Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра
Пытаюсь вздремпуть. Нет, не усну. Жду, когда солнце пойдет к закату. Закрываю глаза. Я измучен, устал от напряжения памяти. Мне кажется, я ощущаю, как трутся друг о друга стенки моего желудка. Вода из фляги смачивает внутренности, я чувствую, как она стекает все ниже. Глаза у меня закрыты, но я начал что-то и не могу закончить.
Мы с Викторией снимали тот домик в лесу. Я разглагольствовал на тему своей докторской диссертации, изображал из себя бунтовщика мирового масштаба. Романтический жулик с душой поэта. Она видела меня насквозь. Актеришка.
Я открыл глаза. В мою дыру вторглось солнце. Половина лица загорает. Я взмок от пота, шею свело. Пью воду.
Я достаточно голоден и глуп, чтобы считать, что я знаю, что такое голод. Но даже соль собственных слез освежает меня. Я избалован и продолжаю баловать себя. Голод — величайший учитель. Ничего удивительного в том, что вся западная психология сосредоточена вокруг орального и анального отверстий. Мы слишком набиты всякой дрянью.
На протяжении утра я время от времени размышлял о том, что по сравнению с ровесниками я сделал большие успехи: эдакий двадцатичетырехлетний психолог-вундеркинд, дикий осел под защитой егерей; но на теле Земли, чей гранит окружает меня, я выгляжу просто паразитом. Моя цель остается совершенно неопределенной, я живу для себя.
Наконец пришло время идти дальше. Я упаковал свои вещи и некоторое время сидел и наблюдал, как вращается Земля, прячась от Солнца. Меня ожидала очередная сотня фугов высоты, и я не представлял, что ожидает меня на вершине. Там ли уже Антонио? Сумею ли я противостоять призракам своего прошлого?
Меня интересовало также, столкнусь ли я с воспоминаниями об этих двух с половиной сутках, и если да, то как это будет выглядеть.
Со времени открытия руин Мачу Пнкчу в 1911 году им приписывалось много функций. Говорили, что это последнее убежище инков, последняя столица инков, Затерянный Город инков, тайная обитель Избранных Женщин, Дев Солнца. Перуанский историк семнадцатого столетия Салкаманхуа пишет, что первый Инка, Манко Великий, повелел развернуть строительство на месте своего рождения, в частности, возвести каменную стену с тремя окнами. Бишам обнаружил это сооружение, и оно подсказало ему, что Мачу Пикчу вовсе не последняя столица инков, а место рождения первой. Позже его осенило, что одно ничуть не мешает другому, что на самом деле он открыл Вилка-пампу, главный город Манко и его сыновей, последнее убежище инков от нашествия испанцев.
Затратив полчаса, я наконец вскарабкался на круглый гранитный выступ; по бокам его тянулось более десятка каменных ступеней, каждая высотою в человеческий рост. Оставалось менее получаса до того момента, когда солнце скроется за дальней грядой гор справа от Хуайяна Пикчу, и я отправился дальше по одной из самых широких ступеней. Повсюду видны были стены разрушенных домов, обломки изысканной работы древних каменщиков Священного Города. Огромный гранитный навес, под ним углубление, выложенное безупречно подогнанными каменными плитами, а сверху и сзади — Храм Солнца, повторяющий своими очертаниями естественную кривизну скалистой местности. Здесь трудились каменотесы высочайшего классе. Я продолжал двигаться поперек склона горы; я знал, что иду по периметру города ниже его руин. Из-за высоты и нетерпения и дышал все чаще и труднее. Впереди, справа от меня, показался небольшой травянистый холм; заходящее солнце осветило его вершину. Небольшое крытое тростником строение неправильной формы и рядом силуэт Антонно. Сумерки. И тут я вспомнил, что забыл собрать дерево для костра. Длинная цепь каменных ступенек вела к основанию холма, прижимаясь к разрушенной и обросшей мохом стене. Я поднимался все выше, останавливаясь время от времени, чтобы поднять ветку мескнтового дерева или сухой стебелек.
Я миновал Ворота Солнца, не заглядывая в них, и решительно направился к холму. На полпути я остановился, чтобы вытащить деревянную щепку из-под травы, и, случайно обернувшись, ахнул от восхищения. Заросшие и наполовину откопанные коробки зданий, кладки из тесаного гранита, храмы, стены из камня, сложенные без капли раствора, площади и дворы, и все это отделано пятнистым бело-серым гранитом, зеленым мохом и пастельным лишайником. Сотни террас. А надо всем, словно величественная башня, возвышается с северной стороны шпиль Хуайяна Пикчу. Подо мною, к западу, Храм Солнца и отвесная скала до самой Урубамбы. На востоке — небольшой разрушенный храм с тремя широкими окнами, обращенный к восходящему солнцу. Снизу и с запада, откуда я пришел, поднимался из долины туман, сначала почти вертикально, а затем отклоняясь к востоку и закручиваясь в клубки: казалось, огромное одеяло постепенно укрывает город, или гигантская рука нащупывает опору.
