Флоринда Доннер - Шабоно
Так звали двух других целителей, с которыми я работала.
Я сделала, как она просила, потом перемотала пленку и прослушала запись еще раз, надеясь, что это поможет мне разобраться с противоречивой информацией. Однако донью Мерседес абсолютно не интересовало то, что она сказала месяц назад. Для нее это было чем-то давно прошедшим, и поэтому не имело значения. Она бесцеремонно дала мне понять, что магнитофон ошибся, записав нечто, чего она не говорила.
— Если я действительно сказала все это, то это твоих рук дело. Всякий раз, когда ты спрашиваешь меня о целительстве, я начинаю говорить, не зная заранее, о чем.
Именно ты всегда помещаешь слова в мой рот. Если знаешь как лечить, тебе не нужно суетиться, делая записи или разговаривая об этом. Тебе нужно только делать это.
Я не могла согласиться с тем, что моя работа бесполезна, и решила познакомиться с двумя другими целителями.
К моему огромному разочарованию, это совершенно не помогло мне. Они подтвердили все несоответствия и описали их еще более явно, чем донья Мерседес.
Теперь, когда прошло много времени, мне кажется смешным все это беспокойство по поводу моих неудач.
Однажды в приступе гнева я спровоцировала донью Мерседес сжечь все мои заметки. Она охотно согласилась и, сжигая лист за листом, зажгла одно из кадил у статуи Девы Марии на алтаре в ее рабочей комнате.
— Я действительно не могу понять, почему ты так огорчилась из-за того, что сказала твоя машина и что — я, — заметила донья Мерседес, зажигая второе кадило на алтаре. — Какая разница в том, что делаю я сейчас и что делала несколько месяцев назад? Единственное, что имеет смысл, это то, что больные выздоровели. Несколько лет тому назад сюда приезжали психолог и социолог. Они записали все, что я сказала, на такую же машину, как у тебя. Я полагаю, их машина была лучше: она была намного больше. Они пробыли здесь всего неделю. По полученной информации они написали книгу о целительстве.
— Знаю я эту книгу, — огрызнулась я. -И не думаю, что это настоящее исследование. Оно примитивно, поверхностно и неверно истолковано.
Донья Мерседес лукаво посмотрела на меня, в ее взгляде читалась смесь сострадания и мольбы. Я молча смотрела на последнюю страницу, превращающуюся в пепел, но не беспокоилась о том, что она сделала; у меня был еще английский перевод записей и заметок. Она встала со своего стула и села рядом со мной на деревянной скамье.
— Ты очень скоро почувствуешь, какой тяжкий груз свалился с твоих плеч, — утешила меня она.
Я была вынуждена пуститься в многословное объяснение, касающееся важности изучения незападных лечебных практик. Донья Мерседес внимательно слушала с неискренней улыбкой на лице.
— На твоем месте, — посоветовала она, — я бы приняла предложение твоих друзей поехать на охоту на реку Ориноко. Я думаю, ты не пожалеешь об этом.
Несмотря на то, что мне хотелось вернуться в Лос-Анжелес как можно скорее, чтобы закончить работу, я серьезно обдумывала приглашение моего друга отправиться в двухнедельную поездку в джунгли. Охота меня не интересовала, но я верила, что может предоставиться возможность встречи с шаманом или посещения целительской церемонии при помощи одного индейского гида, которого мой друг планировал нанять по прибытии в католическую миссию, бывшую последним оплотом цивилизации.
— Я думаю, мне стоит поехать, — сказала я донье Мерседес. — Может быть, я встречу великого индейского целителя, который расскажет мне то, чего не знаешь даже ты.
— Я уверена, ты услышишь множество интересных вещей, — засмеялась донья Мерседес. — Но не спеши их записывать, там тебе не следует делать никаких исследований.
— В самом деле? Откуда ты это знаешь? — Вспомни, я — bruja, — сказала она, потрепав меня по щеке.
Ее глаза были полны невыразимой доброты.
— И не беспокойся о твоих английских записях, спрятанных в столе. К тому времени, когда ты вернешься, они тебе уже не будут нужны.
Глава 2
Неделю спустя я вместе со своим другом летела в маленьком самолете в одну из католических миссий в верхнем течении Ориноко. Там мы должны были встретиться с остальными членами группы, которые несколькими днями раньше тронулись в путь на лодке с охотничьим снаряжением и запасом продуктов, достаточным для двухнедельного пребывания в джунглях.
Мой друг жаждал показать мне все прелести мутного и бурного Ориноко. Он отважно и мастерски маневрировал своим самолетиком. В какой-то момент мы так низко пролетели над поверхностью воды, что распугали аллигаторов, нежившихся под солнышком на песчаной отмели. В следующее мгновение мы уже были высоко в воздухе над бескрайним непроходимым лесом. Не успевала я перевести дух, как он снова пикировал, причем так низко, что мы могли разглядеть черепах, гревшихся на древесных стволах у речных берегов.
