Армандо Торрес - Свидетели нагваля
Нагвалю слишком дорого стоило отделить себя от своей личной истории и своего эго, чтобы сейчас усиливать эго другого. Вручая ему свои книги, я втайне надеялся, что он заинтересуется их содержанием и, может быть, поддержит их публикацию. Терита, такая же бесхитростная, как и я, но более смелая, сказала, что мои книги говорят о том же, что и его, но с использованием научного языка. Позднее мы поняли, почему реакцией Нагваля на все эти проявления незрелости было пренебрежение. В самом деле, он нам часто говорил, что для него наша дружба не имеет никакого значения, и чтобы мы никогда не думали, что наши отношения основаны на симпатии и привязанности. Повседневный мир, наполненный структурами, условностями и лицемерием, был для Нагваля презренным и не заслуживающим большого внимания. Да, большинство людей живут там, в своих психологических тюрьмах, своих условностях и личной важности, но это не относится ни к нему и ни кому другому из группы близких ему людей. И это он постоянно подчеркивал:
"Повседневным миром можно управлять одним мизинцем; энергия должна использоваться для достижения свободы".
Повседневный мир включает в себя жажду славы, денег и положения, и еще общественные связи. Все мирские желания, возникающие из жизненных потребностей, существуют в договоренности и соглашении и должны быть отброшены полностью. Мы с Теритой полагали, что находимся вне структур и принадлежим к пласту искателей свободы. Однако слова Нагваля повергли нас в уныние, и мы часто стали воспринимать мир и самих себя в нем как что-то мрачное и печальное, холодное и безнадежное. Нагваль, казалось, поддерживал такое видение как подготовку для перехода в великолепное состояние жизнеспособности и оптимизма, в котором он, казалось, пребывал постоянно. Конечно, нам требовались месяцы для восстановления от ужасающего воздействия, которое оказывал на нас каждый его визит, и, в конце концов, страх увидеть его стал сильнее, чем желание встретиться с ним. Сказанное им подтверждает наше состояние:
"Контакт с Нагвалем — ужасное событие, после которого трудно прийти в себя. Сила личности Нагваля огромна и безгранична".
Мы были представлены людям из группы Нагваля и провели с ними неделю, наполненную обучением, испытаниями и приключениями, о которых я расскажу позднее. Прощаясь, Нагваль сказал нам, что его группа хотела бы получать от нас письма. Я отнесся к этому очень серьезно и уже в Мексике написал пять объемных посланий и вручил их нашему общему другу, который должен был посетить Нагваля в Лос-Анджелесе на следующий день.
Прошло несколько недель без известий от Нагваля и его Туппы, но однажды вечером Карлос Ортис позвонил по телефону Терите и сказал, что на следующий день Нагваль прилетит в Мексику. Но он не сообщил ни времени прибытия, ни номера рейса.
Воодушевленные перспективой увидеть его снова, мы весь день ждали, что нам сообщат номер его рейса, но так и не дождались. Ночью мы с Теритой приняли решение пойти искать его в Мехико, не имея никакого представления, откуда начать поиски. Мы пошли в гостиницу и, без успеха, спросили номер его комнаты. Вскоре мы узнали, что его видели в Сокало.
Мы пошли туда и в одном из закоулков столкнулись с ним и целой группой сопровождающих его людей.
Это было для нас с Теритой настоящим подвигом силы — найти Нагваля в гигантском Мехико в определенном месте и в определенное время без каких-либо внешних указаний. От радости я остановился напротив Нагваля и издал невероятный приветственный возглас, от которого тот подскочил, сказав, что после него он перестал различать, что принадлежит этому миру, а что — другим, и что мое неожиданное появление, сопровождаемое могучим криком, было поразительным. Обняв нас, он сказал, что разыскать его таким образом — это акт силы.
Радостные, наслаждаясь нашей встречей, мы пошли в кафе «Такуба» и сели за стол. Мы беседовали с Нагвалем о нашем опыте, и я спросил его, получил ли он мои письма. Он посмотрел на меня с ехидным выражением лица и сказал:
"Твои письма потерялись. Мы их не получили".
Услышав это, я очень рассердился на нашего общего друга, которому доверил передать письма, я долго не мог прийти в себя, а Карлос все сверлил меня взглядом. Когда мы вернулись домой, я сказал Терите, что очень расстроен из-за потери писем и должен восстановить их по памяти. Это заняло у меня почти всю ночь. На следующий день Терита встретилась с Нагвалем специально, чтобы вручить ему письма. Позже я узнал, что сам факт вручения и мастерство, с которым я восстановил письма, привели к тому, что Нагваль корчился от смеха, высмеивая меня из-за моей навязчивой потребности писать и из-за моего огромного эго. Спустя несколько месяцев, мой друг рассказал мне, что на самом деле, как мы и договаривались, передал тогда в Лос-Анджелесе оригиналы писем, и что на той памятной встрече они были прочитаны с весельем и насмешками над их содержимым.
