Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра
А собственно, почему нет? Однако я не могу прийти в себя: все это время мой спутник был тем самым человеком, которого мы искали. Этот ребус мне не но силам. Для чего, с какой целью?
Он выжидал, наблюдал за мной, испытывая меня. Мои намерения. Мой поход в джунгли, мое время, проведенное у Максимо и Аниты, — что, это тоже были испытания? В тот день, когда мы познакомились в кафетерии, он рассказывал мне, что существует обычай у шаманов делиться своими знаниями с каждым, кто этого пожелает, по при условии, что он покажет свои безупречные намерения. Чистоту цели.
Я достиг этого? Или все произошло случайно, благодаря совпадению нашего маршрута с событиями в этой деревушке, со смертью старой миссионерки? Открытие пришло так просто, так драматично и изящно…
Все это время, пока я искал предмет исследования, hatun laika, он изучал меня. Учил меня. Что же будет дальше? Что случилось с моим зрением? В самом ли деле я видел, как отделяется ее энергетическое тело? Утро всегда приносит сомнения относительно событий, которые происходили вечером.
Выйдя из деревни, мы не вернулись назад на нашу поляну, а направились на север через мелкие заросли. Прошло около часа, прежде чем я спросил его о своем сновидении.
— Этот орел от Рамона, — сказал он. — Он следует за вами со времени вашего возвращения из джунглей. Он представился вам в вашем сне.
— По вы видели его, — сказал я. — Хесус Завала угадал его. Анита и Максимо говорили о нем.
— Правда?
— Как же это?
Он остановился и наклонил голову набок.
— Вы слышите ручей?
Я прислушался. Отдаленный шум воды среди камней.
— Да.
— Это где-то там, за этим холмиком.
— Да.
— Предположим, я этот ручей знаю, знаю его каменистое русло. Я сижу здесь и разжигаю костер, а вы тем временем идете прогуляться в сторону ручья. Вы возвращаетесь час спустя совершенно мокрый. Ваши волосы, сорочка, брюки, башмаки. Я говорю вам: «Вы купались». Вас это не удивляет.
— Конечно, нет.
— Конечно, нет! Вы мокрый, это видно. Далее, я говорю, что вам следовало снять одежду перед купанием.
— А что если я просто прогуливался и упал в ручей? — спросил я, чувствуя детский характер вопроса и наивность логики.
— Я же сказал, что знаю ручей и острые камни его дна и берегов, и я вижу, что ваша одежда хотя и вымокла, но нигде не разорвана и не испачкана.
— Прекрасно, — сказал я. — Это так называемая дедуктивная логика, основанная на ваших знаниях и ваших наблюдениях.
— Да, вроде как у Шерлока Холмса, — сказал он.
— Каждый пришел бы к таким же выводам.
— Несомненно, потому что все мы привыкли рассуждать на основании того, что привыкли видеть, на очевидности нашей сознательной, бодрствующей готовности. Мне нетрудно увидеть, что вы промокли, и так же легко видеть эту силу, которую Рамон послал вслед за вами. Она прилипает к вам, как одежда. Зрение — это искусство. То же и видение. Кое-что вам уже удалось увидеть. Вы должны начать понимать.
— Мое обучение, мое воспитание мешают мне понимать.
— Да. Ваши условности вам говорят одно, ваш опыт — другое. Для западных людей очень характерно то, что прежде чем признать ценность чего-либо или хотя бы допустить существование этого, они должны это понять.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Я не видел этого орла.
— Видели, — возразил он. — Сегодня ночью.
— Во сне.
— Что ж, если вы не сознаете эту силу, то, значит, она находится вне вашего сознания. Закройте глаза и смотрите сон, мой друг. Овладейте сновидением, и вы овладеете бессознательным. Самый истинный в жизни опыт тот, который мы приобретаем, сновидя наяву.
— Так вы предполагаете, что шаман может видеть бессознательное другого человека?
Он покачал головой.
— Что вы так стремитесь все свести к простому определению? Вы никогда не охватите сущность этих понятий простыми словесными формулами. Вы должны мыслить как поэт. Думайте метафорами и образами. Возьмите, например, лагуну за хижиной Рамона. Ведь это поэтический образ души, психики. Поверхность, которую мы привыкли видеть, зависит от того, что лежит под нею. Поверхность покоится на невидимых глубинах, не так ли?
— Да, я думал об этой аналогии.
— Хорошо. Значит, вы можете понять.
Мы снова вышли на свободное пространство и спускались вниз по травянистому склону.
