Николай Рерих - Химават
На собрании общества архитекторов-художников, после моего доклада о Спасе Покрышкин только сказал: “Дело вкуса”.
Он прав. Ничего другого ему сказать и не оставалось. И на это сказать тоже нечего. Странный, бедный вкус!
В середине Спаса теперь часто копошатся художники. Зарисовывают.
Вспоминаю, что во время моих первых поездок по старой Руси не встречалось так много работающих над стариной.
Значит, интерес растет. Наконец-то!
Случайная встреча еще раз подсказывает, что в Новгороде искать надо.
Ехали мы на Коломец к Ильменю.
От Юрьевского скита закрепчал “боковик”. Зачехала вода по бортам. Перекинуло волну. Залило.
Затрепетала городская лодка. Подозвали мы тяжелую рыбачью ладью, в ней пошли на Коломец.
Старик-рыбак держал рулевое весло. За парусом сидела дочка. На медном лице сияли белые зубы.
Спросили ее:
— Сколько тебе лет?
— А почем знаю.
— Да неужели не знаешь. Ну-ко, вспомни. Подумай!
— Не знаю, да, верно, ужо больше двадцати.
И сидели рыбаки крепкие. Такие помирают, но не болеют.
На Коломце скоро заторопил старик обратно:
— А то, слышь, уеду! Лодки-то сильно бьет!
Заспешили. Забрались на рыбачью корму, но городская лодка с копальщиками не сходила с берега.
Трое гребцов не могли стронуть ее.
— Али помочь вам? Садитесь вы все! — Пошла по глубокой воде дюжая новгородка.
Взялась за лодку и со всеми гребцами легко проводила в глубину. С воды прямо взобралась на корму.
Сущая Марфа Посадница.
А рядом, на высокой корме, сидел ее старик. Суховатый орлиный нос. Острые запавшие глаза. Тонкие губы. Борода — на два больших кудряша. И смотрел на волны зорко. Одолеть и казнить их собрался.
Сущий Иван Грозный.
Марфа Посадница, Иван Грозный! Все перепуталось, и стала встреча с диковатыми рыбаками почему-то нужною среди впечатлений.
Такой народ еще живет по озерам. Редко бывает в городе. Так же, как земля, умеет он хранить слова о старине. Так же, как в земле, трудно узнать, откуда и с чего начать с этим народом.
Везде нетронуто. Всюду заманчивые пути творчества. Всегда богатые находки.
Придут потом другие. Найдут новые пути. Лучшие приближения. Но никто не скажет, что искали мы на пустых местах. Стоит работать.
И не в далеких пустынях, не за высокими горами скрыты богатые находки, ждущие тех, кто соберет их и окажет им помощь, а прямо здесь, в пределах нашей досягаемости, лишь в трех-четырех часах езды от центра страны. И в этом случае в нужде оказался не какой-то неизвестный бродяга, а сам Великий Новгород.
В последнее время стало модно говорить о старине. Кажется, все интересуются ей. За последние два года создано три общества любителей древности: музей в старом Петербурге, Допетровский музей искусства и фольклора и общество по охране и спасению памятников старины, первоочередным и замечательным делом которых стала реставрация и сохранение исторической деревни Грушино.
Так много в настоящее время пишется о старине, что мы, торжественно возглавившие это движение, по-настоящему испуганы.
Может быть, это только причуда. Просто случайная, мимолетная мода или результат культурного развития?
Только будущее вынесет справедливый приговор. Только будущее вскроет главные мотивы тех, чье внимание сейчас приковано к старине.
Одно дело — пустая, ненужная болтовня, и совсем другое дело, когда требуется знание, напряжение, жертвенность и любовь.
Будем надеяться, что наше общество воспринимает старину с искренностью и восторгом, стоит за живое изучение прошлого ради построения еще более прекрасного будущего.
Мы учимся понимать: “Те, кто не знают своего прошлого, не способны творить свое будущее”.
Киев
Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего.
Когда идешь по равнинам за окраинами Рима до Остии, то невозможно себе представить, что именно по этим пустым местам тянулась необъятная, десятимиллионная столица цезарей. Также когда идешь к Новгороду от Нередицкого Спаса, то дико подумать, что пустое поле было все занято шумом ганзейского города! Нам почти невозможно представить себе великолепие Киева, где достойно принимал Ярослав всех чужестранцев. Сотни храмов блестели мозаикой и стенописью — скудные обрывки церковных декораций Киева лишь знаем; обрывки стенописи в Новгородской Софии; величественный, одинокий Нередицкий Спас; части росписи Мирожского монастыря во Пскове! Все эти огромные, большеокие фигуры с мудрыми лицами и одеждами, очерченными действительными декораторами, все-таки не в силах рассказать нам о расцвете Киева времен Ярослава.
