Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра
Мне не понадобилось много времени, чтобы заработать репутацию яркой эксцентричной личности в клинической работе и заносчивого оригинала в вопросах образования.
Странно, однако, было то, что, не забывая ни на минуту о моей работе с Антонио, я почти не говорил о ней. Я очень много думал о нем в те первые несколько месяцев; я даже нашел себе укромное местечко в Сономских горах, естественное убежище возле водопада в часе ходьбы; я ходил туда в выходные дни медитировать и упражнять видение. Но в основном моя работа на Южном пути ограничивалась рамками моего сознания и страницами дневника.
1 июня 1974 года
Только что из клиники. Стакан вина — и сразу мысль: раскрыть и заполнить страничку. Все тянулось слишком долго. Глория снова поступила сегодня ночью. Великий Четверг, Вознесение. Первый раз это была Великопостная Среда, затем Страстная Пятница. Ее снова спасли, а завтра моя очередь. Снова к доске. По-прежнему чувствую себя сосредоточенным и сильным. Результаты моей работы в Мачу Пикчу? Вырывание внутренностей, ритуал сожжения души — один вечер в таком состоянии сознания, когда я прямо, визуально, в каком-то катарсисе сталкивался с элементами собственной биографии. Не аналитически, не интеллектуально; это не был неокортекс. Я иду дальше, пытаюсь локализировать хлам, из которого складываются сновидения. Приписать их лимбическому мозгу. Это проблема. Здесь нет прямых линий, нет подходящих теорий, нет готовых ящичков и полочек. Куда же мне сложить свой опыт? Я знаю, что работа, равноценная одному или двум годам интенсивной терапии, была выполнена за одну ночь. Если я добрался до своего бессознательного, следует ли мне объяснять, как я это делал? Если я хочу, чтобы кто-то здесь меня понял, то следует. Если для меня так важно, чтобы мне верили… Кого я дурачу? Наука определила тип нашей действительности уже тогда, когда появился разум, и нельзя применять научный метод к сознанию. Нельзя быть объективным в том, что является самой сущностью субъективного опыта. Я должен удовлетвориться тем, что приобретаю опыт, служу опыту, собираю «данные».
Звучит мрачно и цинично. Почему?
Стефани не позвонила.
Глория снова госпитализирована.
Глория Пирс была послушницей женского монастыря недалеко от Наны; в ближайшее время, после отпуска, ей предстояло постричься в монахини. Ей было двадцать три года — ровесница Марии Магдалины, чувственность и набожность. Послушнический обет она дала на следующий же день после двадцатитрехлетней подготовки. Христос явился ее матери во время трехдневных родов, так что Глория была посвящена Богу по предопределению, еще до рождения.
Обет монахини является ее брачным обетом, ее ритуальным бракосочетанием с Христом. И вот перед нами молодая женщина, которая была предназначена Ему с момента рождения. Брак по договоренности. Ее религиозная преданность была подлинной и страстной; ее страсть стала ее демоном. Проснувшаяся сексуальность застала Глорию врасплох, открыла ей глаза на слишком многие вещи. Физическое вожделение повергло ее в ужас: она чувствовала себя девственницей, живущей во грехе. В Великопостную Среду она перерезала себе вены на запястьях.
Ей наложили швы в городской больнице и перевели в психиатрическую клинику к одному из моих коллег для обследования и выводов. Вскоре она повторила попытку; это было в страстную Пятницу. Я как раз был на дежурстве.
Мне здорово досталось за мой «метод лечения». Мы использовали больницу в качестве терапевтического окружения: комната скорой помощи, реанимационная, родильное отделение. Травмы, смерти, рождения. Мы выбирались на длительные прогулки в Сономский лес, и она начала приоткрываться, рассказывать о муках вожделения, о своей любви к Христу, о жестоких страданиях из-за оргазмов, которые она сама у себя вызывала.
Вскоре ее история стала требовать чрезмерного внимания; тогда мы прекратили скорую помощь и занялись соскабливанием прошлого. У нее уже зажили шрамы; один приобрел устричный цвет (Великопостная Среда), другой был еще нежно-розовым. Ежедневные сеансы перешли в еженедельные. Потом она один пропустила, вскоре еще один. А накануне не ответила на мой телефонный звонок. Не могла: она выпила какую-то дрянь.
Теперь шрамы будут внутри — в горле, пищеводе и желудке. Обожженные слизистые оболочки.
