Дион Форчун - Источник силы
Она стала необычайно энергичной; она черпала жизненные силы у солнца, ветра и земли, и пока она соприкасалась с ними, она светилась внутренним светом, она излучала дух, который горит, но не сгорает. Она была самой жизнерадостной из всех, кого мне когда-либо приходилось видеть. Волосы на ее голове были так насыщены электричеством, что светились, подобно ореолу. Под кожей бурлила горячая кровь, и при прикосновении ее руки острая дрожь пронзала ваше бедное тело.
И эта странная живость не ограничивалась только ею, она влияла на всех, кто находился рядом с ней, но каждый реагировал в зависимости от своего темперамента. Некоторые усаживались возле нее, как у огонька, других это едва не сводило с ума. Для меня она была сама лирика, вино жизни, она действовала на меня опьяняюще, я готов был пить ее и видеть видения опиумных снов. Не произнося ни слова, она увлекала меня от работы, от моих обязанностей, от всего человеческого и цивилизованного, заставляя следовать за ней в болота и беседовать с сущностями, в чью орбиту она, казалось, была вовлечена в ту фатальную ночь равноденствия.
Я видел, что Тавернер обеспокоен, но он не говорил ни слова упрека и молча выполнял заброшенные мною обязанности. Мне было также известно, что он отменил некоторые встречи и остался дома — я не заслуживал доверия и он не решался оставлять дела на меня. Я ненавидел себя за это, но владел собой не больше, чем наркоман, втянувшийся в употребление морфия.
У меня быстро начала развиваться какая-то форма способности к ясновидению, не в виде острых физических ощущений, как у Тавернера, который видел изнутри души людей и вещей, а в виде способности постигать тончайшие аспекты материи. Я мог отчетливо видеть магнетическое поле, окружающее каждое живое существо, и наблюдать изменения в его состоянии. Вскоре я начал осознавать приход и уход тех невидимых присутствий, которым поклонялась Диана, как богам. Сильный ветер, горячее солнце или голая необработанная земля, казалось, приносили их совсем близко ко мне, и я ощущал прекрасную жизнь деревьев. Все это питало мою душу и делало меня сильнее, подобно тому, как прикосновение к Матери-земле всегда укрепляет ее дитя.
Дни становились длиннее, приближался день летнего солнцестояния. Прошло почти три месяца с тех пор, как Диана нашла свое место, и я начал интересоваться, как долго Тавернер будет удерживать полностью выздоровевшего пациента, но тот молчал. Однако я чувствовал, что Диана больше не является пациенткой и что им становлюсь я сам и за мной внимательно наблюдают в ожидании неизбежного кризиса. Какой-то нарыв в душе должен был вызреть, прежде чем его можно будет прооперировать, и Тавернер ожидал наступления этого момента.
В моей голове медленно зрела мысль, что я мог бы жениться на Диане. Женитьба не отражала тот уровень отношений, который мне хотелось установить, но я не видел другого способа осуществить желаемое. Я хотел не обладать ею, я лишь желал продлить наши нынешние отношения, свободно приходить и уходить с ней, не проходя сквозь строй осуждающих глаз. Я чувствовал, что Тавернер все это знает и противодействует этому, хотя я и не мог понять, почему. Я бы понял его возражения, что я компрометирую Диану, но не видел, почему он должен быть против моей женитьбы на ней. Мой мозг, однако, в эти дни бездействовал, мои мысли являли собой серию картин, сливающихся одна с другой подобно фантасмагории, и только позже я понял, что моя речь вернулась к простоте раннего детства.
Но Тавернер не спешил, выжидая благоприятного момента.
Кризис наступил внезапно. В день летнего солнцестояния, когда солнце приближалось к закату, Диана появилась в проеме окна приемной и поманила меня наружу. Она выглядела удивительно красивой на фоне горящего неба. Лучи света запутались в блестящих пушистых волосах, и они сияли, подобно ореолу, пока она своими необычайно выразительными руками манила меня в сгущающуюся тьму. Я знал, что намечалась пробежка по вереску в том направлении, где я еще не был и где в конце маршрута я должен был встретиться лицом к лицу с Силами, которым она поклонялась, и что в результате этой встречи мое тело вернется домой, но моя душа никогда не возвратится назад в человеческую оболочку, она останется там, в атмосфере, с Дианой и ее народом. Я знал все это и внутренним зрением мог видеть, как уже начали собираться кланы.
Руки Дианы звали меня, и я, словно зачарованный, медленно поднялся из-за стола. Диана, сотканная из воздуха, звала меня бежать с ней. Но я не был соткан из воздуха, я был мужчиной из плоти и крови, и, как вспышка откровения, Диана предстала передо мной в облике прекрасной женщины, и я видел, что эта женщина не для меня. Она звала лишь часть моей натуры, но она не могла позвать меня целиком, и я знал, что, если присоединюсь к Диане, все лучшее во мне останется неразделенным и невостребованным.
