И Калышева - Основы истинной науки - I
Обратите внимание, какое в настоящее время появляется огромное количество новых изобретений и научных открытий. Наука, искусства, техника, фабрики, заводы, мануфактуры, мастерства и разные ремёсла снабжают нас ежегодно неисчислимым количеством новых сведений о природе, указывающих нам новые области знаний, до которых постепенно доходит человек и через что отвоёвывает себе мало-помалу всё больший простор для своей мысли. Если судить по успехам экспериментальной части науки, можно подумать, что в самом деле наши познания природы обогащаются неимоверно и что, следовательно, наука подвигается быстрыми шагами по пути развития и прогресса. Но если мы более внимательно проанализируем все эти успехи знаний, то увидим:
1) что район области, кругом которой концентрируются все эти открытия и изобретения, чрезвычайно ограничен в сравнении с районом области, которою должна бы была заняться наука и бесспорно могла бы это сделать, если бы не была позитивной.
2) Все открытия и изобретения вращаются преимущественно около одного неизменного центра, а именно: около материи и её видимых проявлений.
3) Все они в большинстве случаев удовлетворяют требованиям нашей практической жизни или практическим взглядам на природу, но имеют весьма мало назидательного и образовательного значения и не могут удовлетворить научной любознательности современного развитого общества, требующего от науки совершенно иных, более глубоких ответов, касающихся смысла жизни и явлений и условий существования всего сущего.
Видеть, слышать, осязать что-нибудь, владеть чем-нибудь, ещё далеко не значит знать, что это такое. Дикарь видит солнце, видит землю пользуется ими, но отдаёт ли он себе правильно отчёт, что это такое? Конечно, нет. Не так ли и мы? Пользуемся паром, электричеством, теплотой, светом, строим гигантские сообщения через океаны для передачи нашей мысли, переносимся с материка на материк скорее рыбы, унижтожаем континентальные расстояния через постройку железных дорог, говорим друг с другом на огромные расстояния, делаем химический анализ звёзд, совершаем самые чудовищные и удивительные дела - но знаем ли мы, чем мы пользуемся? Понимаем ли, как это всё происходит? В силу каких импульсов и причин всё это совершается? Мы в этом случае хуже каждого дикаря, ибо тот объясняет себе явления природы как-нибудь, как позволяют ему его умственные средства, например, затмение солнца он объясняет злостью дракона, желающего скрыть от людей солнце - мы же пользуемся несравненно большими средствами и вместе с тем совершенно не задаём себе вопроса: чем мы пользуемся?
Всякий у кого есть глаза, тот видит; у кого они лучше, видит дальше, чем тот, у кого они хуже; человек, вооружённый телескопом, химической лабораторией или физическим кабинетом, видит природу лучше и подробнее, чем тот, у кого подобных средств нет, это вполне естественно. Но как бы он хорошо ни видел, как бы он подробно ни экспериментировал и ни анализировал природу, он ещё не может сказать, что знает те явления природы, которые он подметил через свои наблюдения, пока он их не изучит, не выяснит до полной ясности представления.
Всякое знание, так же, как и наука, состоит из двух самостоятельных факторов, друг на друга окончательно не похожих. Первый фактор есть эксперимент; прежде чем начать изучение чего-либо, человек должен убедиться в существовании предмета исследования. Второй, который должен непосредственно следовать за первым, чтобы сделать наши познания природы полными, есть фактор чисто умозрительный, выясняющий разуму категорию факта, его природу, сущность, начало, происхождение, его связь и соотношение с другими ему подобными фактами и средой, в которой он проявляется. Чтобы человек имел право сказать, что он знает данный факт, он должен непременно составить себе хотя идею о его прошедшем, о его будущем и настоящее его значение. Мало того, что я знаю, например, электричество настолько, чтобы уметь им пользоваться, устраивать через него двигатели, телеграфы, телефоны, я должен знать, что это такое и какую роль оно играет не в моих практических применениях, но в самой природе, зачем оно там нужно, какое действительное назначение его; первое составляет задачу техники, второе - задачу науки; если этого нет, то нет и знаний; если нет такой науки, которая даёт такие познания, то нет и науки, ибо её труды не научны.