Я не мог писать в течение шести месяцев после этого случая и затратил еще шесть, чтобы понять и проработать его значение. День, когда мы прилетели в Лос-Анджелес, совпал с двумя событиями: концом войны в Персидском заливе и завершением убийственной засухи, погрузившей Калифорнию в адскую жару и сухость. В зале прибытия аэропорта нас ожидали Нагваль и самые близкие члены его группы. Они приветствовали нас с явной и искренней симпатией, а затем пригласили поужинать в итальянском ресторане. Нас было около двенадцати человек, и мы все сидели вместе за длинным столом. Мы говорили о прекращении войны и засухи, и Нагваль рассматривал это как знаки, связанные с нашим прибытием. Потом нас отвезли в скромную и старую гостиницу. Мы были удивлены непринужденностью управляющего, который принял нас так, будто мы были давними друзьями и знакомыми. После того, как мы устроились, Нагваль пригласил мужчин группы сопроводить его, чтобы вместе забрать его дочь Нури — худенькую девушку, необыкновенно чувствительную и одетую как мужчина, которая меня удивила своим внешним видом, а еще тем, что поняла синтергическую теорию[41]. Она спросила меня, чем я занимаюсь, и я рассказал о своей работе в университете и исследованиях в области синтергической теории. Ее понимание было прямым и полным, как будто мое объяснение отлично укладывалось в ее разуме. Затем Нагваль привел нас посмотреть сад Калифорнийского университета, дом, в котором он жил, когда начал учиться, и огромный коммерческий центр, где он, взяв меня за руку, сказал, что очень интересуется Каббалой, и что его предки были евреями. Я ему, сказал, что считаю Каббалу драгоценным учением. В конце тема разговора перешла к шаманам Мексики в общем и граниеерос в особенности, к их способности заставлять идти дождь и интересу к распознаванию примет и знаков, исходя из наблюдений за природными явлениями. Он упомянул, что дон Лусио был экспертом в «чтении» вулкана Попокатепетль. Я понял, что тема ему глубоко интересна, и был момент, когда он хотел спросить у меня что-то об этом, но по какой-то причине не стал.
Возвратившись в гостиницу, я встретил Териту, в ярости потребовавшую объяснений, почему не пригласили женщин. Я ей объяснил, что решение было не моим, и, когда она успокоилась, мы пошли спать.
Ночь была наполнена странным присутствием в нашей комнате, а также (как мы узнали позднее) в комнате наших друзей. Это было так, будто бы проницательные глаза и чуткие уши следили за нами и нашими снами. Мы знали, что это Нагваль и его люди наблюдают за нами таким образом.
На следующий день мы снова разделились на группы мужчин и женщин, сопровождая Нагваля. Мы много ели, и за остаток недели я поправился на несколько килограммов.
Нагваль говорил, что наши энергетические затраты были такими большими, что нам надо было компенсировать их усиленным питанием.
Вечером мы стали свидетелями сцены, которую устроила Флоринда Доннер — одна из самых близких к Нагвалю людей. Она выразила протест против разделения мужчин и женщин. Нагваль объяснил, что нас было много, и что способ взаимодействия с женщинами очень сильно отличается от способа взаимодействия с мужчинами, но с этого момента он больше нас не будет разделять. Он нам сказал, что в прошлом он представлял женщину как нечто нижестоящее по отношению к мужчине, но теперь в его уме этого нет:
"Женщина — существо, которое может знать напрямую, в отличие от мужчины, так приверженного языку", — сказал он нам с убежденностью, а затем продолжил:
"Женщина — существо действия, у нее есть дополнительный орган — матка, и этот орган позволяет ей совершать такие подвиги восприятия, какие мужчина даже не может себе представить", — сказал он нам после того, как мы поели.
Нас пригласили в дом Маргариты, приятельницы Нагваля, которая, кажется, принадлежала к его близкому окружению, но отличалась от остальных женщин. Маргарита была земной и заботилась о Нагвале со светской нежностью и тонкостью. Ее дом классического калифорнийского типа казался местом вне времени или задержавшимся в прошлом. Мы сели за огромный круглый стол, а после сытного обеда перешли в гостиную. Нагваль сел в кресло с высокой спинкой рядом с Кэрол, женщиной-Нагваль.