Я никогда не забуду, как вошел в ее комнату. Она сидела, прижимая к себе подушку, словно ребенка или любовника, и уставившись в стену. На меня она даже не взглянула. Страх в ее глазах был заразительным, и во мне что-то оборвалось. Я сказал ей, что если она хочет умереть, то я могу дать ей свой карманный ножик, но резать ей нужно не поперек, а вдоль. Ей следует сделать знак креста с предыдущими шрамами на запястьях.
Я сунул руку в карман и достал свой ножик. Несколько монет упали на кровать и покатились на пол.
— Вот, — сказал я и бросил красный ножик на ее постель. — Сделай это как следует.
Она швырнула ножик в меня.
Я сидел на постели и держал ее, пока слезы не перешли в хохот; я понял, что мне еще многому надо научиться. Ничто из того, что кто-либо когда-либо говорил ей, не воспринималось критически. Решающий взрыв произошел спонтанно, он родился из страха и через драму.
Ее выписали на следующей педеле. Вскоре она ушла из монастыря. Меня вызвали к главному психиатру и съели с потрохами за непрофессиональное поведение. Я пытался доказать, что наша профессия давно сбилась на паллиативные меры. Мы стали пенхопарамедиками, мы ставим заплаты на человеческую душу до следующего кризиса. Глорию я увидел через месяц, когда она пригласила меня, чтобы познакомить со своим женихом.
* * *В одну из июньских пятниц я обнаружил, что у меня свободный уик-энд. Стефани поехала в Санта-Барбару навестить родителей. Я осмотрел последнего пациента в клинике, отпустил последнего клиента из кабинета и, вместо того чтобы два дня корпеть над диссертацией, решил приготовить Сан Педро. Сам кактус широко распространен, достать его нетрудно, и, хотя я не очень хорошо знал, как это делается, я все же нарезал его кусками и несколько часов варил в литре воды. Отвар я сцедил во флягу и отправился к своему месту в лесу, в часе ходьбы от грунтовой дороги за дальним концом частных виноградников.
В этом году начало лета было дождливым; вода все еще падала с тридцатифутовой скалы в мелкий пруд у подножия и плелась дальше в лес по каменистому ложу ручья. Я сидел на песчаной отмели посреди потока; крупный песок и гладкие камешки, листья и нависающие ветви дубов. Сидел и медитировал на журчании воды среди камней, на дроздах, ссорившихся из-за ягод пираканты; на запахе дуба, на земле виноделов, и солнце грело мое обращенное к небу лицо.
У меня было ощущение, что я вернулся в свою естественную среду. Я чувствовал себя ближе, чем когда-либо прежде, к жизни моего маленького естественного убежища. Словно я научился в Пepy, как быть с Природой, и привез это знание с собой. Жизнь на altiplano была жизнью Антонио, а это уже моя жизнь.
Солнце клонилось к западу, когда я выпил чашку Сан Педро. Я оказал надлежащее уважение Четырем Сторонам, призвал архетипы духов Четырех Сторон прийти и посидеть со мною и выпил напиток. Я не завтракал и не обедал, и все же прошел час, другой, а я ничего не чувствовал. К моему блаженному состоянию добавилось только ожидание эффекта от питья. Я вспоминал слова Антонио о дистилляции растения и об использовании «очистительных трав». Тут я поймал себя на том, что где-то в глубине сознания повторяю последние его слова, его упоминание об опыте силы.
Несколько лет спустя я узнал, что только особый кактус Сан Педро, выросший в горах, в «местах силы», за которым ухаживали и над которым молились шаманы, может дать эффект. Американский окультуренный подвид, сваренный мною, не дает ничего, кроме токсического расстройства желудка.
День был жаркий. Вода ласково струилась по обеим сторонам моего песчаного островка, и солнечные лучи отражались от ее поверхности. Я снял сорочку и поднялся на ноги. Проверяю свои ощущения. Что-нибудь происходит? Чувствую ли я что-нибудь? Надо выбросить это из головы. Я слишком озабочен действием питья, и это начинает мне мешать. Я чувствую себя хорошо. Я чувствую себя прекрасно. Расслабляюсь; приятное ощущение силы в теле. Я подойду прямо к водопаду. По воде. Башмаки мокрые, в них стало неловко. Я не иду, я стою посреди потока. Снимаю их и швыряю на свой островок. Там моя Вода так ласково падает со скалы, льется по крутизне, по лоснящимся скользким водорослям, облепившим каменную стену высотою… тридцать футов? Я могу взобраться на нее. Там хорошее место для медитации, и рядом с потоком. Это легко. Я взбираюсь быстро, ловко, работая руками и ногами.
Мгновенно. Как кот.