Николай Рерих - Химават
Приведенные примеры показывают, что вандализм совершается не только руками обычных преступников, но и тайно в знатных домах ради тщеславия и предрассудков.
Красоту нельзя оберечь одними приказами и законами. И лишь когда человеческое сознание постигнет ее беспредельное величие, ее творческую силу, благородство и утонченность, только тогда истинные человеческие ценности будут сохранены. Не следует думать, что явление вандализма относится только к прошлому и связано с именами некоторых известных завоевателей. Общеизвестно, что разные виды вандализма происходят и сегодня. Поэтому попытка защитить и спасти красоту не абстрактна и сомнительна, а крайне необходима и безотлагательна.
Ясно, что образование в области искусства и красоты является насущной необходимостью. И несмотря на то, что это “прекрасная” необходимость, она подразумевает обязанности и ответственность. Нам всегда радостно видеть, как замыслы воплощаются в действия. Такое преображение можно выразить ясным и в то же время почти непереводимым словом oeuvre. Можно сказать “творение”, но все-таки придется согласиться в том понимании, в котором oeuvre пришло из французской литературы.
Об искусстве во всех его проявлениях принято судить очень легкомысленно. Кто-то прочел два стихотворения и уже говорит о поэте. Кто-то увидал три-четыре картины или воспроизведения картин — и уже судит о художнике. По одному роману определяется писатель. Одна книга очерков уже достаточна для бесповоротного суждения за чашкою чаю.
Не раз отмечено в литературе, что знаменитая “чашка чаю” ни к чему не обязывает. Может быть, и суждения, произнесенные за столом, тоже ни к чему не должны обязывать, а между тем часто они имеют очень глубокие последствия. В таких беседах за “чашкою чаю” люди и не думают о том, что отдельные произведения являются лишь лепестком всего oeuvre. Вряд ли даже опытный садовод или ботаник взялся бы судить о всем растении по одному лепестку цветка.
Решительно во всех родах творчества — в литературе, и в музыке, и в живописи — всюду нужно внимательное и бережливое отношение. Каждому приходилось читать и слышать, как авторам навязывали многое, им совершенно несвойственное, цитируя лишь обрывки из их неразрывного потока мыслей. Ведь не случайные люди берутся судить. В каждой области есть свои самоопределенные судьи.
Говорят, что общая оценка меняется трижды в столетие, так, как бы по поколениям. Понаблюдать эти извилины оценок очень поучительно. Сколько посторонних соображений будет влиять на общественное мнение! Соперничество издательств, или корысть продавцов художественных произведений, наконец, всякие разнообразные формы зависти и вражды так сложно отражаются на оценках, что будущему исследователю-историку часто совершенно невозможно разобраться. Можно бы привести к этому множество примеров.
Давайте не будем касаться некоторых эпизодов из мира коллекционеров, конкуренция среди которых доводит их до недостойного поведения. Очень важно помнить, что оценки творческой работы необыкновенно уклончивы и несут в себе много личного. Вспоминается, как некий любитель музыки предупреждал хорошо известного музыканта не играть в некоторые дни, так как у влиятельных критиков была зубная боль. Но когда ко всем этим пристрастным случайностям присоединяется еще и полное невежество в отношении творчества того или иного деятеля, тогда положение становится поистине трагичным.
Вспомним любого многотомного писателя. Можно ли судить о нем, не зная последовательно всех его трудов? Конечно, можно судить отдельные произведения автора, но тогда это будет суждение о произведении, но не обо всем творческом oeuvre. И не только как биография большой личности, но еще более ценно следить накопление творчества и все пути его выражения. Вот тогда еще раз вспоминается это удачное в смысле своем слово oeuvre. Оно заставляет особенно широко помыслить, заставляет очертить целое явление и широко рассмотреть его влияние и последствия.
История, переходя от oeuvre личного, оценивает и oeuvre целой нации, целой эпохи. Если историк не научится на малом доступном, то каким же способом он приблизится и охватит широкие задачи? Прежде чем думать о таких широких задачах, надо помыслить о добросовестности суждений частных и личных. Тот, кто поставил себе задачу всегда оставаться в пределах истины, тот научится разбираться во всех случайностях и бережно сопоставит причины и следствия.
