Евгений Ничипурук - Сны сирен
Золотых рыбок в пруд завез мой дед. Это были декоративные караси, родом, кажется, из Китая и неплохо прижившиеся в наших широтах. Дед ценил качество жизни. И, частенько бывая в загранпоездках, в Европе и Азии, приобрел некий буржуазный шарм. И рыбалку дед очень любил, поэтому в нашем пруду появились красивые иностранные рыбы – золотые караси и зеркальные карпы. Прекрасно помню одно такое утро. Дед стоит на краю мостка в серой с зелеными восточными узорами рубашке и серых шортах с карманами. В одной руке сжимает длинную телескопическую удочку, другой держится за металлические поручни мостка. Сейчас мне кажется, что дед очень похож на Марчелло Мастрояни. Немного сутулый, с такой же, как у великого итальянца, непослушной шевелюрой. Большой нос, проницательные глаза. Вполне объяснимое сходство – в роду по дедушкиной линии у нас были греки, и средиземноморские черты во внешности моих родственников никого не удивляли. Но тогда, в далеком восемьдесят третьем, я понятия не имел, кто такой Мастрояни. Затаив дыхание, я глядел, как ловко дед забрасывает свою длинную удочку. Как, перелетая через плешивенький островок камышей, его сине-белый поплавок аккуратно приводняется между двух черных коряг, в самое, как мне казалось тогда, «рыбное место». Моя удочка туда не доставала. И я, горестно вздыхая, посматривал на мой покосившийся поплавок. А вокруг разгорался день. Неторопливо, чтобы я мог заметить каждый его шажок навстречу мне, увидеть каждый его зажигающийся лучик. Водомерки уже расчерчивали водную гладь лапками-коньками, оставляя следы, которые вскоре превратятся в обычную дневную рябь. Птицы начинали распевку, но так аккуратно и так осторожно, прислушиваясь друг к другу, что им удавалось сохранять гармонию. Муравьи выползали на тропинки. Их становилось все больше, и в их движениях угадывалось все больше смысла. И вот уже самый удачливый тащит в муравейник маленькую зазевавшуюся личинку капустницы. Воздух прохладен. За ночь он остыл, а у солнца, осторожно пробивавшегося сквозь листву окружившего пруд сада, пока не хватает силенок прогреть его.
Я сидел на корточках, смотрел то на ленивый поплавок, то на свои торчащие из плетеных серых сандалий белые замерзшие пальцы. Эх… сандалии. Я их ненавидел. То ли потому, что мои длинные пальцы так и норовили вылезти наружу и больно удариться об угол холодильника, то ли потому, что мне они казались слишком похожими на девчачьи босоножки. При каждом удобном случае я терял одну из сандалий в надежде, что купят, наконец, нормальную обувь – кроссовки. Но кроссовки были в то время дефицитом, стоили дорого, а нога у меня росла стремительными темпами, и покупать кроссовки никто не собирался. И вот я сидел на мостку, наблюдал за философским процессом рыбной ловли и мечтал, что вот-вот поймаю золотую рыбку. Если я найду с ней общий язык, она выполнит мои три, а то и пять желаний… Но золотая рыбка не клевала. Золотых рыбок ловил дед. Раз в десять минут его поплавок, подергавшись мгновение, рывком уходил на глубину. Дед резко дергал удилище и тянул на поверхность очередного карася или карпа. Золотой оказывалась примерно каждая пятая рыбка. Я тихо злился и по новой забрасывал свою дурацкую бамбуковую удочку. Помню, что я буквально молился, как мантру твердил: «Попадись, попадись, попадись, попадись, попадись». Мне очень нужна была именно моя золотая рыбка. С дедовским уловом вести переговоры было крайне опасно. Во-первых, дед. Он обладал неприкасаемым авторитетом, и посягать на его добычу у меня и мысли не возникало. Во-вторых, что-либо гарантировать чудным существам в обмен на исполнение моих желаний было бессмысленно – все, что оказывалось у нас в ведре, прямой дорогой направлялось на кухню, к бабушке, которая без колебаний превращала карасей в пищу – пальчики оближешь. В ее руках золотистую окраску приобретали даже обычные серые караси, но и те и другие после жарки уже не могли выполнять желания… Странно: ни деду, ни бабушке почему-то эти чудеса были совершенно не интересы. Однако я себе не забивал голову этими вопросами. Наверное, думал я, они просто не понимают, как можно о чем-то говорить с рыбами. Наверное, в их возрасте это уже не получается. И поэтому очередная золотая рыбка, пойманная дедом, отправлялась на кухню дожидаться обеда. А я продолжал медитировать над поплавком, который, сжалившись надо мной, иногда боязливо вздрагивал, плыл в сторону, потом немного погружался в воду и вдруг резко уходил на глубину. Как «в омут с головой». Будто «была не