Вольф Мессинг - Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина»
— А я где-то записал одно выражение Лейбница… — заторопился Мессинг. Достав потрепанную записную книжку, он полистал ее и сказал: — А, вот! «Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие. Итак, именно в простой субстанции, a не в сложной, не в машине, нужно искать восприятия».
— А вот мне кажется, — сказала Аида Михайловна с улыбкой, — что мозг не совсем материален. В нем бытует неучтенная духовная, как тут говорили, компонента. Ученые напоминают мне любопытного мальчишку, который разбирает часы, чтобы понять, как они тикают. Ну, разберете вы мозг на части, пусть даже на отдельные клеточки, поймете, какие там сигналы проходят и биотоки всякие. Я допускаю, что вам повезет, и вы обнаружите, где в мозге скрыта память, но найти там душу или совесть вам не удастся.
Мэри Шелли, когда живописала метания Виктора Франкенштейна, совершила грубейшую ошибку, допустив, что человеку дано собрать человека. Нет! Чудовище, созданное Франкенштейном, изначально было добрым и лишь потом ожесточилось, то есть у него была душа. Это невозможно! Какой-нибудь гомункулус сможет ходить, есть и пить, но мыслить и чувствовать он способен не будет.
— Нам неведомо, что такое душа, — согласился я, — но и согласиться с ее сверхъестественным характером я тоже не могу. Я думаю даже, что вам, Аида Михайловна, могут понравиться положения панпсихизма. Есть такое воззрение на мир, которое наделяет микросознанием даже атомы и электроны — дескать, из этих-то микросознаний и соткано человеческое макросознание. Понимаете? Тут наш разум, наша душа признаются фундаментальными величинами мироздания, вроде гравитационной постоянной. Уже что-то!
— А вы сами-то как полагаете?
— Чтобы ответить, вернусь к нашему разговору, Аида Михайловна. Вы сказали, что мы, если повезет, обнаружим местонахождение памяти. А что это такое — память? Вот, посмотрите — человек. Что это? Тело? Нет. Это даже не мозг, а его таинственное содержимое. А теперь давайте поставим мысленный эксперимент. Представим, что человек лишился памяти. Совсем! Что будет? Он разучится пользоваться ложкой? Да, но кто — он? Он забудет свое имя, у него не останется стыда и совести, как у младенца. Он перестанет испытывать чувства любви, справедливости, товарищества. Он перестанет быть! Утратив память, человек потеряет свою личность — и душу, быть может? У того же младенца есть ли она? Думаю, что нет. Первые месяцы своей жизни человек только ест, кричит и пачкает пеленки. Но проходит каких-то два-три года, и ребенок уже способен пожалеть маму или, наоборот, обидеться — его мозг пошел в рост, его память наполняется все больше и больше. Так не одно ли это и то же — память и душа?
Мы разговорились, у нас нашлась масса общих тем, а тут как раз Аида Михайловна извинилась и вышла, собираясь заглянуть в вагон-ресторан.
— Простите мне мои слова, — сказал я, улыбаясь, — но вы с супругой выглядите, как юные влюбленные. Вы и ходите, держась за руки!
Вольф Григорьевич тоже заулыбался.
— Да! — сказал он. — Мне очень, очень повезло. С Аидой я обрел не только счастье, но и смысл жизни. Теперь у меня есть родной человек, ради которого стоит жить, бороться, добиваться чего-то…
Есть такое свойство у «купейного» знакомства — люди встречаются и пару дней спустя разлучаются, покидая вагон на разных станциях, на очень разных. И внезапная откровенность для таких встреч — частый случай.
Тем более, что мы с Вольфом Григорьевичем очень быстро сошлись, чувствуя не только взаимную симпатию, но и доверие.
— У нас в Гуре говорили: «Хорошая жена — лучшее благословение», — сказал Мессинг с мягкой улыбкой. — Я встретил Аиду на выступлении в Новосибирске. Она сидела в третьем ряду с краю, и я сразу понял — это и есть мое благословение. Никаких, даже самых малейших сомнений у меня не было — уверенность полная! И я стал внушать Аиде, чтобы она пришла ко мне в гримерную. Не подумайте лишнего — я просто опасался, что иначе потеряю ее. Ведь после концерта начнется сутолока, будут цветы, вопросы, автографы, и я могу вполне упустить тот момент, когда Аида покинет театр. И где мне тогда искать ее? И вот мы встретились. Случайность или нет, но Аида, как оказалось, сама хотела увидеть меня. Она сказала мне тогда, что вступительная речь перед концертом должна быть другой.
