адепта покинуть тщету бренного мира».