Диана не потеряет ничего, вернувшись к Природе, поскольку она не способна на большее, но я обладал чем-то большим, чем одними только инстинктами, и я не мог вернуться, не потеряв своего высшего я. Вдоль стен комнаты стояли книги, дверь, ведущая в лабораторию, была открыта, и до меня доходил характерный запах лекарств. «Запахи скорее, чем созерцание или звуки, заденут глубочайшие струны вашей души». Ветер же говорил о другом; вдыхая доносящийся через открытое окно запах сосен, я думал, что должен идти с Дианой, но услышал запах лаборатории, а вместе с ним вернулась память обо всем, что я надеялся совершить в своей жизни, и я опустился в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Когда я опять поднял голову, растаял последний луч заходящего солнца, а вместе с ним исчезла и Диана.
В эту ночь я спал крепко и без сновидений, что принесло мне большое облегчение, поскольку в последнее время меня часто беспокоили странные, почти физически ощутимые видения. Фантазии дня ночью превращались в реальность тьмы, но после того, как я отверг Диану, чары исчезли, и, когда я проснулся на следующее утро, я почувствовал себя в норме, от которой был далек уже много дней. Ко мне опять вернулось мое умение руководить хозяйством, и я чувствовал себя как изгнанник, долго ездивший по чужим странам и наконец вернувшийся на родину.
Несколько дней я не видел Дианы, она снова бродила по вересковым полям, а слухи о набегах на сады и курятники изобретательного и неуловимого цыгана объясняли мне, почему она не возвращается даже поесть.
Мучимый угрызениями совести за недавние промашки, я решил взять на себя трудную задачу организации прогулок для Тенанта, так как после его покушения на самоубийство мы не решались позволить ему гулять в одиночку. Это было довольно скучное занятие, так как Тенант никогда сам не заговаривал, если к нему не обращались, но и тогда он использовал самый необходимый минимум слов. За все время пребывания в лечебнице у него не наблюдалось никакого улучшения, и я удивлялся, почему Тавернер держал его так долго, хотя обычно отказывался держать тех больных, которых признавал безнадежными. Поэтому я пришел к выводу, что в данном случае у него есть какие-то надежды, хотя он и не говорил мне, в чем они состоят.
Мы шли по вересковым тропам по направлению к Фрэншему, и внезапно я с досадой осознал, что идем мы по любимой тропе Дианы, ведущей к небольшой сосновой роще магии и дурных предзнаменований. Если бы я мог, я бы охотно избежал рощи, ибо не хотел напоминаний о некоторых событиях, о которых — я чувствовал — лучше было бы забыть для собственного спокойствия, но у нас не было другого варианта, если не идти милю или две по колено в вереске. В легкой тени деревьев мы остановились, и Тенант пристально вглядывался в длинные стволы, окруженные темными кисточками сосновых иголок, которые были похожи на островки на фоне бесконечного неба.
— На макушке дерева домик Уэнди![1] — сказал он, обращаясь к себе самому, забыв о моем присутствии, и я представил себе, как его утомленной душе хотелось бы уснуть навсегда в качающейся люльке из древесных ветвей. Под горячими лучами солнца из сосен струился фимиам, а глубокая голубизна неба напоминала Италию, что нередко можно наблюдать над этими просторами. Теплый ветерок мягко шевелил вереск, донося жужжание бесчисленных пчел и далекое блеяние овец. Мы прилегли на теплую землю, и даже Тенант на этот раз казался счастливым. Что же касается меня, то каждый вдох этого теплого искрящегося воздуха вносил покой в мою израненную душу.
Тенант сидел без шляпы, в расстегнутой рубашке, откинув назад голову, опираясь о дерево с красной грубой корой, и внимательно смотрел в голубую даль, тихо насвистывая сквозь зубы. Я лежал на спине на сосновых иголках, и мне казалось, что я сплю. Во всяком случае, я не слышал приближения Дианы и не ощущал ее присутствия, пока не поднял голову. Она лежала у ног Тенанта, глядя в его лицо немигающим взглядом животного, а он, как и раньше, тихо что-то насвистывал, но в его свисте появились изысканные тона флейты, те странные модуляции, с которых начались все мои неприятности. Я подумал о древнегреческом мире кентавров и титанов, которые странствовали и правили миром до того, как появился Зевс со своими придворными, заселивший небо людьми. Тенант не был даже первобытным человеком, он жил еще до Адама. Что же касается Дианы, она была дочерью не Евы, а Черной Лилит, предшественницы Евы. И я понял, что эти двое были из одного и того же мира и принадлежали друг другу. Боль старой раны пронзила меня, и я почувствовал зависть, ибо их мир был намного счастливее нашего цивилизованного рабства, но я лежал спокойно, наблюдая за их идиллией.