И никаких страстей-мордастей, ни с ее, ни с моей стороны. О чувстве с первого взгляда я даже не думал, не то чтобы говорил. Мне уже сорок пять, не мальчик, чтобы пылко влюбляться.
— Но вы поняли, что это именно та самая женщина. С первого взгляда!
— Это — да. И тут даже не в выборе дело. Никто не знает, почему мужчина равнодушно проходит мимо красавиц — и склоняется к ногам простушки. Что он ищет? Да ничего. Это судьба у него такая. И вот, если он прислушается к зову судьбы, то будет счастлив с этой женщиной.
— И вы прислушались…
— О, да! Мы несколько раз встречались, словно проверяя, правильно ли мы поняли тот самый зов, и стали жить вместе. Хотя Аида не сразу ответила мне согласием, сказала, что ей надо подумать. Подумав, она сказала: «Да» — и я обрел покой и счастье. Аида заботится обо мне, как о большом ребенке, она освободила мою жизнь от массы докучных мелочей. Со мной она ангел, но на сцене Аида строга и холодна, она школит зрителей, мигом удаляя хамов и прочих. Да мы и похожи с ней. У Аиды изо всей родни осталась только сестра Ираида, а у меня… — Мессинг помрачнел, но договорил: — В этом же году я, наконец, узнал, что сталось с моими близкими в Польше. Пять лет подряд я маялся, не зная, как они там, и вот, это стало известно. Их всех сожгли в печах Майданека.
— Сочувствую… — пробормотал я.
Мессинг кивнул.
— Знаю, что сочувствуете, — сказал он. — Состояние у меня было отвратительное. Раньше беспокойство хоть и снедало меня, но и надежда жила. И вот, всему конец. Бедный Лазарь Семенович целую неделю бегал, договариваясь о переносе концертов — я физически не мог выйти на сцену, улыбаться, чтобы поднимать настроение зрителям. Хорошо еще, что я не склонен к пьянству… Но ничего, постепенно я пришел в себя, снова начал выступать, хоть и несколько отрешенно. И вот — я встретил Аиду.
Знаете, Бернард Бернардович, у меня такое впечатление, что Господь пожалел меня и послал мне своего ангела в утешение.
Тут вернулась Аида, принесла большой ломоть пирога и решительно заявила, что сейчас все будут пить чай. И все послушались.»
Документ 41
Отчет В. Мессинга:
Совершенно секретно!
НКВД СССР
Секретариат
Москва, пл. Дзержинского, 2
«Тов. Берия!
Меня действительно вызывали к Абакумову, но вопросы, которые вы мне продиктовали по телефону, не задавались и вообще не фигурировали.
Просто начальник «СМЕРШа» столкнулся с «непробиваемостью» японского шпиона, незадолго до этого доставленного в Москву. Это был матерый разведчик, капитан Тосио Ашизава, если верить имевшимся при нем документам.
Важность этого агента можно оценить хотя бы потому, что Абакумов лично его допрашивал, однако Ашизава либо молчал, сохраняя каменное лицо, либо врал, тонко и продуманно.
Я, конечно, не знаю японского языка, но телепату помогает способность нашего мозга — мыслить не словами, а образами. Это более древний слой сознания, сохранившийся в нас с тех времен, когда наши далекие предки еще не владели речью.
Но я отвлекся. Первая же моя встреча с Ашизавой показала: японец явно не тот, за кого себя выдает.
Его настоящее имя было Токудзиро Сидэхара, и ни к какому японскому пролетариату он не принадлежал, это был выходец из знатного рода и входил в состав высшей японской аристократии «кадзоку».
Сидэхара в свое время поступил в Токийскую центральную академию кадетов, а затем был переведен в высшую военную академию Японии. Тот еще волк.
Вот только на этом первом свидании все и закончилось — как только Сидэхара понял, кто я, он тут же «закрылся», не позволяя читать свои мысли. Каким образом японец оказывал мне мысленное сопротивление, я понятия не имею.
Наверняка он пустил в ход какую-то малоизвестную у нас восточную практику, но для меня ее использование повлекло подозрения Абакумова — Виктор Семенович счел, что я специально скрываю от него некие сведения, полученные от японского шпиона, с тем, чтобы передать их вам, Лаврентий Павлович, или же самому Сталину.
Для него это вполне допустимо, и доказать свою невиновность, свое неучастие в интригах я просто не мог.