Перед укрытой тростником хижиной на самой верхушке холма, похожий на покинутое каноэ, лежал Камень Смерти, словно выброшенный на вершину Арарата миниатюрный ковчег.
Антонио приветствовал меня широкой и очень выразительной улыбкой. Видимо, испытание наложило на меня свою печать.
— Выглядите вы ужасно, — сказал он.
— Grades, profesor.
— И вам понадобится больше дров.
Я сбросил рюкзак и поплелся искать сучья. Где был Антонио эти три дня? Дважды я поймал себя на том, что, как зачарованный, рассматриваю декорации моего приключения — окаменелую цитадель, дикое гнездо доколумбовой культуры, окутанное туманом, подобно руинам в легендах об Артуре. Я вспомнил, как Антонио велел мне выбирать кусочки дерева, а не сгребать все подряд для растопки, поэтому на две охапки ушло более получаса. На холме Антонио дал мне кусок бечевки, я обвязал дрова и отложил вязанку в сторону.
— Когда мы пойдем в руины?
— Вы не пойдете.
— Я не пойду?
— Вы можете пойти в руины как турист, когда пожелаете, хотя это будет профанация, рожденная невежеством. — Он обернулся спиной к Камню Смерти и стал смотреть вниз на руины. — Но вы не можете войти в город, пока не выполнена ваша работа на Южном и на Западном пути, пока вы не научились жить жизнью духовного воина, пока вы не освободились от собственного прошлого и не стали лицом к лицу со смертью, пока вы не освободились от своего тела, как это мы делаем, когда умираем.
— Тогда зачем мы сюда пришли?
— Чтобы вы начали свой Южный путь. Но вы сделаете это за пределами города. Под Храмом Кондора есть пещера. — Он показал рукой направо, где заканчивались руины. — Для того чтобы наилучшим образом исполнить работу Южного пути, вы должны освободиться от страха. Страх — это реальность Западного пути, где вы столкнетесь со смертью. Но вы не сможете вызвать смерть, пока не завершите работу Южного пути. Получается что-то вроде порочного круга, листа Мебиуса…
— Уловка-22.
— Ваш Западный путь начнется позже. Сегодня ночью мы можем только поставить смерть на повестку дня, сделать то, что сможем, чтобы подготовить вас к ритуалу. Камень Смерти имеет форму каноэ, нос которого смотрит на запад. Здесь дух посвященного оставляет тело и путешествует на Запад, в край тишины и смерти. Легенды говорят, что он возвращается с Востока, где появляется Солнце и рождается новая жизнь.
— Легенды?
— Да. Ложитесь на камень, головой к носу каноэ. Вам понадобится несколько минут, чтобы войти в спокойное состояние.
Я вытянулся на холодной гранитной глыбе и старался заставить свое сердце перейти на медитативный ритм. Он оставил меня в одиночестве, и я закрыл глаза, настраиваясь на полусон.
Температура упала до ощущения комфортного холода, я забыл о своем пустом желудке. Молчание приближающейся ночи было полным, тишина лишь подчеркивалась еле слышным шелестом сухой травы. Что делал Антонио? Когда мое дыхание стало регулярным, я услышал его тихий, почти бездыханный свист. Я почувствовал, что он рядом, и услышал его пение, многосложный ритм, озвученный реверберирующим гудением, похожим на звук камертона. Температура продолжала понижаться, и легкое дуновение воздуха по лбу передавалось дрожью вдоль позвоночника. Будет еще одна холодная ночь в Андах. Я посмотрел сквозь ресницы вверх: он переводил руки с моего лба к горлу, затем к грудине. Он освобождает мои чакры: вращение против часовой стрелки; зарядка чакр; вращение по часовой стрелке; пение в чакры. Я проверяю свои ощущения и ничего не нахожу, кроме относительного покоя, некоторого облегчения моей тревоги и опасений и удивления от того, что нет особыхощущепий.
Я ничего не чувствовал.
Пение закончилось решительным ihoyl Он снова тихо засвистел, и свист растаял, как легкое дуновение.
— Лицом к стене. Сосредоточься на огне, — сказал он. — Не дай ему погаснуть. Не своди с него глаз. Ты можешь заблудиться, если ослабишь внимание. Призывай видение орла.
Песня Востока: «hoy, hoy, charduay, charduay, hoy».
Он положил мне руку на плечо:
