Михаил Глибицкий - Изюм от Дон Хуана, или Велосипед для паралитика
Он пристально посмотрел на меня, как бы ожидая замечаний или вопросов. То, что он сказал мне, было вне замечаний. Я понял, что если бы он сообщил мне все это четырнадцать лет назад, до меня это просто не дошло бы. Так же, как и в любой другой момент моего ученичества. Важным был опыт, полученный мною теперь и ставший фундаментом для объяснения,
— Я жду обычного вопроса, — сказал он, медленно выговаривая каждое слово.
— Какого вопроса? — спросил я.
— Того, который не терпится задать твоему разуму.
— Сегодня я устраняюсь от всех вопросов. У меня Действительно нет ни одного, дон Хуан.
— Это нечестно, — сказал он смеясь. — Есть особый вопрос, и мне нужно, чтобы ты его задал.
Он сказал, что если я выключу внутренний диалог хоть на мгновение, то смогу понять, что это за вопрос.
У меня появилась внезапная мысль, мгновенное озарение, и я уже знал, чего он хочет.
— "Где находилось мое тело, когда все это происходило со мной?" — выпалил я, и он схватился за живот от смеха.
— И это последняя уловка мага, — сказал он. — Скажем так: то, что я собираюсь тебе раскрыть, служит последней крупицей объяснения. До этого момента твой разум готов был принять идею, что мир не соответствует обычному описанию, и что в мире есть намного больше всего, чем способен увидеть глаз. Разум почти хочет и готов признать, что твое восприятие действительно скакало вверх и вниз по тому утесу. И какая-то часть тебя или даже весь ты прыгал на дно ущелья и осматривал глазами тоналя то, что там находится, как если бы ты спускался туда по веревке или по лестнице. Акт осмотра дна ущелья был венцом всех этих лет тренировки. Ты сделал это хорошо. Хенаро увидел кубический сантиметр шанса, бросая камень в тебя, который был на дне ущелья. Ты видел все. Мы с Хенаро поняли тогда без тени сомнения, что ты готов к броску в неизвестное. В тот миг ты не только видел, но и знал все о двойнике, о другом.
— Секрет двойника — в пузыре восприятия, который той ночью у тебя был одновременно и на вершине скалы и на дне ущелья, — сказал он. — Пучок чувств можно воспринимать здесь и там одновременно.
Он уговаривал меня подумать и вспомнить последовательность событий, которые, как он сказал, были столь обычны, что я почти забыл их. Я не мог понять, о чем он говорит. Он уговаривал меня попытаться еще.
— Подумай о своей шляпе, — сказал он, — И подумай о том, что Хенаро с ней сделал.
Я испытал потрясающий момент вспоминания. Я вспомнил, что Хенаро действительно хотел, чтобы я снял свою шляпу, потому что она все время спадала, сдуваемая ветром. Но я не хотел с ней расставаться. Просто я чувствовал себя ужасно глупо, будучи голым. То, что на мне была шляпа, которую я не имел обыкновения носить, дарило странное ощущение: я уже не был реально самим собой. А в таком случае пребывать без одежды не казалось столь уж неловким. Дон Хенаро пытался поменяться со мной, но его шляпа была слишком мала для моей головы. Он отпускал шуточки по поводу размеров моей головы и пропорций моего тела и в конце концов снял с меня шляпу и обмотал мою голову старым пончо, как тюрбаном.
Я сказал дону Хуану, что забыл о шляпе, но уверен, что это происходило где-то между так называемыми прыжками. Но ведь мое воспоминание об этих «прыжках» составляло единое, непрерывное целое!
— Они действительно были непрерывным целым. Но таким же целым было шутовство Хенаро с твоей шляпой, — сказал он. — Два этих воспоминания нельзя уложить одно за другим, потому что они происходили одновременно.
Он заставил пальцы своей левой руки двигаться так, будто они не могли пройти между пальцами правой руки.
— Эти прыжки были только началом, — продолжал он. — Затем пришла твоя настоящая экскурсия в неизвестное. Прошлой ночью ты испытывал невыразимое — нагваль. Твой разум не может бороться с физическим знанием о тебе как безымянном пучке ощущений. В этой точке твой разум даже может признать, что есть другой центр — воля, которым можно судить, или оценивать, или использовать необычные эффекты нагваля. Наконец-то твоему разуму стало ясно, что нагваль можно отражать через волю, хотя объяснить его нельзя никогда.
Но затем приходит твой вопрос: "Где я находился, когда все это происходило? Где было мое тело?" Убеждение, что ты есть реальный «ты» — следствие того, что ты перекатил все, что у тебя было, поближе к разуму, В данный момент твой разум признает, что твой нагваль невыразим не потому, что его в этом убедили доказательства, но потому, что для него безопаснее признать это. Твой разум на безопасной почве, все элементы тоналя на его стороне.
— Постоянная задача учителя — делать все, чтобы разум чувствовал себя в безопасности, — сказал он. — Хитрость состояла в том, чтобы заставить твой разум уверовать, что тональ объясним и предсказуем. Мы с Хенаро очень потрудились, и у тебя создалось впечатление, что только нагваль находится за границами объяснения. Доказательством успеха наших маневров служит твоя уверенность в существовании какого-то центра, который ты можешь назвать своим собственным, своим разумом. И это несмотря на все, что ты уже прошел. Это мираж. Твой драгоценный разум служит только центром сборки, зеркалом, которое отражает нечто, находящееся вне его. Прошлой ночью ты был свидетелем не только неописуемого нагваля, но и неописуемого тоналя.
В последнем кусочке объяснения магов говорится, что разум только отражает внешний порядок, ничего не зная об этом порядке, и он не может объяснить его точно так же, как не может объяснить нагваль. Разумможет только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда не сможет понять его или разобраться в нем. Уже то, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то порядок, которому мы следуем, даже не зная, ни как мы это делаем, ни того, что представляет собой этот порядок.
— Маги делают то же самое своей волей, — сказал он. — Они говорят, что через волю они могут быть свидетелями эффектов нагваля. Я добавлю только, что через разум, вне зависимости от того, что мы делаем и как мы это делаем, мы просто свидетельствуем эффекты тоналя. В обоих случаях равно нет никакой надежды понять или объяснить, чему именно мы являемся свидетелями.
Прошлой ночью ты в первый раз взлетел на крыльях своего восприятия. Пока ты еще очень боязлив и отважился только на полосу человеческого восприятия. Маг использует эти крылья, чтобы коснуться и иных ощущений. Например, вороны, койота, сверчка, или порядка других миров в этом бесконечном пространстве.
— Ты имеешь в виду другие планеты, дон Хуан?
— Конечно. Крылья восприятия могут унести нас в отдаленнейшие пространства нагваля или невообразимые миры тоналя.
— И что, маг может, например, отправиться на Луну?
— Конечно может, — ответил он. — Но он не сможет принести оттуда мешок камней.
— Мы прибыли к окончанию объяснения магов, — сказал он. — Прошлой ночью мы с Хенаро показали тебе две последние точки, образующие целостность человека, — нагваль и тональ. Однажды я говорил тебе, что эти две точки находятся вне нас, и в то же время это не так. Это парадокс светящегося существа. Тональ каждого из нас служит просто отражением неописуемого неизвестного, наполненного порядком, а нагваль каждого — отражением неописуемой пустоты, которая содержит все.
Теперь у тебя нет ничего, кроме силы жизни, которая связывает пучок ощущений.
ПРЕДРАСПОЛОЖЕННОСТЬ ДВУХ ВОИНОВ
— Есть много способов прощания, — сказал дон Хуан. — Наилучший способ — это удержать конкретное воспоминание радости. Это способ прощания воина.
— Ты жалуешься, — сказал дон Хуан сухо. — Ты чувствуешь жалость к самому себе до последней минуты.
Тут они все рассмеялись. Он был прав. Что за непобедимая штука! А я-то думал, что изгнал ее из своей жизни. Я попросил их всех извинить меня за мой идиотизм.
— Не извиняйся, — сказал мне дон Хуан. — Извинение — это чепуха. Что сейчас важно на самом деле, — это быть неуязвимым воином в этом уникальном месте силы. Это место давало приют наилучшим воинам. Будь таким же, какими были они.
Я могу добавить также, что немногие из воинов остаются в живых после встречи с неизвестным, которая ждет вас. Не столько потому, что это трудно, сколько потому, что нагваль привлекателен свыше всякой меры, и воины, которые отправляются в него, находят, что возвращение к тоналю или к миру порядка, шума и боли — неприятнейшее дело.
