Бхагаван Раджниш (Ошо) - Живи рискуя. Обыкновенное просветление для необыкновенного времени
У того, кто медитирует, больше возможностей достичь вершин интеллекта, поскольку во время медитации он выполняет самую сложную работу, на которую только способен человек: это познание самого себя, осознание того, «кто есть я». Погружение в самые глубины своей субъективности – это величайшая работа для интеллекта. Невозможно измерить интеллект Гаутамы Будды – он не поддается счету, не поддается измерению.
И если ты медитируешь, то по мере того как твоя медитация будет наполняться светом, будет расти твой интеллект. Он будет расти до самого конца твоей жизни – и даже после конца. Ведь ты сам не умрешь, умрет только твое тело. А тело не имеет никакого отношения к интеллекту, так же как не имеет к нему отношения и ум.
Интеллект – это качество твоей осознанности. Чем больше осознанности, тем больше интеллекта.
И если ты достиг тотальной осознанности, тогда ты столь же умен, как и все это существование.
Всю систему образования необходимо в корне изменить. Если говорить коротко… Образование готовит людей не к жизни, а к добыванию средств к существованию. В течение двадцати пяти лет – то есть треть жизни – людей готовят к добыванию средств на жизнь. Их никогда не готовят к смерти, но ведь жизнь – это всего семьдесят лет, а смерть – дверь в вечность. К ней нужно основательно подготовиться.
По моему мнению – а я глубоко убежден, что именно так и произойдет в будущем, если человек выживет, – обучение нужно делить на части: пятнадцать лет обучать добыванию средств на жизнь, а затем, через сорок два года, десять лет готовить к смерти. Образование нужно разделить на две части. Пусть каждый ходит в университет – точнее, или в разные университеты, или в один, но на разные факультеты. В одном месте будут готовить к жизни детей, а в другом – людей, которые уже прожили жизнь и теперь хотят узнать нечто большее, то, что лежит за ее пределами.
Тогда исчезнет конфликт поколений. Тогда люди старшего возраста станут более тихими, молчаливыми, умиротворенными и мудрыми, их советы будут действительно стоящими. Даже просто сидеть у их ног будет огромным благословением. Вернется уважение к старшим. Другого пути, кроме этого, нет.
Обучение, разделенное на две части, означает, что молодые учатся жизни, а старшие учатся смерти. Само собой, старшие будут учиться медитировать, петь, танцевать, смеяться; они будут учиться праздновать. Они должны превратить свою смерть в праздник – это будет целью второй части обучения.
Они будут рисовать, играть на музыкальных инструментах, ваять скульптуры, сочинять стихи; они будут заниматься всеми видами творчества. Как жить, они уже знают, теперь этому учатся их дети. География, история и прочие идиотские предметы – теперь это все изучают их дети. Пусть они узнают, где находится Тимбукту.
Меня это всегда удивляло, и я постоянно конфликтовал с учителем географии:
– Зачем мне знать, где находится Тимбукту? Какое мне до этого дело?
– Ты странный, – ответил он. – Мне еще никто не задавал подобных вопросов.
– А я буду задавать вопросы по каждому поводу, – сказал я. – Константинополь, а на хинди это звучит еще хуже, «Кустунтуния». Мне нет до всего этого дела. Научите меня чему-нибудь полезному.
Мой учитель географии только хватался за голову. Он говорил:
– Но из этого состоит вся география!
Учитель истории рассказывал о самых ужасных людях, которые только жили на Земле. Я ничего не узнал от него о таких личностях, как Бодхидхарма, Заратустра, Бааль Шем Тов, Линьцзи Исюань, Чжуан-цзы. Я ничего о них не услышал, а ведь именно они развивали человечество.
Но зато я услышал о Тамерлане. Вы знаете, откуда взялось это «-лан»? Он был одноногим, вот почему «Тамер-лан». Конечно, из уважения к нему его никто не называл «одноногий Тамер». Но он натворил столько бед – мало кто может с ним в этом сравниться. И почти три поколения… Его сын был еще хуже его, а его внук превзошел и того, и другого.
Вся история полна рассказов о таких людях: о тех, кто были просто-напросто убийцами и преступниками. А их называли «император», «завоеватель», «Александр Великий». Даже если они были злодеями, история все равно повторяет их имена, их великие деяния – например, «Иван Грозный»!
С такой историей в мире непременно будут появляться неправильные люди. Нужно взять все эти истории и сжечь одним махом во всем мире, чтобы эти имена полностью исчезли. Их следует заменить именами прекрасных людей, которые верили в человека. Эти люди сделали человечество достойным уважения, дали ему честь и гордость, открыли двери к тайнам, к потустороннему.