— Мы привыкли стоять на берегу и смотреть на поверхность лагуны. Нам дано выводить логически, что там скрыто под поверхностью, но очень немного. Каждый может прыгнуть в лагуну, ио никто не подозревает, какие опасности может таить глубина. Лагуна может оказаться очень глубокой, там могут быть растения, которые только и ждут, чтобы опутать и затянуть в ловушку. Могут быть опасные течения. Могуг быть piranas.
— Страх удерживает от ныряния, — сказал я.
— Конечно, конечно. Но если вы измените перспективу, если вы посмотрите, где от поверхности воды отражается Солнце, если вы взглянете на нее с его точки зрения, с высоты, где летают орлы, вы увидите, что находится в глубине, увидите, на чем покоится поверхность.
— На бессознательном, — сказал я.
— Если вам так хочется. — Он вздохнул. — Когда вы обретаете видение, вы можете изучить лагуну и плавать, где пожелаете.
— Я понимаю, — сказал я. И действительно, я понял все. А он стал развивать метафору дальше.
— Новая перспектива позволит вам увидеть не только настоящее состояние лагуны, но и многое из ее истории; вы увидите все, что коснулось ее поверхности и пошло на дно. Вы сможете увидеть даже, какое воздействие на жизнь лагуны оказало все то, что проникло сквозь ее поверхность: затопленное бревно покрыли водоросли, а рыбы вынуждены огибать его. Все, что когда-либо упало в лагуну, как-то изменило ее характер. Некоторые предметы глубоко вросли в нее, слились с нею, но все они видимы.
— Ее прошлое видимо.
— Да, и те последствия, которые оно вызвало.
— Это хорошая метафора, — сказал я. — Но если вы сравниваете разум с прудом, то это уже география, это берега, которые удерживают воду. Сосуд, в котором содержится жидкость. Определенное место, где находится разум. То есть это аргумент локализации сознания в мозге, пребывания разума в черепе.
— Я не сравнивал разум с прудом, я сравнивал его с той лагуной, которая напутала вас. Лагуна — это часть реки. Это такое место, где берега расширяются, дно становится глубже, а вода замедляет свое течение — но не прекращает его!
Он весело улыбнулся.
— Я могу даже пойти к верховью, к источнику реки, я могу тысячами способов воздействовать на лагуну, управляя источником. Я могу пустить по течению какой-либо предмет, и, если не случится преграды, он доплывет до лагуны и будет долго плавать по ней, возможно, даже утонет в ее глубине. — Он взглянул на меня искоса. — Я могу опустить руку в воду и вызвать волну, которая, возможно, докатится до лагуны и отразится от ее берегов. Возможно, она даже перевернет каноэ, в котором вы сидите, или спасет вас, выбросив на берег.
Я рассмеялся.
— Так что же мне делать с этим орлом?
Он сунул за щеку кусочек коры коричного дерева.
— Научитесь видеть его. Научитесь тому, чему он должен научить вас, и возвращайтесь в джунгли. Вам все равно придется вернуться туда. Закончить Западный путь.
Так началось мое ученичество у Антонио Моралеса Бака. Дона Хикарама. Он когда-то сказал мне, что если я встречу шамана-мастера, я должен буду обратиться к нему не как психолог, а как студент. Но, хотя я и называю это ученичеством, по-настоящему нас связывала дружба.
Оставив деревню Диего, мы шли целый день и остановились наконец возле небольшого холма в центре луговой равнины. Вершнну холма венчали руины древнего строения; основание его было погребено под землей и зарослями травы. Казалось, эти руины сами вырастают из толщи холма. Начинались сумерки, когда мы поднялись наверх и оглянулись. Внизу с одной стороны тянулись редкие перелески, а с другой начинался склон долины, которая тянулась почти на милю от alliplano, чтобы соединиться с глубокой зеленой поймой Урубамбы.
— Наблюдательный пункт, — сказал Антонио и похлопал ладонью по поверхности гранитной стены. — Один из нескольких сотен. Они покрывали всю империю инков.
Через узкий пролом в стене мы проникли в небольшое уютное пространство среди упавших каменных блоков и густой травы. Один из блоков, почти идеальный образец искусства древних каменотесов, лежал у основания стены. Антонио жестом пригласил меня ухватиться за один из углов, и мы перевалили его на другую грань. Под ним оказалось облицованное камнями углубление длиной два фута, шириной один фут и глубиной восемь дюймов, вероятно, часть древнего ирригационного канала. В углублении лежал длинный сверток, что-то укутанное в старую красно-коричневую индийскую скатерть.