Представьте себе, что вы взошли в музей, но не имеете ни человека, могущего выяснить вам значение каждого предмета, ни каталога с комментариями; вы будете в весьма двусмысленном положении. Бродя без толку по музею, взоры ваши будут останавливаться на пустяках, а самые замечательные предметы, составляющие гордость и славу музея, имеющие мировое значение, ускользнут от вашего внимания; на всё вы будете смотреть с недоумением, с догадкой и с досадой, что не имеете возможности узнать всё то, что вам было бы необходимо знать. Выйдя из этого музея, вы будете принуждены сказать: «Да, я был в этом музее, видел всё, что в нём находится, удивлялся от души всему богатству сведений, которые я бы мог получить через него, но с величайшим сожалением я принужден сказать, что умнее я от этого не стал, ибо я ничего не понял, я ничего не знаю, что там находится».
Совершенно так же поступает и современный наш позитивизм: он накопляет массы разных научных сведений, ставит их на полочки своей науки под известной рубрикой, сообразно рода и класса явления или факта и никогда не спрашивает себя, что это в сущности такое, откуда это взялось для чего что нужно и какое истинное назначение этих вещей? Всё, что позитивизм себе позволяет, это найти видимое соотношение этого факта или явления с другими ему подобными и объяснить его в пределах опыта и наблюдения, т.е. дать разъяснение, касающееся самого опыта или наблюдения. Одним словом, он собирает сырой материал для науки, но самой науки ещё в этих трудах нет; так как главной умозрительной части науки нет, есть один лишь эксперимент.
Никто не будет спорить, что для собрания всего этого сырого материала положено много труда, много самого добросовестного старания дать возможно большее число новых научных описаний явлений природы и новых сведений о ней и, наконец, огромное искусство пользоваться теми средствами, которые даёт науке современная техника. В этом надо видеть главную заслугу позитивизма; но ведь это опять не научно: добросовестное отношение к делу, труд, старания, искусство, ловкость и сообразительность при производстве опытов, суть лучшие атрибуты науки, но ещё не наука.
Успехи техники, механики разного мастерства и ремёсла идут неимоверными шагами вперёд; в настоящее время выделываются самые чудовищные машины и самые тончайшие аппараты с педантичной точностью. Войдите в любую физическую, механическую или химическую лабораторию или в какую-нибудь обсерваторию, вы будете поражены роскошью, точностью, чистотой и тщательностью отделки аппаратов, инструментов и приборов, которыми учёные исследуют природу, и невольно зададите себе вопрос: чья заслуга больше, техников и механиков, которые довели совершенство своих изделий до такой высокой степени, через что дали науке столь обширные средства изучать природу, или того учёного, который, пользуясь этими средствами, видит далее нас и описывает нам то, что он видит? Этим мы хотим сказать, что успехи эксперимента не могут быть приписаны одному позитивизму; много способствует тому интеллектуальное развитие общества и успехи техники.
Техника и механика будут и далее улучшать с каждым годом свои изделия и приобретать всё большее совершенство и большую точность в изготовлении научных приборов, через которые учёные будут всё подробнее и точнее изучать природу и её тайны. Но, как бы далеко учёные ни зашли в этом направлении и какими бы богатствами своего эксперимента ни снабдили мир, но пока всё объяснение этих новых фактов и явлений будет ограничиваться словами: я вижу, я слышу, я осязаю, взвешиваю, взмериваю, наблюдаю, я нахожу отношение или подобие между такими-то или другими фактами и явлениями из того же вещественного мира, я нахожу математическую или химическую формулу, объясняющую мне вид движения или состав вещества, - всё это будет не наука, но одна лишь экспериментальная часть её, всё это будет маскированный на разные лады позитивизм или вообще говоря всё те же ветви от несчастного древа, посаженного Огюстом Контом; всё это будет одно собирание инвентаря фактам и явлениям природы. Этот инвентарь вселенной будет, несомненно, грандиозен, величествен и обширен; нам, конечно, придётся преклоняться перед ним безмолвно, изумляться ему, признать, что премудрость творения и тайны бытия действительно бесконечны; но вместе с тем сказать: «я вижу всё это, чувствую своё ничтожество и величие вселенной, но это не делает меня умнее, так как из всего этого я ничего не понимаю, мне позитивизм ничего ровно не объясняет».
