А. Штерн - Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства
Подобные, часто случающиеся, факты всегда служили сильным аргументом в пользу мистиков. Ученый врач прошлого столетия, Лойе (Loyer), уже перестав верить в присутствие демонических сил в душевнобольных, согласен, однако, допустить их влияние, когда больной начинает говорить на таком языке, который прежде был ему совершенно неизвестен. Такие факты, происходящее иногда с шаманами, сильно поднимают их в глазах верующих. Малообразованный медиум, вдруг начинающий говорить по-латыни или по-гречески, является торжеством спиритизма. Но, к счастью, психиатрические сочинения представляют множество подобных случаев и указывают очень простое объяснение для них. Во всех таких случаях, когда простой, необразованный человек, в безумном или горячечном бреду, вдруг начинал говорить на каком-нибудь из классических языков, оказывалось, что ему некогда приходилось слышать его; память, совершенно незаметно для него самого, сохранила эти впечатления и, при усиленной мозговой деятельности, они выступили наружу из темной области, где находились до тех пор.
Карданус, имевший способность по произволу впадать в экстаз, таким образом описывает физическое ощущение при этом состоянии: «когда мне придет желание, я могу выйти из моего тела и прийти в нечувствительное состояние, подобное состоянию экстаза. Погрузясь, таким образом, в экстаз, я чувствую, как моя душа выходит из сердца и вообще из тела, как будто через маленькое отверстие, сперва через голову, потом чрез малый и, наконец, через спинной мозг, так что только с трудом может быть удержана. В этом положении я сознаю, что я существую вне моего тела, что я известным образом отделен от него. Но в таком положении я могу пробыть только несколько минут».
Эго непосредственное описание экстатического состояния довольно близко знакомит нас с его физиологическим характером и ясно приближает его к эпилептическому состоянию. Сходство его с последним подтверждается еще тем, что экстатики, по выходе из этого состояния, не помнят ничего о том, что с ними было, кроме немногих, редких исключений, вроде описанной нами А. М. Вейс.
После состояния возбуждения, экстатики, также как и эпилептики, чувствуют себя крайне слабыми и утомленными. Таким образом мы видим, что экстаз, в физиологическом смысле, близко подходит к эпилепсии, а иногда и совершенно переходит в нее.
Частое повторение таких нервных потрясений оставляет в организме глубокие следы. Путешественники говорят о шаманах, что нервная раздражительность их доходит до крайних пределов, что они пугаются и дрожат от всякого малейшего шума. Сильное раздражение нервов у ясновидящих всем известно. Из этого мы можем видеть, что способность приходить в экстатическое состояние связывается с особой организацией, отличающейся склонностью к нервной возбудительности, и даже, можно сказать, основывается на ней. Хотя такая раздражительность развивается частым упражнением, но первоначально вызвана она может быть не во всяком организме. Для этого нужен особенный нервный темперамент, если можно так выразиться, особое естественное предрасположение. Справедливость такого заключения подтверждается практикой шаманов, именно признаками, которыми они руководствуются при выборе себе учеников. Бастиян говорит, что они выбирают для этого детей с раздражительностью нервов и склонностью к конвульсивным припадкам, и начинают обучение их с очень нежного возраста, устанавливая систематический курс особого рода упражнений, для приведения их нервной системы к эстатической способности. Когда у тунгуса, говорит он же, ребенок выказывает болезненное расположение, страдает носовыми кровотечениями, тогда о нем заключают, что он способен быть шаманом, и отдают его к шаманам на воспитание. По словам Фалькнера, в Патогонии дети, страдающие падучей болезнью, предназначаются к карьере колдунов.
В высшей степени пригодными для мистических целей оказываются натуры с нарушенной функцией половой сферы или с неясно-выраженными половыми наклонностями. Так как в здоровом челочке воспроизводительные стремления поглощают известное количество нервной деятельности и нервная система становится менее чувствительной к внешним раздражениям, мистицизм, ради своих задач, всегда предписывал возможно полное половое воздержание. Для известных натур, управляемых мистическими идеями, повышение нервной возбудимости, которая развивалась вследствие такого извращения естественных наклонностей и тем легче вела к экстазу, являлось на столько выше половых наслаждений, что они начинали с отвращением и ненавистью относиться к ним и старались всеми мерами парализовать в себе эту способность. Такое стремление в своем крайнем проявлении привело к скопчеству, и оно же всегда заставляло ценить таких субъектов, у которых половые наклонности были неразвиты от природы.