была». «Авось». Но не «авось». Моя приманка оказалась с сюрпризом, да и я не зря почти час стучал зубами на краю деревянного помоста. Я сильно дергал удилище в сторону и чувствовал, как там, на другом конце лески, трепыхается, упирается живое существо. Отчаянно борется со мной и совсем не хочет оказываться на поверхности пруда. Дрожащий от возбуждения, замерзший, с синими губами и горящими глазами, я вытягивал из воды серого карасика. Тот факт, что он оказывался вовсе не золотым, конечно, огорчал меня, но ни с чем не сравнимое ощущение победы заглушало чувство обиды на несправедливость этого мира. Аккуратно отцепив карася от крючка, я бросал его в синее пластмассовое ведерко, где уже плавало несколько пойманных дедом рыбок. Эдакое чувство собственности заставляло меня подмечать особенности своей рыбки. Каждый раз, косясь на ведро, я мгновенно выделял из общей массы МОЮ добычу. Она была мельче, но явно шустрее и активнее. В то время как дедовские жирные караси, тупо упершись в стенку носами, ожидали неминуемой участи, мой гордый карасик нарезал по ведру круги, расталкивая других, иногда сильно бился о стенки ведра. Случалось, что, повинуясь неясному позыву, я доставал из ведра своих рыбок и отпускал их в пруд. Я ничего не говорил, просто вдруг ни с того ни с сего запускал руку в ведерко, выуживал оттуда дергающееся серое тельце и бросал его с размаху подальше в воду. Ошалев от полета и удара о водную гладь, рыбка какое-то время кружила по поверхности, но потом, оправившись от пережитого, уходила на глубину, чтобы в следующем году, став большой и ленивой, попасться на крючок деда.
Так проходил день за днем. Каждое утро по выходным мы с дедом шли на рыбалку. И сидели у воды, пока не становилось жарко. Улова с лихвой хватало на обед, а иногда оставалось и на ужин. Моя доля в улове тоже присутствовала, и я чувствовал себя полезным членом дачного сообщества. И только одно огорчало – золотые рыбки упорно не хотели ловиться на мой крючок. Помню, после очередной рыбалки, чуть не плача, я признался бабушке: золотые караси на мой крючок не клюют. Бабушка заулыбалась и ответила, что поймаю я еще своих золотых рыбок, причем никак не меньше ведра. Это обещание меня не успокоило. Я не в шутку переживал, что золотые рыбки, возможно, попадаются только взрослым, которые не умеют правильно с ними обходиться. А вдруг и я вырасту – и забуду, о чем хотел попросить у волшебного существа? Опасения подкреплялись жизнью. Никто из удачливых рыбаков не спешил ни сказочно богатеть, ни приобретать суперспособности. Да и мира во всем мире, которого наверняка кто-то должен был пожелать, тоже не прибавлялось. Сомневаться в рыбках было глупо. И мой детский мозг пришел к совершенно логичному заключению: взрослым рыбы желания не исполняют, а детям не ловятся. Это неправильно. И нужно с этим что-то делать. Что именно, я пока не знал, зато прекрасно понимал, что именно я должен уничтожить такую несправедливость.
Летом восемьдесят третьего золотая рыбка мне так и не попалась. По воде уже поплыли первые желтоватые листья, а в моем ведерке по-прежнему трепыхались только серые караси. Пригодные разве что только для «жарехи» с картошкой. Осенью на рыбалку мы выбирались все реже. Да и рыба ловилась крайне неохотно. Мы с дедом стояли на мостку и очень похоже морщились. На нем была зеленая брезентовая куртка, спортивные болоньевые штаны и кожаные спортивные туфли, а я надел синее трико, олимпийку с надписью «Олимпиада-80» и кеды-вьетнамки. Удочки мы уже свернули, положив рядышком на берегу, – аккуратный тубус дедовской телескопической громилы и моя тонкая, неказистая бамбуковая палочка. В лицо дул холодный октябрьский ветер. Сплюнув в воду, дед обиженно пожал плечами и сказал: «Ну что, пошли, рыбалки в этом году больше не будет». Грустные и поникшие, мы брели по саду, потом мыли руки в холодной воде из умывальника и садились за стол никогда не терявшей оптимизма бабушки – в осени она не видела ничего трагичного. На обед нас ждала вкуснейшая жареная картошка с грибами и лучком. Дед выпивал водки, потом крутил ручки привезенного из Италии черного, отделанного деревом приемника, ловил музыку, но попадались только новостные программы. Дед фыркал и наливал еще стопочку. А я сидел у окна и смотрел, как огромная бабочка бьется в ловушке между оконными рамами. Судьба ее была предрешена. Весной я обнаружу ее мертвой и совершенно высохшей. Я мог бы выпустить ее, но это было нечестно по отношению к саду, цветам и рыбалке. Такова суть осени – лето должно умереть.
