Алексей Менялов - Смотрите, смотрите внимательно, о волки!
В слове «лукоморье» вы встречаете сразу два корня, от которых происходит имя волка — ЛК и МРК. Лукоморье (Л-МРК) — «главный дух волка». ЛК-МР — «волк, обладающий полнотой (Р) смысла жизни (М)». Эвены — самый многочисленный на Лукоморье коренной сибирский народ. Сейчас среди них достаточно деградантов, которые, зная прекрасно, что отцы и деды говорили о святой невозможности охоты на волка, тем не менее, за хрущёвские деньги на него охотились. Так вот, они легко убивают молодняк, но при встрече с матёрым волком их пробивает холодный пот от ужаса — не дух ли это волка?! Жители Лукоморья вообще точно знают, что волка-то они убить могут, но мстить им будет дух волка — волк особый, ведающий любую их мысль. И, как говорят эвены, мушку сбивает, и они «вдруг» в матёрого (даже не в волка одиночку!) не попадают.
«В темнице там царевна тужит, и бурый волк ей верно служит…».
«Бурый волк» — это волчонок. Цвет шерсти у него иной, чем у взрослых волков. На Севере матерые волки — дымчатые до голубого отлива.
Пушкин, на удивление, был хорошо осведомлён о Прародине и, соответственно, о Прапредке и, как следствие, о способе обретения гениальности.
Вообще в знании о Прародине нет ровным счётом ничего удивительного. Немало иностранцев, живших на Руси до Романовых, пишут о Лукоморье (Таймыр, Вайгач и т. п.) именно как о прародине всего человечества. Историкам то ли строго настрого запрещено об этом говорить, то ли они беспробудно тупы — но они умалчивают, что именно при династии Романовых цивилизаторам удалось вытравить русские тексты о Прародине…
Чтобы добраться до древнего лесного поселения остяков Тюхтерево в Лукоморье, я несколько часов ломал ноги по лыве, проще говоря, безбрежному кочкарнику. Выдохся конкретно — всю дорогу с завистью наблюдал за проводником-селькупкой, которая шла впереди меня с рюкзаком, пожалуй, потяжелее, чем у меня, но которая, казалось, не чувствовала ни малейшей усталости. Ей-то что: она, верно, видела вокруг вовсе не корявый кочкарник, а совсем другое — прекрасные окна озёр, недавно вставший на них лёд, в котором то тут, то там виднелись промоины от подземных ключей целебной воды. Словом, завлекающие узоры Лукоморья, варги, главного волчьего логова планеты, мeста, куда некая сила (то ли некая закономерность вселенной, то ли некая организация) посчитала нужным отправить Сталина при завершении им образования волхва…
Деревни Тюхтерево нет на картах, даже на подробных. Впервые я об этой деревне услышал в краеведческом музее Томска. От остяка, конечно. Действительность превзошла все ожидания — в Тюхтерево не проложена даже линия электропередач. Когда мы вечером обсуждали мои вопросы, то поневоле смотрели на огонь — и пламя уносило нас туда, где значимо только значимое…
Вот так, предавшись созерцанию красоты огня, посреди разговоров о волках и тонкостях охоты с канака, я стал расспрашивать о кузнецах, дескать, ищу потомственного — ну, очень надо. Так надо, ну, так надо, просто край!
— А кто у тебя отец по профессии? — спросили меня.
— Вулканолог, — ответил я.
— А брат?
— Тоже вулканолог. Погиб при извержении вулкана.
— Ну и?.. — улыбнулись мне. — Огонь при извержении…
Тут меня по башке шарахнуло так, что чуть навзничь не повалился.
Ну, конечно же! Геф(п)ест — хромой первокузнец! Другое же его имя — Вулкан! КВЛ-Н — «первый кузнец»! ВЛ-КН — «территория Девы»! ВН-ЛК — «лучший из волков»! Обалдеть! И ВН-ЛК — «лучший из волков», и ВЛК-Н тоже «лучший из волков». Ай-да-да! А Гепест — «истина великой матери», ПСГ-Т! ПСГ-то «мать» по-местному! «Господи», соответственно, «великая мать», «Дева»!
Отец — вулканолог, «первокузнец», брат — тоже, фамилия МНЛ — означает «кузнец», причём в крайнем северном исполнении, заполярном. Так, во всяком случае, по «Калевале»! Вот уж кто потомственный кузнец — так это я! В неизвестно, судя по фамилии, каком поколении!
— А мать кто по профессии? — с улыбкой не отпускали меня, и отблески огня из открытой печи играли на лице спрашивавшего.
— Геохимик… — и тут я впервые сообразил о матери, — и она тоже? Геохимия из всех геологических профессий самая к кузнецам приближенная. В Институте металлургии Академии наук потом работала… Перед пенсией лет пятнадцать. Металлургии?..
Это ж, блин, надо! Перемазаться, как свинья, в самых больших в мире болотах, чтобы добраться до этого Тюхтерево, которого и на картах-то нет, к которому даже электричества не подвели, эта лыва ещё долго будет сниться в кошмарах, с ног просто валюсь, грудь со свежесломанным ребром разболелась так, что уж и не вздохнуть — и всё это только для того, чтобы выяснить, что искомый потомственный кузнец (во многом только ради этого сюда и шёл!) — это я сам и есть. Да и сам не пустое место: и ковал, и ювелиром был, и химфизиком пять лет отпахал…
Ну, блин, Лукоморье! А я — урюк. Как есть — урюк.
— Ковал, — обречённо, как на предсмертной исповеди, сказал я. — Но только четыре дня. На Украине. Но до этого занимался химфизикой. Пять лет. Экспериментальной. В Академии наук. И два с половиной года ювелирного стажа. Эти специальности по алхимическим канонам приравнены к кузнечному делу.
— А почему в кузницу пошёл?
— А только начинал писать, собрался повесть написать про кузнеца… До сих пор в ящике валяется. Кузница там центр духовного сопротивления… Скоморох туда приходил в сумерках… Кузница?.. а… а…
И тут меня по голове опять как шарахнуло! Сюжетец-то не с полки упал!
— Всё, — сказал я, хватаясь за рёбра. — Больше не могу. Спать пойду.
— Вон на ту, — указал на лучшую койку хозяин.
Лучшая, потому что не у стенки, которая промерзает, а у внутренней перегородки.
И достал из-под полога «вертикалку».
— До темноты ещё час. Пойду, настреляю чего к столу…
«Весьёгонская волчица»
Знаменитый на всю округу охотник Егор Бирюков похитил у волков выводок волчат. Кровью волчат руки себе не обагрил, но принёс в заготконтору и сдал — что, вообще говоря, убийству равносильно.
Оставшиеся в живых волки-родители, разглядев в тени доброты Егора ростки совести реликтового русского, стали его учить — хотя Егор в провоцируемых ими стрессовых ситуациях оставался в заблуждении, что волки хотят ему отомстить.
Волки никогда на людей не нападают — поэтому за брёвнами для новой бани Егор и на этот раз отправился в лес без оружия. Когда он увидел себя в окружении волков, то решил, что его хотят сожрать, как Красную Шапочку. Тем и отомстить — а вовсе не научить.
Стегнув лошадь, отчего она бросилась в сторону дома, сам Егор взобрался на ель — и стал от отсутствия возможности двигаться замерзать.
Егор-добытчик (добытчик, а вовсе не охотник) никак не мог понять: волки хотят ему помочь проснуться. Вернее, хотят инициировать его подсознание. Егор на логическом уровне так этого и не понял. Во всяком случае, до конца повести.
Имя «Егор» переводится как «мудрый», «старец», «предок», «гуру», «герой», РХГ (по-древнеосетински «волк»). А «Весьёгонская волчица» — это «волчица с прародины (ВГН, вагина, лоно)». Так что хотел того Борис Воробьёв или не хотел, но повесть получилась о тропе пробуждения родовой памяти людей вообще. Хотя вся повесть производит впечатление картины реальных событий, хотя статус «Весьёгонской волчицы» много выше — символ.
Одно только рассуждение автора о «первожителе» говорит о том, что вся повесть — плод подсознания и опыта, а не логического знания о культе Девы и инициации «Волк».
Итак, ночь Егора на ёлке в окружении пяти волков подходила к концу…
«…Алая полоска мелькнула в лесных просветах — загоралась ранняя зимняя заря, и, глядя на неё, Егор вдруг испытал незнакомое ему досель чувство полнейшей затерянности. Кто мог сказать сейчас, где он и что с ним? Никто. Никто на всём свете. И это всеобщее незнание как бы исключало Егора из сонма живущих; он был, и в то же время его не было, как не бывает любого, когда никому не известно о его существовании.
Эта неожиданная мысль поразила Егора и вызвала щемящую тоску в сердце, какая охватывала, наверное, первого человека, ещё беспамятного и безъязычного первожителя, бродившего в смутной тревоге по холмам и равнинам земной юдоли, где не было ничего, кроме одиночества и безвременья.
Безвременье окружало и Егора. Он уже не мог сказать, сколько сидит здесь, и утро или вечер предвещает красная полоска зари: минуты обрели иное значение, иной физический смысл — теперь они не были ни мерой конкретного, ни конкретным понятием вообще, а были всего-навсего условной величиной, которая могла вместить в себя и сколь угодно мало, и сколь угодно много. Мыслей не стало. В голове проносились одни обрывки, не выстраивавшиеся ни в какую логическую цепь, а составляющие хаотическую картину из образов, которые Егор не знал и не помнил.