Большая раздражительность нервной системы делает женщин более способными к мистическим проявлениям сравнительно с мужчинами. К этому женщин еще более предрасполагают исключительно свойственные им болезни – истерика и нервное раздражение, производимое вообще маточными болезнями. Мистические идеи всегда особенно потрясающими образом действовали на женщин и вызывали у них в известных случаях усиленные припадки. Такого рода припадки мы и теперь еще можем иногда видеть в России, у так называемых «кликуш» – истерических женщин, впадающих в конвульсии во время богослужения. Совершенно подобных больных мы видим в различных местностях земного шара.
Всего сказанного выше нам кажется достаточным, чтобы иметь право предположить необходимость для обнаружения экстаза особой нервной организации. Мы видели, что такого рода организация уже сама по себе располагаете к нервно-психическим явлениям, один из видов которых мы находим в экстазе. У своих крайних пределов экстаз подведен нами к эпилептической форме; в более слабом выражении он является одним из последствий того патологического изменения нормального организма, которое обнаруживается в общем расположении к душевным болезням, и притом к таким формам их, где представляется расстройство не столько мыслительной, сколько нравственной стороны субъекта.
Глава X. Пламя животного начала
«Сомнамбулизм, говорит метафизик нашего времени, сэр Гамильтон – один из самых трудных, запутанных вопросов науки. С одной стороны, чудеса сомнамбулизма столь удивительны, что им нельзя верить; с другой – они так очевидны и такое множество свидетелей подтверждает их действительное существование, что невозможно совершенно отказать в вере фактам, приводимыми столькими добросовестными авторитетами в этом деле.» («Sir W. Hamilton's Lectures on Metaphysics and logic» vol. II, p. 274.)
Это состояние недоумения между верой и отрицанием, – невозможностью поверить и невозможностью не верить – и есть то состояние ума, в котором должен находиться всякий добросовестный мыслитель при обсуждении тех явлений, которых он сам не видел, но которые представляются ему в исследованиях людей, стоящих выше всякого упрека во лжи или шарлатанстве. Мюллер, один из знаменитейших отрицателей месмеризма, по-видимому, не испытал на опыте действия его и даже не исследовал его по книгам, иначе он убедился бы, что самые странные из этих чудес скорее подтверждают главные начала его учения, чем противоречат им. Он бы увидел, что их можно объяснить взаимной симпатией чувств, законами отражения, посредством мозговых отправлений (Физиология чувств, стр. 1311) и; тем, что «умственное начало или причина умственных феноменов не заключается в одном мозгу, но в пассивном состоянии распространена по всему организму» (там же, стр. 1355). Сила нервов, защищаемая Бэном, также может служить истолкованием многого, что казалось невероятным тем физиологам, которые не заблагорассудили отделить подлинных феноменов месмеризма от обманов шарлатанства.
Куда ни взглянем, во все времена и у всех народов мы видим одинаковые верования, основанные на том, что есть иные натуры, имеющие власть над другими, с которыми они имеют какое-то непонятное сродство, и даже, в очень редких случаях, они имеют власть над бездушными телами. По теории Декарта «те частицы крови, которые входят в мозг, не только питают и поддерживают его, но еще производят в нем чистое, яркое пламя, именуемое животным началом [14]. Тот же Декарт, в конце своего сочинения о человеке, говорит, что это пламя такого же состава, как и пламя, заключающееся в бездушных предметах. Это мнение только подтверждается новейшими теориями: что электричество в большей или меньшей степени находится во всех, или почти во всех, известных предметах.
Теперь мы предложим вопрос, но только вопрос, а не свое мнение: не заключается ли в электрическом или каком другом сродственном ему, но еще менее известном нам токе, какой-нибудь силы, которая на одну натуру может действовать сильнее, чем на другую, и посредством которой можно себе объяснить таинственное влияние, только что упомянутое?