Сейчас, когда так много преломлений и смешаний, каждое четкое, и честное, и сердечное охватывание предмета будет особенно нужной и современной задачей. Мы только что читали, как Стоковский определенно выразился о вреде механической музыки для истинного творчества. Стоковский справедливо напомнил, что даже в самих вибрациях, передаваемых непосредственно или механически, огромная разница. А некоторые инструменты вообще неощутимы при механической передаче.
Во время, когда и музыка, и сценическое искусство, и живопись подвержены всяким махинациям, именно тогда оценки творчества должны стать еще точнее, глубже и обоснованнее. Именно теперь, когда современный уклад стремится к краткости, отрывчатости и случайности, тогда нужно особенно устремиться к оценкам на основе всего oeuvre.
Поздравляю всех истинных поклонников красоты, которые помогают сделать замечательные произведения общеизвестными и почитаемыми.
Судьба
“…Рембрандт с первых же шагов своей деятельности выходит за пределы локального значения, и все его дальнейшее творчество есть явление общечеловеческого смысла. Тяжелая трагедия его жизни и деятельности теряет чисто бытовой и исторический смысл, а становится, подобно трагедиям всех великих страдальцев, огромным символом. При этом символизм искусства и жизни Рембрандта носит роковой характер. Все, что случилось с ним, должно было случиться по каким-то верховным законам. Весь ужас этой жизни приобретает именно благодаря своей чрезмерности грандиозную красоту. Это подлинная Голгофа, крест, непосильный для средних людей, испытание, которого удостаиваются лишь избранники.
Вглядываясь в эту логическую во всех своих перипетиях трагедию, постигаешь и ее внутреннюю гармонию. В ужасном финале этой жизни человека, когда видишь Рембрандта больным стариком, оставленным всеми, предающимся вину, живущим в нищете, то содрогаешься, но и понимаешь, что такой конец был самым величественным, самым достойным для гения. С точки зрения какой-то Высшей Справедливости — более достойным и прекрасным, чем чума столетнего богача Тициана, нежели прощание Рубенса с красавицей женой и переутомление Веласкеса придворными обязанностями. Рембрандт “сподобился мученического венца”, и, вопреки рассудку, видишь в этом высшую награду”.
Таким образом художественный критик Александр Бенуа в своих очерках описывает апофеоз жизни Рембрандта. Во многом Александр Бенуа находил глубокие характеристики, но в этом суждении о судьбе Рембрандта, о мученическом венце, о красоте вопреки рассудку, он дал еще одно свидетельство глубочайшего суждения. “Вопреки рассудку” — это простое и убедительное выражение, наверное, многим казалось и неуместным и неопределительным. Тягостные дни телесного Рембрандта и Франса Гальса (который закончил свой жизненный путь ночным сторожем в богадельне) для многих никак не покажутся апофеозом достойным.
Придворное рыцарство Ван Дейка, наверно, кому-то кажется замечательным завершением великого художника. Но за этими внешне блестящими завершениями кажутся и другие, сияние которых настолько насыщенно, что не каждый глаз различит его. Совершенно так же электрическая искра в своем чрезвычайном напряжении делается уже недоступной человеческому глазу.
Так же, если вы попытаетесь заменить трагически величественную судьбу Леонардо да Винчи на яркий и блистательный конец Рафаэля, снова можно разрушить высшую гармонию. Даже тот факт, что забытую могилу Леонардо близ монастыря святого Флорентина навсегда сровняли с землей, даже этот жест судьбы был в стиле жизни великого художника.
В своей Героической симфонии Бетховен оплакивает судьбу консула Наполеона, но если вместо трагического конца попытаться представить картину постепенного упадка императора, то симфония потеряла бы все свое великолепие.
А великий Беме? Сапожник!
Как-то обсуждалась судьба Жанны д'Арк. Собеседники старались предположить, какой именно завершающий аккорд явился бы самым сияющим для светлой воительницы. Делались разные предположения. Доходили до того, что кто-то видел ее королевою Франции. Но после всяких примерных суждений пришли к тому, что сужденный превышним законом аккорд был самым незабываемо величественным. Конечно, никто не забудет и не оправдает предательство судей Жанны д'Арк. Так же точно никто не будет отстаивать тех квазизнатоков искусства, которые осудили ныне знаменитый “Ночной дозор” Рембрандта или его не принятую ратушей картину, ныне являющуюся драгоценным достоянием Королевского музея в Стокгольме.