В Киеве, в местности Десятинной церкви, сделано замечательное открытие: в частной усадьбе найдены остатки каких-то палат, груды костей, обломки фресок, изразцов и мелкие вещи. Думали, что это остатки дворцов Владимира или Ярослава. Нецерковных украшений от построек этой поры мы ведь почти не знаем, и потому тем ценнее мелкие фрагменты фресок, пока найденные в развалинах. В Археологической Комиссии имелись доставленные части фрески. Часть женской фигуры, голова и грудь. Художественная, малоазийского характера работа. Еще раз подтверждается, насколько мало мы знаем частную жизнь Киевского периода. Остатки стен сложены из красного шифера, прочно связанного известью. Техника кладки говорит о каком-то технически типичном характере постройки. Горячий порыв строительства всегда вызывал какой-нибудь специальный прием. Думаю, палата Рогеров в Палермо дает представление о палатах Киева.
Скандинавская культура, унизанная сокровищами Византии, дала Киев, тот Киев, из-за которого потом восставали брат на брата, который по традиции долго считался Матерью Городов. Поразительные тона эмалей, тонкость и изящество миниатюр, простор и спокойствие храмов, чудеса металлических изделий, обилие тканей, лучшие заветы великого романского стиля дали благородство Киеву. Мужи Ярослава и Владимира тонко чувствовали красоту, иначе все оставленное ими не было бы так прекрасно.
Вспомним те былины, где народ занимается бытом, где фантазия не расходуется только на блеск подвигов. Вот терем:
Около терема булатный тын,
Верхи на тычинках точеные,
Каждые с маковкой-жемчужинкой;
Подворотня — дорог рыбий зуб,
Над воротами икон до семидесяти;
Среди двора терема стоят,
Терема все златоверховые;
Первые ворота — вальящатые,
Средние ворота — стекольчатые,
Третьи ворота — решетчатые.
В описании этом чудится развитие дакийских построек Траяновой колонны.
Вот всадники:
Платье-то на всех скурлат-сукна,
Все подпоясаны источенками,
Шапки на всех черны мурманки,
Черны мурманки — золоты вершки;
А на ножках сапожки — зелен сафьян,
Носы-то шилом, пяты востры,
Круг носов-носов хоть яйцом прокати,
Под пяту-пяту воробей пролети.
Точное описание византийской стенописи.
Вот сам богатырь:
Шелом на шапочке как жар горит;
Ноженки в лапотках семи шелков.
В пяты вставлено по золотому гвоздику,
В носы вплетено по золотому яхонту.
На плечах шуба черных соболей,
Черных соболей заморских,
Под зеленым рытым бархатом,
А во петельках шелковых вплетены
Все-то божьи птичушки певучие,
А во пуговках злаченых вливаны
Все-то люты змеи, зверюшки рыкучие…
Предлагаю на подобное описание посмотреть не со стороны курьеза былинного языка, а по существу. Перед нами детали — верные археологически. Перед нами в своеобразном изложении отрывок великой культуры, и народ не дичится ею. Эта культура близка сердцу народа; народ горделиво о ней высказывается.
Заповедные ловы княжеские, веселые скоморошьи забавы, мудрые опросы гостей во время пиров, достоинство постройки городов сплетаются в стройную жизнь. Этой жизни прилична оправа былин и сказок. Верится, что в Киеве жили мудрые богатыри, знавшие искусство.
“Заложи Ярослав город великий Киев, у него же града суть Златая Врата. Заложи же и церковь святыя Софьи, митрополью и посем церковь на Золотых Воротах святое Богородице Благовещенье, посем святаго Георгия монастырь и святыя Ирины. И бе Ярослав любя церковныя уставы и книгам прилежа и почитая с часто в нощи и в дне и списаша книгы многы: с же насея книжными словесы сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное. Книги бо суть реки, напояющи вселенную, се суть исходища мудрости, книгам бо есть неисчетная глубина. Ярослав же се, любим бе книгам, многы наложи в церкви святой Софьи, юже созда сам, украси ю златом и сребром и сосуды церковными. Радовавшеся Ярослав видя множьство церквей”.
Вот первое яркое известие летописи о созидательстве, об искусстве.