Второй частью обучения должно стать обучение быть медитативным, осознанным, уметь наблюдать, любить, сострадать, творить – и, разумеется, в таком случае мы опять-таки сможем избежать конфликта поколений. Молодые будут уважать старших, и не потому, что так положено, а потому, что старшие действительно достойны уважения. Они знают то, что лежит за пределами ума, а молодые знают лишь то, что ограничено умом.
Молодые все еще борются с мелочами жизни, а старшие уже поднялись за облака, практически дотянулись до звезд. И уважать их нужно не из-за правил этикета. Уважение к ним целиком и полностью идет от твоего сердца – это не формальность, привитая другими.
В Индии бытует такая формальность: когда в дом приходит гость, нужно прикоснуться к его стопам. И пока отец полностью не осознал, как я могу себя вести, он все время наклонял меня, взяв за голову: «Прикоснись к его стопам, гость – это Бог. К тому же, это наш старый родственник, так что соблюдай обычай».
Однажды к нам в дом забрел бородатый козел. Я прикоснулся к его ногам.
– Что ты делаешь? – спросил отец.
– Гость – это Бог, – ответил я. – Тем более он с бородой! Старый козел достоин уважения. Иди и прикоснись к его стопам.
Он сказал:
– Странно устроен твой ум, совсем не так, как у всех.
– Ты должен усвоить, – сказал я, – что отныне, встретив на дороге старого пса, я буду прикасаться к его стопам; встретив старого осла, я буду прикасаться к его стопам. Какая разница между старым псом, старым ослом и твоим старым гостем? Мне они все кажутся одинаковыми. В старом осле есть что-то философское, а у старого пса такой злобный вид, словно это воин, – они обладают определенными качествами. А тот старик, к стопам которого ты заставил меня прикоснуться… Если ты еще раз меня заставишь, то пожалеешь!
– И что же ты сделаешь? – спросил он.
– Я тебе покажу, – ответил я. – Потому что я верю поступкам, а не словам.
В следующий раз к нам приехал какой-то дальний родственник. Отец забыл наш разговор и наклонил меня, взяв за голову. А у меня в руке была наготове большая игла, и я воткнул ее в ногу старика. Он вскрикнул и чуть не подпрыгнул.
– В чем дело? – спросил отец.
Я сказал:
– Я тебя предупреждал, но ты не послушал. Я не испытываю к этому человеку никакого уважения. Я его не знаю, никогда в жизни не видел. С какой стати мне прикасаться к его стопам? Я готов прикасаться к стопам лишь тех, кого считаю достойными уважения.
Он понял, что меня лучше не принуждать, потому что это опасно. Из ноги старика шла кровь.
В университете я никогда не вставал, если в аудиторию входил преподаватель. А в Индии положено вставать. Преподаватели сразу начинали на меня смотреть – забывали об остальных и смотрели только на меня. И, если это было в самом начале учебного года, они спрашивали:
– Почему ты не встаешь?
– Не вижу необходимости, – отвечал я.
– Ты не понимаешь, – говорил преподаватель. – Ты что, никогда раньше не вставал?
– Никогда, – отвечал я, – поскольку не вижу в этом необходимости. Мне и так удобно.
– Ты… Как же тебе объяснить, что, когда в аудиторию входит преподаватель, из уважения к нему нужно вставать?
– Верно. Но я пока еще не увидел в вас ничего достойного уважения. Если что-нибудь увижу, то встану. И помните: здесь не должно быть двойных стандартов.
– Как это? Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что если в аудиторию войду я, то вам придется встать – конечно, только если вы видите во мне что-нибудь достойное уважения. Если же нет, то вы можете сидеть, можете даже спать. Мне совершенно все равно.
Преподаватели пытались меня убедить. Иногда к нам заходил ректор, и они пытались меня уговорить:
– Хотя бы один раз… Можешь не вставать, когда входим мы, но когда войдет ректор, не создавай проблем. Потому что ничего хорошего не выйдет, начнутся только ненужные разговоры.
– Ничего не могу поделать, – отвечал я. – Я не могу пойти против своей воли. Пусть он приходит. Если я почувствую, что он достоин уважения, я встану. Но не нужно меня заставлять.
И первый ректор, у которого я учился, впервые вошел к нам в аудиторию пьяным. А у меня на это такая сильная аллергия, что я сразу почувствовал, что он пьян. И я остался сидеть. Преподаватель смотрел на меня, делал знаки, чтобы я встал. Но я оставался сидеть. Я встал только когда, когда всем сказали садиться.