Меня трясло от тошноты и головокружения, когда мы наконец приземлились на небольшой площадке рядом с возделанными полями миссии. Нас радушно встретили отец Кориолано, священник, возглавлявший миссию, остальные члены группы, прибывшие днем раньше, и несколько индейцев, которые, возбужденно галдя и толкаясь, пытались забраться в маленький самолетик.
Отец Кориолано повел нас мимо посевов маиса, маниоки, банановых и тростниковых плантаций. Это был тощий, длиннорукий и коротконогий человек. Под тяжелыми бровями прятались глубоко сидящие глаза, а все лицо покрывала густая, давно не стриженная борода. С его черной сутаной явно не вязалась потрепанная соломенная шляпа, которую он постоянно сдвигал на затылок, чтобы дать ветерку подсушить вспотевший лоб.
Пока мы дошли до грубо сколоченного причала из вбитых в илистый берег свай, к которому была привязана лодка, одежда влажно облепила мое тело. Здесь мы остановились, и отец Кориолано заговорил о нашем завтрашнем отъезде. А меня окружила группа индейских женщин, не говоривших ни слова, лишь робко мне улыбавшихся. Их мешковатые платья задирались спереди и обвисали сзади, так что можно было подумать, что все они беременны.
Среди них была одна старушка, такая маленькая и сморщенная, что походила на старого ребенка. Она не улыбалась, как другие. В глазах старушки, протянувшей мне руку, стояла немая мольба. Я испытала какое-то странное чувство, увидев ее полные слез глаза; я не хотела, чтобы они покатились по ее щекам цвета глины. Я подала ей руку. С довольной улыбкой она повела меня к фруктовым деревьям, окружавшим длинное одноэтажное здание миссии.
В тени широкого навеса, как бы продолжавшего шиферную крышу, сидели на корточках несколько стариков с эмалированными жестяными кружками в дрожащих руках. Все они были в одежде цвета хаки, их лица наполовину скрывали пропотевшие соломенные шляпы.
Они смеялись и болтали высокими визгливыми голосами, причмокивая над кофе, щедро сдобренным ромом. На плечах одного из них восседала пара крикливых попугаев с яркими подрезанными крыльями.
Я не разглядела ни лиц этих людей, ни цвет их кожи.
Говорили они вроде бы по-испански, но я их не понимала.
— Кто эти люди, индейцы? — спросила я старуху, когда та привела меня в комнатушку в дальней части одного из окружавших миссию домов.
Старушка рассмеялась. Она направила на меня спокойный взгляд глаз, еле видных сквозь узкие щелочки век.
— Это racionales. Тех, кто не индейцы, называют racionales, — повторила она. — Эти старики здесь уже очень давно. Они приходили сюда искать золото и алмазы.
— Нашли что-нибудь? — Многие нашли.
— Почему же они все еще здесь? — Это те, кто не может вернуться туда, откуда пришли, — сказала она, положив костлявые руки мне на плечи.
Меня не удивил этот жест. В ее прикосновении было столько сердечности и нежности. Я просто подумала, что она немного не в себе.
— Они потеряли в лесу свои души.
Глаза старухи расширились; они были цвета табачных листьев.
Не зная, что сказать, я отвела глаза от ее пристального взгляда и осмотрела комнату. Покрывавшая стены голубая краска выгорела на солнце и слущивалась от сырости. Возле узкого окна стояла грубо сколоченная деревянная кровать. Она походила на огромную колыбель, затянутую противомоскитной сеткой. Чем дольше я на нее смотрела, тем больше она напоминала клетку, в которую можно попасть, лишь подняв тяжелый затянутый сеткой колпак.
— Меня зовут Анхелика, — сказала старуха, не сводя с меня внимательных глаз. — Это все, что ты с собой привезла? — спросила она, снимая у меня со спины оранжевый рюкзак.
В немом изумлении я смотрела, как она достает оттуда мое белье, пару джинсов и длинную майку.
— Это все, что понадобится мне на две недели, — сказала я, указывая на фотоаппарат и туалетный набор на дне рюкзака.
Она осторожно вынула фотоаппарат, расстегнула пластиковую косметичку и вытряхнула ее содержимое на пол. Там был гребень, маникюрные ножницы, зубная паста и щетка, флакончик шампуня и кусок мыла. Удивленно покачав головой, она вывернула рюкзак наизнанку и рассеянным жестом убрала прилипшую ко лбу прядь темных волос. В глазах ее промелькнуло какое-то смутное воспоминание, а лицо сморщилось в улыбке. Она снова уложила все в рюкзак и, ни слова не говоря, отвела меня обратно к друзьям.
